Эти слова скорее не для мальчика предназначались, а для его матери. Уже стоя на ступеньке, Антон постарался в несколько секунд охватить взглядом открывающуюся панораму. Вправо и влево уходил ряд кабин. Приблизительно половина их уже была пуста, но во многих ещё оставались люди. Вот и через одну мелькнули черноволосые головы. Он не успел вглядеться, потому что в это время мальчик вздрогнул и теснее прижался к нему. Но мелькнула мысль: "Узбеки? Нет, какие-то маленькие, как дети… Может, вьетнамцы?" В городе сейчас их стало много, причём если недавно это были в основном студенты, то теперь всё больше – торговцы. Но дальше Антон уже не мог об этом думать: инстинктивно отвечая на движение малыша, он сильнее прижал того к себе и осторожно пошёл вниз, что-то ласково приговаривая.
… Легкие сумерки стояли долго, Антон уже привык к ним. Но вдруг увидел уплывающую вбок свою огромную тень и спохватился: оказывается уже совсем стемнело и пожарные машины зажгли мощные прожекторы. Задул ночной ветер, заметно похолодало. Но и работы были уже почти завершены. Он сам только что, в который раз, прошёлся вдоль всей четырёхкилометровой линии канатки, мимо стоящих уже в бездействии красных машин, усталых ребят со штурмовыми лестницами у ног, редких групп зевак – и в мегафон кричал туда, вверх: "Кто ещё остался в кабинах? Есть в кабинах люди?"
Людей уже не было ни на левом крыле, ни в центре. И только на правом краю, при свете прожекторов освобождали пленников последних кабин. Антон понаблюдал немного: здесь было всё в порядке, поскольку опускавшиеся вниз – крепкие мужчины, добровольно решившие подождать, уступить более слабым. И сейчас они шли вниз по лестницам почти без помощи пожарных.
На середине линии шла ещё оживлённая возня: неуклюже разворачивался "Бронто-лифт", пожарные собирали лестницы, крючья, пояса. Даже одна машина "Скорой помощи" ещё стояла тут, но когда Антон подошёл, фыркнув, умчалась. Лейтенант Корнеев быстро шёл ему навстречу.
– Ты мне нужен… – начал было Ляшенко, но тот перебил его:
– Слушай, Антон! Помнишь вчерашнее убийство курсанта?
– Конечно.
Антон помнил хорошо – это было ещё во вчерашней сводке событий по городу. В посёлке, недалеко от центра города, в районе гидропарка и речного пляжа, курсант гулял с девушкой. Она забежала домой, он остался её ожидать. Вышла – парня нет. Девчонка молодец, сразу тревогу забила: "Не мог он уйти. Что-то случилось!" Потому и нашли парня быстро, через полчаса, в канализационном люке. Жаль только, что оперативность девушки не спасла жизнь её жениху. Умер курсант, видимо, сразу: уж очень мастерским был удар…
– Удар-то, оказывается, – Михаил потряс Антона за рукав. – Слышишь? Экспертиза установила, что удар нанесён тем же ножом и той же рукой, что и часовому при побеге. Я эту сводку только что у себя в машине по рации принял. Выходит, те двое, что в пятницу сбежали из строгого режима – их работа! В городе они у нас!
Пятью минутами раньше Антон чувствовал, что от усталости он слегка отупел. Но сейчас, пока Корнеев договаривал последние фразы, в мозгу Ляшенко словно щёлкнул переключатель, обволакивающий, расслабляющий туман мгновенно улетучился.
– Постой, Миша, – сказал он. – Значит, курсант, говоришь?
Смутная мысль… нет, не мысль – догадка… или скорее чувство – тревожное предощущение чего-то, что вот сейчас, сию секунду он поймёт… Что-то ещё, что-то ещё обязательно нужно вспомнить! Но лейтенант не даёт это сделать, отвлекает, говорит:
– Это ещё не всё, капитан. Передали и про удар этот, и про сегодняшнее ограбление квартиры. Слыхал? То, что здесь рядом, в самом центре произошло?
Антон знал, о чём речь. За час до выезда сюда, на канатку, одна оперативная бригада выехала на ограбление квартиры, хозяйка её в бессознательном состоянии, с пробитой головой, отправлена в реанимацию… Этой женщине повезло: минут через пятнадцать после случившегося к ней пришла племянница, открыла дверь своим ключом, увидела разгром в квартире, тётю в крови, подняла тревогу. Ещё бы несколько минут, и раненная умерла. А теперь может быть и выживет.
– Да, я слышал. Так что там об этой квартире?
– Женщина пострадавшая недавно пришла в сознание и сказала, что грабителей было двое и один – курсант. Или в одежде курсанта.
– … Того самого курсанта, – сказал Антон и вспомнил предупреждение майора Кандаурова. – А у нас здесь парень с канатки сорвался. Курсант…
Капитан вспомнил худое лицо лежащего с закрытыми глазами парня, короткие, чуть отросшие волосы, свою мимолётную, тут же забытую мысль: "Разве курсантов тоже стригут наголо?" И стремительное бегство странного курсанта. Где же он упал? Да как раз здесь! Значит, карабкался вон от этой кабины… Знакомая кабина… Через одну от неё та, из которой он выносил мальчика… И наконец Антон вспомнил! Да, когда он держал на руках мальчика, именно в этой кабине – или в той, что напротив, совсем близко? – он видел черноволосых ребят, вроде бы вьетнамцев. Но вьетнамцев не было среди опущенных вниз!.. Заныло сердце и кровь заколотила в виски. Он уже понял, что не ошибается, чувствовал. Но надо проверить, а вдруг упустил этот случай.
– Миша, – сказал он, понижая голос почти до шёпота, хотя гул от близких машин заглушал иные звуки. – Стой здесь, смотри на те две кабины. В одной из них – второй бандит, я почти уверен. А я мигом уточню один факт.
Рядом у машин собрались ребята из всех трёх караулов. Сейчас Антон спросит у них – видел ли кто-нибудь вьетнамцев?.. Но отойти капитан не успел. Сверху, из кабины – из той самой! – раздался рёв, жуткий, истеричный:
– Стой на месте! Гад легавый! Сюда смотри! Тут две козявки жёлтые, иностранцы, зарежу, как цыплят!
Глава 11
С того самого момента, когда кабина дёрнулась раза три и остановилась, слегка покачиваясь на тросе, злобная тоска вошла Шатуну в сердце и уже не отпускала. Это было предчувствие – муторное и неумолимое. Первая мысль была: "Всё, ловушка!" Шнурок, видимо, подумал то же самое.
– Обложили нас! – взвизгнул, озираясь.
Этот истончённый страхом голосок был точной копией того, что рвался из груди самого главаря, и оттого ещё большая злоба перехватила горло. Он тихо хрипло обматерил напарника, цыкнув: "Заткнись!"
Через несколько минут, оглядевшись, они немного успокоились. Во всех кабинах – вправо и влево – переговаривались встревоженные люди, размахивали руками, перегнувшись через борта смотрели вниз и вдоль линии.
– Просто неисправность, – сказал Шатун. – Думаю, скоро поедем.
Рядом – рукой достать, – стояла встречная кабина. Из неё, любопытно и улыбчиво, как дети, смотрели на всё происходящее вьетнамцы – парень и девушка. Наверное они были не так уж и юны, но казались подростками: маленькие, худенькие, с нежными поющими голосами. Увидев своих невольных соседей – курсанта и почтенного мужчину, они что-то сказали им, показывая вниз и улыбаясь. Шатун не понял, но оскалил зубы, изображая приветливость, покивал. И закаменел, увидев краем глаза, как по аллее, мелькая между деревьями, едет прямо к ним, к центру линии, милицейский патруль. И почти сразу завыли сиренами, пробираясь к ним же, пожарные машины. Шнурок задёргался, заскрежетал зубами – у него начинался истерический припадок. Но главарь двинул его по коленным чашечкам так, что тот, всхрипнув, сел на дно кабины. Но и там продолжал тонко подвывать: "Попались, выловят нас, как крыс!.. Всё ты… "Не паникуй, гуляй до вечера"…" Но Шатун, вновь ударив его для острастки ногой, не отрываясь смотрел вниз. По мере того, как лестницы потянулись от кабины к кабине, шустрые пожарные забегали, стаскивая вниз первых пленников, тревога всё сильнее сдавливала грудь. Главарь неотрывно думал: "Что же делать?" И упустил момент. В каком-то исступлении Шнурок оттолкнул его и, ловкий, как обезьяна, прыгнул на борт кабины, дотянулся до троса и, дрыгая в воздухе ногами, полез, перебирая руками трос. Из кабин и от толпы внизу раздался дружный вопль. Все следили за висящим в воздухе курсантом. Даже он, главарь, опешил настолько, что не пригнулся, не спрятался, а смотрел со всеми вместе. Он понял, куда стремится напарник. Через одну кабину от них земля высоким холмом резко поднималась к канатной дороге. Там было не высоко, и несколько парней из двух кабин благополучно спрыгнули вниз. Но Шнурок не добрался даже до соседней кабины. Пронзительно вскрикнув, он сорвался, и в тот же миг Шатун присел на корточки. Чуть приоткрыв дверцу кабины, он видел всё, сам оставаясь невидимым. Видел, цедя сквозь зубы жестокие проклятья, суету вокруг распростёртого на земле тела. Видел внезапное успешное бегство своего дружка – ошеломившее всех, а ему принёсшее облегчение. Обратил внимание и на невысокого ладного капитана. "Как с плаката", – подумал, ухватив дальнозоркими глазами и губы чёткого рисунка, и короткий ровный нос, и ямочку на подбородке. Почему-то, глядя на этого капитана, Шатун с особой силой испытал чувство загнанного в западню зверя. А ведь поначалу всё шло так хорошо!..
* * *
Пожилая женщина вошла в подъезд. Подъезд был оборудован системой автоматического запора, но уже два месяца как в подвале подъезда какая-то фирма устроила себе склад, двери при ремонте сорвали, так они стояли и теперь – нараспашку. Сначала жильцы ругались с фирмачами, самые настырные ходили в ЖЭК жаловаться. Но потом это всем надоело, да и привыкли к тому, что в подъезде стало грязно, попахивало кошками, а нередко и мочой…Женщина поставила сумку у почтовых ящиков, отомкнула свой, проглядела тоненькую газету – нет ли письма. Тяжело потянула за ручки сумки, поднялась на свой второй этаж. Два раза щёлкнул замок, открывшись, столько же – закрывшись… Курсант и мужчина в майке ещё минуту прислушиваясь, глядели с нижней площадки вверх.
– Теперь подождём малость, – сказал Шатун.
На звонок женщина открыла дверь, предварительно набросив цепочку. Не современную, тонкую и хрупкую на вид, а старинную цепь – та висела в квартире с незапамятных времён. Но пользоваться ею хозяйка начала всего лишь с год, как осталась одна и поневоле пришлось осторожничать. Правда, сейчас сделала это она машинально, поскольку была уверена, что явилась племянница, – та звонила ей с утра. Но за дверью стоял курсант – смущённый и симпатичный.
– Извините за беспокойство, – сказал он. – Я ищу, кто бы мне мог сдать комнату.
Она растерялась. Никогда об этом не думала, а ведь могла бы… Одна в трёх комнатах… А так – и помощник, и защитник, да и копейка лишняя… На год, пока сын в армии… Вспомнила о сыне и стало ей неловко: смотрит на этого парня, по сути такого же солдатика, как и Юрик, через щель… Женщина откинула цепь, сказала, распахивая дверь:
– Входите, молодой человек.
Курсант шагнул в прихожую, и тут же, вслед за ним, невидимый доселе, шагнул какой-то странный мужчина. Она не успела его разглядеть, но успела испугаться за миг до того, как обрушился на голову удар.
Одного удара Шатуну хватило, и он бросил трубу на пол. Этот кусок железа он поднял здесь же, в подъезде – мальчишки, наверное, затащили. В первой же комнате, осмотревшись, Шатун сказал:
– Давай быстро, но не суетись. Сюда никто не придет.
– Ты прям фокусник, всё знаешь! – хмыкнул Шнурок, уже успевший выбросить из шкафа на палас половину одежды.
– Что тут знать! Гляди!
На стене висело два портрета. На большом – седой мужчина с насмешливым взглядом. Левый угол портрета перехвачен чёрной лентой. А рядом взятая в рамочку фотография юного весёлого солдатика: пилотка на боку, ворот гимнастёрки расстёгнут, уши оттопырены…
– Одна бабка живёт. Муж помер, сын в армии. То-то она тебя пустила, в форме. Повезло.
Через десять минут они были при трофеях.
– Повезло, да не совсем, – подвёл итоги Шатун. Он уже был в костюме: сером, элегантном, в лёгкую полоску. Светло-голубая рубаха и серая же шляпа дополняли его. Нашлась и обувь – туфли слегка жали, но терпеть можно было. Покойный хозяин, видно, был ему под стать. Не оказалось только документов. Зато Шнурку документы нашлись. Главарь, нашедший паспорт, бросил его курсанту:
– Держи ксиву. Ты теперь Юрий Михайлович Гончар. Лет на пяток помоложе, но сойдёт на первое время. Не будешь дураком, скоро поменяешь.
А вот одежда Юры Гончара Шнурку не подошла. Может быть, в солдатах парень и возмужал, но до армии явно был худенький и невысокий: из брюк и пиджака смехотворно голые высовывались конечности Шнурка.
– Клоун, – покачал головой Шатун. – Будь лучше курсантом. До вечера можно. Потом раздобудем тебе штатскую одежду, а мне паспорт. И ночью, самое позже утром будем рвать отсюда в разные стороны. Деньги теперь есть, далеко хватит уехать.
Деньги и вправду они нашли быстро. В серванте, в чайнике от сервиза, лежали родные купюры и доллары – приличная сумма. Перед самым уходом они оба побрились в ванной электробритвой, и Шатун приказал:
– Давай-ка бабку сюда, в ванную перетащим.
Шнурок понимал зачем: струйка крови из пробитой головы уже почти дотекла до входной двери. Бросив тело на пол в ванной комнате, курсант сказал:
– А если ещё жива?
– Вряд ли, – ответил элегантный мужчина средних лет. – Но даже если ещё дышит, через полчаса перестанет. Кто её хватится? Соседи? Через день-два-три. А мы дверь на замочек – хлоп, и защёлкнем…
Он был в хорошем настроении. Напряжение отступило и теперь казалось почти вероятным то, что он сумеет уйти далеко, и начнётся иная жизнь, и он будет иным, и никогда больше…
Теперь они могла зайти куда-нибудь поесть, – и это сейчас было главным. Первое кафе, куда сунулись, оказалось "сладким": кофе, мороженное, взбитые сливки… двум изголодавшимся мужикам делать там было нечего. Зато другое, тоже под вывеской "Кафе", оказалось столовой. Заставив стол у окна тарелками, они сидели среди других людей, а совсем недалеко, в двух кварталах, на узорчатой плитке ванной комнаты лежала женщина с проломленной головой. Но ни тот, ни другой даже не вспоминали о ней. Шатун обратил внимание, что сидящие за соседними столиками, стоящие в очереди люди посматривают на них улыбчиво и доброжелательно. "А верно, – подумал он, – какая картинка!" И сказал Шнурку:
– Хорошо смотримся мы с тобой. Вроде любящий папаша приехал навестить сынка-курсанта. И вот они вместе проводят воскресенье.
Шнурок захлебнулся компотом, и Шатун ласково – на публику, – похлопал его по спине: мол, будь осторожен, сынок… А ведь есть у него сын – подумал вдруг. Редко вспоминал о нём, ни к чему было, а вот сейчас пришлось к случаю. Возрастом помоложе Шнурка – как тот парень на паспорте. Тоже, небось, в армии сейчас… Так ярко в памяти всплыло: жаркий день, скрип двери, жена на кровати приоткрыла глаза. "А, пришёл…" – и отвернулась от его опухшего от трёхдневной пьянки лица к стене. В сенях он еле успел сунуть в тёмный угол ружьё, потому что с улицы заскочил белоголовый малец и радостно обхватил его: "Папка!" Он нащупал попавшие под руку удочки, ткнул их сыну: "Ты, Толя, иди на речку, я сейчас тебя догоню". Мальчишка выбежал, весело оглянулся, махнул рукою: "Скорее!" Он тихо прикрыл дверь, взвёл курок и снова пошёл в комнату, где спала жена. Приставил дуло к её голове… Да, к сыну, ненавидящему его, ехать смысла нету. В другую сторону надо, подальше, поглуше. Сегодня же он, забывший своё имя и сам зовущий себя Шатуном, уедет от этих мест.
Радостное чувство уверенности крепло в нём, всё получалось удачно, даже случайно скомбинированная легенда – курсант-сынок и приезжий папаша, – играли на них. Те, кто их разыскивает, вряд ли обратят внимание на такую добропорядочную пару. Сытые и умиротворённые, они ходили по аллеям центрального городского парка. Здесь, среди множества гуляющих горожан – молодёжи, бегающей ребятни, стариков-шахматистов лучше всего было дождаться вечера. Съели, сидя на лавочке, по мороженому и, от нечего делать, пристроились к длинной очереди на подвесную канатную дорогу. Шнурок, в былые годы много раз ездивший на канатке, захотел вспомнить юность, и Шатун согласился: ему тоже стало интересно. Потом они планировали пойти в кино здесь же, в парковом кинотеатре, уже затемно, в этих аллеях, вновь попытаться удачи перед длинным рывком в разные концы. Ловко запрыгнули с бетонной платформы в пустую, мчащуюся без остановки кабину, поехали, поднимаясь всё выше над кустарниками, берёзами, вровень с высокими кронами дубов и тополей, ветер освежал лица, было весело глядеть вниз на открывающуюся панораму города… И в это время кабина дёрнулась – раз, другой, третий, – и остановилась, слегка покачиваясь на тросе.
… С того самого момента, как молодой капитан, мазнув взглядом по пустой вроде бы кабине, из которой лез курсант, вновь нагнулся к распростёртому неподвижному телу, Шатун чувствовал всё сильнее – "конец!" Он не признавался себе в этом, наоборот, цедя сквозь зубы ругательства, вплетал в них слова успокоения. Но иное чувство, не человеческое, а живущее в древней памяти, пещерное, заливало ему тоской и злобой мозг. Лишь ненадолго отпустило оно его, когда Шнурок бежал, но сразу же вернулось, когда капитан полез к почти соседней кабине, где орал какой-то мальчишка. "Что-то надо делать! Что-то надо делать!" – от этого понимания лихорадило всё сильнее. Припомнилась какая-то недавняя догадка, запульсировала в висках, разрывая болью голову, пока он не ухватил её. "Заложники! Надо взять заложников!"
Сейчас, когда он понял, что нужно делать и принял решение, Шатун успокоился. Вернулись хладнокровие и терпеливость хищника, выжидающего благоприятный момент для прыжка. Он хотел снять шляпу и пиджак, даже переложил деньги в брючный карман, но потом подумал: а вдруг всё обойдётся, как же он заметен будет на вокзале в одной рубахе и с бритой головой! Заправил полы пиджака за ремень, шляпу натянул на уши. Хорошо, что деньги он ещё не успел поделить: у Шнурка остался какой-то четвертак, всё остальное – у него. Впрочем, судьба напарника главаря уже не занимала. Он не отрываясь глядел в щель.
Шатун заметил уже, что толпа зевак мгновенно шарахается туда, где завязываются новые события. Сейчас она стояла почти под самой его кабиной, ждала, когда капитан стащит мальчишку. Вот он ступил на землю, и тут же к нему подскочил пожарник, замахал руками, показывая вперёд. Капитан отстегнул пояс, передал мальчишку в чьи-то руки и побежал в сторону. Толпа двинулась за ним. И в этот самый миг, не замеченный никем, Шатун совершил свой прыжок: мощным толчком от своей кабины к той, напротив. Бесшумно пролетев два метра, он грохнулся на пол кабины, смахнув на лету туда же, на пол, двух ничего не понявших вьетнамцев. Сжав одному из них, не разбираясь кому, горло рукой, он прохрипел шёпотом: "Сидеть тихо, ясно?" Вытащил и показал им свою заточку. Пленники были так напуганы, что Шатун перестал обращать на них внимание и вновь устроился у щели от приоткрытой двери.