Когда общинники спустились в Янауанку, чтобы известить о новом торжестве, субпрефект превзошел самого себя. В участке их встретили с ликованием, а сержант Астокури приказал даже выпустить кое-кого из сидевших у него крестьян. Кайетаио договорился с музыкантами и с отцом Часаном, который обещал окропить школу святой водой "от самого уанукского епископа", а деньги взял вперед (быть может, потому что прихожане поговаривали, будто его святая вода не доведет дальше чистилища).
Тридцатого августа Янауанка проснулась от звуков горна, которыми жандармерия приветствовала свой день. Общинники ждали, при них были кони. Сам судья Монтенегро впечатлился и признал свою ошибку: для пламенной воли невозможного нет. Из смехотворной затеи школа превратилась в местную достопримечательность, и власти надеялись ее использовать, когда департамент посетит сенатор. К девяти часам судья на величественном белом коне, субпрефект на великолепном гнедом, алькальд, инспектор, директор Янауанской школы, директора школ Уойласхирки, Чипипаты, Успачи, Тапука двинулись неспешной рысцой под звуки барабанов и труб. Через несколько часов, уже поднимаясь к Айяйо, они услышали крик:
– Пожар, пожар!
– А, так-перетак! – воскликнул Валерио. Этими словами он обычно откликался на беду.
Остальные молчали. Инспектор Вильяр бормотал:
– Ну, это слишком… По какому праву?… Сколько можно?…
Школа есть школа! Весь дрожа, он сжимал в руке герб, свидетельствовавший о том, что государство эту школу признало. Запахло святотатством. Судья Монтенегро перекинулся словом с Валерио. В Чипипате народ носился туда и сюда на своих беспородных лошадках, чтобы посмотреть на злодейство. Взглянув на разъяренные лица, субпрефект направился в кабачок Валенсуэлы, где раздавленный горем Кайетано и плачущий Корасма тщетно пытались утишить водкой боль и злобу.
– Сеньор, – сказал субпрефект, прижимая шляпу к груди, приношу вам соболезнования, как главе общины. Я понимаю ваши чувства. Это неслыханно. Сегодня же телеграфирую в Серро. Судья Монтенегро мне свидетель. Кто бы ни были поджигатели, они расплатятся! Я накажу их!
Общинники молчали. Мрачное молчание сгущалось во тьме. Субпрефект велел Астокури немедленно выехать в Паско. Через три дня новенький зеленый грузовик из префектуры прибыл в Тамбопампу. Из него вышли инспектор полиции Валенсуэла и еще двое, сели на коней и отправились в Чулан. Полицейские власти всей Республики не доверяли неповоротливым янауанкским жандармам. Следователи в толстых пальто, широчайших кашне, больших темных очках приказали созвать народ. Представитель власти собрал человек пятьдесят мужчин, женщин и оборванных детей. Стараясь не испугать их, инспектор Валенсуэла сказал перед опочившей школой:
– Префект Паско послал нас сюда, чтобы найти преступника. Вы знаете, что власти помогали вам как могли. Кто-то хочет вызвать конфликт. Мы приехали, чтобы поймать виновных. Ты тут начальство?
– Да.
– Расскажи по порядку, что случилось.
– Да.
– Что-то у вас творится.
– Да.
– Полиции лгать бесполезно. Мы все равно узнаем. Скрывать Не стоит.
– Да.
– Говори, не бойся. Мы тебя не съедим.
– Да.
– Ты видел тут чужих?
– Да.
– Сам видел или слышал о них?
– Да.
– Ты знаешь их?
– Да.
– Нет, ты пойми, это все между нами. Никто не узнает.
– Да.
– Говорили эти люди с общинниками? Кто именно устраивал сборища?
– Да.
– Как его имя?
– Да.
– А твое?
– Да.
– Ты понимаешь, что я говорю?
– Да.
– Ты идиот или притворяешься?
– Да.
– Провести меня хочешь?
– Да.
– Не издевайся, ты!
– Да.
– Лучше меня не доводи!
– Да.
– Если еще скажешь "да", я тебя посажу.
– Да.
– Не доводи меня, сказано! Со мной по-хорошему, и я по-хорошему, но хамства я не терплю. Прекрати долбить!
– Да.
– Замолчи ты, ради бога!
– Да.
Следователь обернулся, еле дыша.
– Это кретины, сеньор. Не могу. Невозможно с ними работать.
Все утро допрашивали жителей, но все страдали той же попугайской болезнью. На любой вопрос отвечали "да". Пришельцы поняли, что большего не добьются, и вернулись в Серро-де-Паско, а в докладе написали, что местные жители умственно неполноценны.
Вывод этот подтвердился в сентябре, когда представители общины постучались к субпрефекту в четыре часа утра. Он выскочил с револьвером, но смягчился, увидев жалостную группу пьяных, лепетавших что-то. о еще одной школе. Валерио вздохнул, зажег лампу и написал третье разрешение.
Через несколько месяцев Лопесы увидели издали то, что превосходило всякое воображение.
Классов и прежде было слишком много, теперь же школа могла вместить не только ненадежных чупанских. деток, но и всех детей провинции. Сбесившееся здание раскинуло вправо и влево две необъяснимых стены, которые жили своей жизнью, взбирались на кручи, кидались вниз, не выражая ни малейшего желания встретиться. На следующей неделе дон Эрон де лос Риос, поехавший поглядеть, как стригут его овец, перепугался: "Честное слово, там одна стена не меньше лиги!" Отец Часан, посетивший Чинче, чтобы крестить дочку зятя № 4, тоже видел по пути эту постройку. В воскресенье он сказал проповедь о гордыне, побудившей некогда людей строить вавилонскую башню.
Глава двадцать первая
О том, какая каша заварилась, когда Костяные Рыла неправильно приклеили уши, отпавшие у общинников
Костяное Рыло приказал строиться. Небо было чешуйчатым, как шкура броненосца. Рыла построились до самого горизонта. Какая длина у этой улицы? Лига, две лиги? Гордые снега Хиришанки сверкали неподалеку. Рыла созвали общинников. Верхом, на конях – тоже в костяных личинах, – они согнали их кнутами. Общинники сбежались в надежде, что их перестанут хлестать, но ошиблись. Рыла били, били, били, Сколько времени? Он не знал, он уснул. Когда он проснулся, небо стало чистым. Цвели цветы – это здесь-то! – значит, зима кончилась. Сколько месяцев прошло? Он нащупал отросшую бороду. Люди все кричали. Под вечер случилось смешное – Мелесьо Куэльяр крикнул:
– У меня уши отпали! – Смущаясь, словно был виноват, он прибавил: – Били меня, били и отбили!
Ткач Освальдо Гусман и пьяница Маседонио Ариас взвизгнули:
– Уши! Уши!
А Кайетано, все улыбаясь, и де ла Роса крикнули Рылам:
– Хватит!
– Ой, уши, мои уши! – орал Эпифанио Кинтана, – Не бейте меня; уши отпадают!
Он бегал по полю на четвереньках, искал отпавшие ракушки. Рыла помирали со смеху, перестали хлестать, а общинники тут же принялись искать свои уши. Это было нелегко. Ветер уносил их к скалам.
– Стой! – крикнул сам Рыло, сверкая нарисованной углем улыбкой. – Что такое, трам-та-ра-рам? Чего они верещат?
Ответил ему Рыло с улыбкой повеселее:
– Уши у них оторвались, сеньор!
– С чего бы это?
– Говорят, мы отбили.
Главное Рыло запыхтел от злости, Из носа его повалил черный дым. Вскоре все поле затянулось дымом.
– Ударили их, так и уши валятся? Ну, знаете! Никакой выдержки у них, у гадов! Что же они скажут, если снова будем сражаться с Чили?
– Ой, боженьки!.. – заорал один из Уаманов. – Помогите ушки найти! Я музыкант, нельзя, мне без ушей!
– Какие еще музыканты, трам-та-ра-рам?!
Веселый Рыло выступил в роли миротворца:
– Без музыкантов не отпразднуешь победу, сеньор!
– Я хорошие песни знаю, а без ушей их не сыграть, – подобострастно проговорил другой Уаман.
– Хм!..
– Разрешите им уши поискать, сеньор!
– Ладно, присобачьте обратно.
– Вам разрешают присобачить уши! – закричал Рыло-миротворец. – У всех уши есть? – и, не дожидаясь ответа, приказал прочим Рылам: – Присобачивать универсальным клеем!
Народ захлопал в ладоши. Рыло поклонился и роздал клей. Смеркалось. То-то и худо: в сумерках Рыла клеили уши как придется. Более того, они шутили. Калисто Ампудии они приклеили одно большое, одно поменьше. Эркулано Валье достались огромные уши Освальдо Гусмана. Виктору де ла Росе оба уха приклеили с одной стороны. Гарабомбо получил четыре штуки. Сантос Хулка возмутился. Вместо своих аккуратных ушей он приобрел висячие мочки Аполонио Гусмана. Началась драка, в новых ушах застряли былые беседы. Мелесьо Куэльяр орал: "Сукин ты сын!", кидаясь на своего племянника Больярдо, – теперь он знал, кто продал его бычка Флорипондио! Общинник, владевший стадом в Испаке, кинулся на Моралеса: "Вот что ты делаешь, когда меня нет, козел!" Голос жены шептал в ушах что-то несусветное. Грегорио Корасма дал по морде двоюродному брату – уши поведали ему, что тот продал его лошадь за три тысячи, а ему отдал половину! Масимо Трухильо услышал гадостный голос зятя № 1: "Спасибо за предупреждение! Ждем новых сведений. На той неделе пришлю бычка. Тебе монеты или купюры?"
Скотокрад проснулся и крикнул:
– Среди нас предатель!
Он оделся в дорогу, оседлал Вельзевула и направился в Чулан. Ехал он все воскресенье. В Чипипате он сменил коня. К вечеру перед ним встала школа. В изгибах стен виднелись представители общины. В дверях спокойно высился Гарабомбо, и ветер загибал поля его шляпы. Скотокрад, тяжело дыша, спрыгнул на землю.
– Число назначили?
– Да.
– Подождите! Среди нас предатель!
Глава двадцать вторая
О том, как знать Янауанки готовилась к пышной свадьбе Ремихио Великолепного
Дамы устраивали свадьбу и тяжело вздыхали над своими неудачливыми дочерьми и племянницами. Донья Хосефина де ла Торре приняла близко к сердцу этот мезальянс. Она мечтала пригласить префекта и даже главных из Уануко, докуда уже докатилась слава ее любимца. Она не жалела ничего. Платье для невесты заказали в Серро. Для жениха доктор Монтенегро заказал синий костюм. Как-то вечером, попивая в клубе вино, он спросил тихо, но так, чтоб услышали все:
– Не ответишь ли мне на один вопрос, сынок?
– С удовольствием, крестный.
– Ты берешь на себя большую ответственность. Нельзя ли узнать, на какие средства ты будешь содержать мою крестницу?
Великолепный не смутился.
– Я думал расширить мое дело, крестный. В Янакоче есть пустая лавка. Надо ее снять и открыть там филиал "Звезды".
– Что ты, сынок! Неужели ты похоронишь себя среди индейцев? Янакоча – не для тебя. Нет, вы знаете, что задумал наш молодой друг? Открыть филиал "Звезды" в Янакоче!
– Общинники обещали помочь мне, – солгал Ремихио.
– Только этого не хватало! Не разрешаю! Чтобы первый ум Янауанки продавал дикарям печенье? Это и нам унижение!
– Доктор прав.
– Другие города будут над нами смеяться…
– Так и вижу лицо префекта!.. Нет и нет! Ты останешься в Янауанке. Мы все берем на себя. Сперва откроем филиал, а там и пекарню, у вдовы хлеб такой, что и зубов не напасешься.
– Но в Янауанке нет липших помещений, крестный!
Судья Монтенегро обратился к писцу:
– А ваша лавка не пустует, Пасьон?
– Пустует, доктор.
– Значит, я ее сниму на год. Таков мой подарок новобрачным. Нет, только этого не хватало!
Все так удивились, что наутро Пасьон пошел к судье и спросил:
– Насчет лавки, это вы не шутили, сеньор?
Судья не удостоил его и взглядом из-под полей шляпы.
– Шучу я когда-нибудь?
– Простите меня, доктор!..
Совершенствовались не только сильные мира. Мощи больше не оскорблял прохожих своими грехами. С ним давно замучились власти всех селений. Муниципалитет и сама субпрефектура пытались устроить его в "Ларко Эррера", единственный сумасшедший дом в Перу, где едва помещаются многочисленные безумцы. Несмотря на ходатайство сенатора, чиновник по фамилии Альменара ответил на соответствующую бумагу, что места в психиатрической лечебнице заняты до 10 марта 1998 года, но, "если по какой-либо важной либо неважной причине представится малейшая возможность, мы с удовольствием примем лицо, прозываемое Св. Мощи".
И вдруг он исцелился. Да и Леандро перестал таскать на рынке жареное мясо, тогда как прежде только и подстерегал, что торговка зазевается, хватал кусок и убегал, преследуемый судьей, сержантом и субпрефектом. Отметим, кстати, что теперь Ремихио называл своих собачек не Судьей, Сержантом и Субпрефектом, а Такой, Сякой и Имярек.
Свадьбу назначили на 27 ноября. Было ясно, что сторонники Прадо собирались воспользоваться ею в политических целях. Члены АИРА намеревались прислать своих представителей из Серро. Донесся слух, что приедет и сам префект. Провинция волновалась. Дамы шили наряды и заказывали роскошные пояса. Раскупали все шляпы, все лосьоны, весь одеколон, и Мауро Уайнате, единственный здешний портной, познал благоденствие. Не всякий мог, как Монтенегро, шить у Барнечеа, где "был урод, а захотел – сделался красавцем!". Естественно, судья и его супруга были посажеными родителями. Свидетелями жениха – субпрефект Валерио и сержант Астокури. Свидетелями невесты – дон Мигдонио де ла Торре и дон Эрон де лос Риос, перевернувший небо и землю, чтобы попасть в список приглашенных. Отец Часан уехал в горы, в Ойон, и пригласили священника из Серро. "Южная Звездочка", филиал "Звезды", ждала хозяина. Однако вдова не ревновала – быть может, потому что не могла обеспечить спроса, возросшего после преображения Ремихио. Возможно, она и каялась, что обращалась когда-то плохо с нынешним героем. Она даже предложила дать на банкет жареных колбасок, но судья велел ответить, что у него в доме "едят свое". Естественно, вызов этот не остался без ответа! Все знали, что судья – человек упрямый, но те, кто поглупее, стали все же Предлагать ему телят, индеек и кур. И зря! Однако сержант Астокури распорядился, чтобы и эти подарки, и все, что конфисковано за ноябрь, отдали жениху. Таким образом, Великолепный обладал для начала и булочной, и стадом, и птицей.
Вдову уже давно упросили, чтобы она освободила его от работы, и теперь он целые дни поигрывал на гитаре. Никто не мог понять, почему он выбрал Консуэло, которая от счастья совсем раздулась. Она щеголяла в нелепых плиссированных юбках и джемперах, прекрасно облегавших складки жира над талией. Как же такой достойный человек, поражавший всех своими познаниями, ничего этого не видел? "Подслеповат, подслеповат, да и придурковат!.." – измывался Арутинго. Упорство Великолепного, которому стоило шевельнуть пальцем, чтобы выбрать любую помещичью дочку, доказывало ему, что исцеление мнимо, во всяком случае – временно, и новоявленная красота исчезнет, как появилась.
На последней неделе ноября от "Оденем как картинку" прибыл ящик, который сам сержант отвез к судье. То было платье для невесты. Оно не налезло, и, пробившись целую ночь, его отослали в Серро, расставить. Следующей посылкой прибыл синий костюм, заказанный судьей для жениха. Город достойно подготовился к свадьбе века.
Глава двадцать третья,
которую коварный автор вставил, чтобы придать остроты невыдуманному рассказу
– Мы не верим тебе, Руфино. Лучше уходи! Ты нам чужой. Иди куда хочешь!
Он был худой и запуганный. Жизнь и ее невзгоды покрыли преждевременными морщинами его лицо. И челюсть, и голос его дрожали.
– Я не предатель, братцы! Случилась беда, согрешил, но ведь не совсем замарался! Простите меня!
Он обвел взглядом неприступные лица и остановился на лице Кайетано, своего соседа. Тот мог сказать. Много лет они вместе ездили, работали, уставали. Но и это лицо было каменной стеной. И за месяцы не доедешь туда, где, кончается их злоба!
– Дети у меня! Не срамите!..
Никто не двинулся. Крус повернулся, чтобы уйти, никто на него не взглянул. Простучали шаги, потом – цокот копыт.
– Он проболтается.
– Он свое получил. Будет ему наука!
– У него трое маленьких Детей. Он больше не предаст.
– Он всегда хорошо служил общине. Это правда.
– Пока он жив, мы под ударом.
– Он слабый, но не предатель.
– Все равно. Не предупреди нас Скотокрад, мы бы не знали, что там солдаты. Скольких бы мы сейчас хоронили по его вине?
Гарабомбо встал, словно что-то его душило. Тяжелые башмаки застучали по камням.
Кайетано не улыбался.
– Назначим другое число! Народ устал. Идет разговор, что мы собираемся в пустыню. Надо занять земли до конца года! Вот-вот начнутся дожди!
– Что там разговор! Нас уже и в глаза ругают. Пошел я в gПрошлое воскресенье потолковать с Сесаром Моралесом. А в Чипипате, по дороге, Рамосы меня увидели, плюнули и говорят: "Эти сволочи ничего никогда не сделают". Вот как меня оскорбили – восклицал Корасма.
– Да ну их!..
– Чего мы ждем? – проворчал Мелесьо Куэльяр. – Все согласны выйти – и Янауанка, и Чипипата, и Пумачуман, и Андаканча, и Айяйо, и Лос-Андес, и Карауаин, и Чинче. Отдавай приказ, Кайетано!
– А шахтеры в Серро?
– Они готовы, – сообщил Андрес Роке. Он уже несколько месяцев работал с шахтерами. Почти год шахтерский комитет откладывал деньги каждый месяц. Больше того, они прекрасно собирали сведения. У них всегда были свои люди на дорогах и на станциях. О любом передвижении войск, о любых перемещениях становилось немедленно известно. И еще того мало: они привлекли многих слуг, кухарок, горничных из богатых домов, и те мгновенно сообщали комитету все, о чем толковали, совещались секретничали их господа в домашнем кругу.
Кайетано снова сжал распятие.
– Община дала нам жизнь. Она нас вскормила. Мы ее должники. Солнце согревает нас, луна холодит, вода утоляет нашу жажду – и все в долг. Так как же, можно пролить кровь за нашу землю?
– Можно! – крикнул Травесальо.
– Подумайте! Ни слабости, ни измены мы допустить не вправе. Отступать тут некуда!
– Не отступим… – тихо сказал Луис Валье.
Кайетано поднял над головой документы общины, сшитые в книгу.
– Что ж, докажите, вот книга. Подписывайтесь! Здесь останется навсегда ваша доблесть или ваша трусость. Честь и срам не стареют. Если кто струсит, пятно ляжет на его детей, на внуков, на правнуков. Поколения будут стыдиться или гордиться, читая эту книгу. Готовы ли вы?
– Готовы, готовы!
– Тогда клянитесь!
Они легли ничком. Кайетано дал им крест. Представителе общины, дрожа, целовали истерзанное тело. Поцеловал его и Кайетано, закрыв глаза, и встал. Ему полегчало.
– Час пробил! Двадцать седьмого ноября мы займем в одно и то же время поместья Чинче, Учумарка и Пакойян. Селенье узнают о том накануне. Колокол ударит девять раз. С этой минуты, с девяти часов, из селений никто не выйдет. По дорогам никто не пройдет. Вы запрете на замок всех помещичьих друзей и всю их родню. Никто не выйдет из дому после того, как прозвонит колокол. Ровно в полночь он ударит снова, и мы начнем поход. Так или не так?
– Так.
– Тогда подписывайтесь.
В пустом дверном проеме показался Гарабомбо. Он сутулился, словно вдруг постарел.
– На чем порешили?