– Видела ты или нет, как выгоняли людей из Чинче и Учумарки? Видела, как они спали под открытым небом?
– Видела.
– Помнишь, нам повстречался Гусман, и он плакал, потому что мансанедо забрал у него шерсть, когда он проезжал через Учумарку?
– Помню.
– Не забыла, как в Пакойяне пеон висел три дня подряд?
– Не забыла.
– Мы ничего не знали, – сказала Красотка. – Нас обманули!
– Я думал, это ученья, – сказал Пингвин, вороной конь с белой мордой, которого все очень почитали.
– Это не ученья, лошадки. Они хотят на нас напасть!
– Что же делать? – спросил Пингвин.
Остальные молчали. Пингвин был умнее всех. Его всегда слушались.
– Видите склон? Там лощина Путака. Если вы пойдете за мной, они не смогут передвигаться. На такой высоте люди с берега беспомощны.
Ненастье не утихало. Пингвин двинулся вниз по склону.
– Минутку! – сказала Звездочка, глядя на Гарабомбо и Трухильо. – Я хочу пригласить вот их на мое торжество.
– Ты о чем? – спросил Конокрад. Спорить он не хотел, но дрожал от нетерпения.
– Я насчет скачек, – скромно сказала Звездочка. – Я и в прошлом году всех перегнала на карнавале.
– Хорошо, придем, – обещал Конокрад. – Но ты поспеши! Будем болтать, не на скачки они придут, на поминки.
– Иду, иду, – радостно сказала лошадь, но тут тревожно заржал белоногий конь. Конокрад пошевелил ушами. Это всегда успокаивало его друзей, но сейчас ничего не вышло. Тогда он заржал. Теперь и другие кони забеспокоились. Беседа грозила обратиться в спор, кто кого перержет. Конокрад поцеловал землю, потом – свои сложенные пальцы. Наконец белоногий успокоился и пошел за остальными.
– Что это у вас? – спросил Гарабомбо.
Конокрад смущенно объяснил, что год назад он уговорил коней из Пакойяна идти с ним в Уарас. Белоногий был из них. Конокрад всегда продавал их хорошим хозяевам, которых хвалили собственные кони, но тут какие-то жулики его обошли, и белоногий попал к плохому человеку. Конь не забыл, что его полгода били и морили голодом. Но сейчас он все-таки послушался – не ради безответственного Конокрада, а ради общины!
Глава тридцать первая
Правительство предупреждает: будет применена сила!
Общинникам Серро-де-Паско дается срок в 72 часа
Сегодня вечером мы беседовали в участке Пакойян с майором Пио Фальконом, которому поручено провести любыми средствами выселение общинников, завладевших землей, из-за которой ведется тяжба.
Фалькон признает, что ситуация предельно серьезна.
Лагерь находится в пуне, 4300 м высоты (на 800 метров выше, чем захватчики). Холод очень сильный.
Отсюда видны общинники верхом на конях. По-видимому, они собираются стрелять под покровом темноты.
Полиция подтверждает, что у общинников есть конница под командой отставных сержантов, размещенная по правилам стратегии.
Ситуация настолько опасна, что некоторые помещики (в том числе – инженер Пабло Сальмон, главный управляющий поместья "Пакойян") были вынуждены увезти семьи в Лиму.
Мы решили дойти до захваченной зоны, но положение оказалось столь напряженным, что майор Фалькон, пытавшийся нас отговорить, сказал, что слагает с себя ответственностъ.
ПЕРЕГОВОРЫ О ПЕРЕМИРИИ
Сегодня в 8 часов вечера должны начаться прямые переговоры между общинниками и помещиками при посредничестве доктора Уго Калье, заместителя директора Управления по делам индейцев Центральных районов Перу.
Решение это принято сегодня на встрече крестьян и землевладельцев, которая имела место в кабинете префекта Мигеля Корсо.
Общинники настаивают на том, что земли принадлежат им по закону, так как у них есть права, дарованные в 1711 году, в то время как помещики полагают, что доводы эти неверны и права на землю принадлежат им.
Руководители Федерации общин встретились сегодня в Лиме с представителем правительства доктором Эрнаном Геринони; встреча продолжалась 45 минут.
Геринони обратился к ним с просьбой, чтобы они приказали захватчикам уйти с занятых земель в течение 72 часов, и предупредил, что в противном случае их выселят силой, а зачинщики будут преданы суду.
("Экспресс", Лима, 1 декабря 1961 года)
Глава тридцать вторая,
которая докажет, что солдаты нуждаются в пище, питье и друзьях совсем как мы
Плохая погода навязывала перемирие. Кроме часовых, которые стерегли новых коней, никто почти и не выходил из палаток. Дождь лил, лил и лил. Солдаты ругали и общинников, и помещиков. Снег падал, падал и падал. Солдатам было очень трудно. Женщины их жалели.
– Бедные они, бедные! Не могут они тут! Мерзнут!
– Это мы бедные, нас сменить некому.
– У нас крыша есть, еда…
– Один маис.
– А чего тебе еще надо? С каких пор ты мясо ешь? От баранины зубы выпадут!
Общинники зорко следили за всеми их передвижениями, ничего не упускали. Гарабомбо спал в седле. Каждое утро он, во главе своих людей, совершал объезд. Сегодня, проезжая по Андаканче, он увидел. высокого, красивого коня.
– Что-то очень хорош… Остановить!
Трухильо и де ла Роса прицелились во всадника. Невысокий крепкий человек испугался карабинов.
– Стой! Ты откуда?
– Я обратно еду.
– Как зовут?
– Конверсьон Валье.
– Значит, ты и есть хваленый надсмотрщик?
Человек съежился в седле.
– Слезай!
Он слез, дрожа.
– Не убивай меня, Гарабомбо!
– Откуда ты меня знаешь?
– Тебя все знают.
Гарабомбо улыбнулся, не скрывая гордости.
– Обыскать карманы!
Де ла Роса и Трухильо обшарили его, нашли какую-то мелочь и большой конверт.
– Что это?
– Письмо.
– А в нем что?
Де ла Роса повернулся, чтобы ветер не мешал, и стал читать.
– Это пишут из поместья Пакойян в поместье Учумарка, – угодливо сообщил надсмотрщик.
– Что пишут?
– Что Пакойян кормил их неделю, а теперь должна Учумарка. Пакойян сегодня еще пришлет еды, а завтра уже нет.
– Так…
– Девятьсот человек, на них сколько уходит! Полстада съели. Вы подсчитайте, – говорил Валье.
– Конь слишком, хорош для помещичьего прислужника.
– Это не мой. Это хозяина.
– Он только мне' подойдет, – засмеялся Гарабомбо, – начальнику конницы!
– А как же письмо? Куда его? – спросил де ла Роса.
– Подотрите им зад! Значит, не будет Учумарка кормить. Пускай хоть передохнут с голоду! Пленника отведите в Путаку, в распоряжение властей!
Дальше Гарабомбо поехал один. Через пол-лиги ему повстречался Конокрад. Они поздоровались. Гарабомбо попросил Конокрада передать Кайетано весточку. И они попрощались.
– Эй, Гарабомбо! – позвал Подсолнух.
Но Гарабомбо удалялся. Подсолнух сердито заржал.
– Видно тебя, так друзей не узнаешь! А я вот помню, что с тобой было у Андаканчи.
– Этот коняга меня уморит! – сказал Конокрад, поднимая руки. – За что мне такое наказание?
– Вон что? А мне легко тебя тащить? Не нравится со мной, отпусти меня на волю!
– Чего ты все врешь да измываешься?
– Я правда видел, он чуть не утонул в речке. – Подсолнух наклонился напиться из лужи.
– Как так?
Подсолнух весело заржал.
– Угнал он скот из поместья Чинче…
– Вор у вора украл!
– Он неопытный! А я, помню, возвращался из Учумарки, со свидания, и вижу – он хочет перейти Андаканчу. Была зима. Воды, конечно, много, а еще двое и он вот хотели перегнать скот! Ах ты, бедняги! Пятнадцать коров утонуло.
– Скотокрадом не всякому быть!.. – засмеялся Конокрад.
– И еще я видел…
– Давай рассказывай.
Но тут подъехали рысью Блас Валье и Марселино Ариас.
– Я этих кобылок знаю, – похвастался Подсолнух, прядая ушами. – Просто сохнут по мне! Все лошади из Учумарки по мне сохнут.
– Господи! – закричал Конокрад. – Что ты все врешь?
Повалил снег. Стемнело, прошла ночь, рассвело. Солдаты глядели вниз, на дорогу, но провиант им никто не вез. Так прошло все утро. Они ждали. Нет и нет! Под вечер несколько человек спустились к общинникам. Теперь лил дождь. Трое солдат доорались до хижины, где Сульписия как раз варила картошку, и поздоровались:
– Добрый день, сеньора.
Сульписия чуть не закричала.
– Да вы не бойтесь! Мы по-хорошему!
Старуха с удивлением на них глядела. Она никогда не видела близко солдат из штурмовых отрядов. Солдаты эти тем временем подошли ближе, мигая от света.
– Тяжело тут у вас, сеньора. Льет и льет!
– Худо вам, значит.
– Два дня не ели. Очень нам худо, сеньора. Помещики забыли про нас. Богатый бедного не поймет. Начальство пьет и ест, а мы хоть перемри.
– Не продашь нам маису? – вежливо спросил капрал.
Сульписия смущенно улыбнулась.
– Мы заплатим.
На его ладони сверкнули медяки.
– Есть у тебя маис?
– Есть.
Другой солдат тоже показал монеты.
– Ты бы нам кипяточку продала!
Он вынул из котомки термос. Дышал он с трудом.
Сульписия засмеялась:
– Вода для всех. Ее грешно продавать!
– Тогда подари.
– Давай твою миску.
Солдат засмеялся. Сульписия положила полную тарелку вареного маиса и картошки, а в термос налила горячей воды. Все потянулись к картошке. Сульписия дала им сыру. И спросила, пользуясь, случаем:
– Что ж вы такие плохие? Зачем нас выгоняете?
– Мы следим, и все. Нет приказа вас выселять.
– Так мы же на своей земле. Мы никого не трогали. Что о нас гонят?
Солдат обмакнул картофелину в тыковку с перцем.
– Мы не распоряжаемся. Мы люди подневольные, сеньора Мучаемся, и все.
– За что нас гонят? – настаивала. Сульписия.
– Не будут вас выселять. Мы завтра уходим. Две недели тут мучаемся! Устали.
– А вернетесь когда?
– Совсем уходим. Не вернемся. Наш полковник не хочет к помещикам подслуживаться. Он сам теперь считает, что земли ваши.
– Обманываете меня?
– Да Христом-богом! Завтра и уйдем.
– Сколько я вам должен, сеньора? – спросил капрал.
– Чего там, маису немножко!
Он не настаивал.
– Спасибо, сеньора.
И они исчезли под дождем.
Сульписия побежала рассказать властям. Немедленно собрали Совет, чтобы обсудить новости.
– Это ловушка. Не верю я, что они уйдут, – говорил де ла Роса.
– А что? – говорил Мелесьо Куэльяр. – Им и впрямь не вытянуть. Декабрь – хуже некуда.
– День и ночь льет, – согласился Травесаньо.
– Чего мы спорим? – сказал Гарабомбо. – Уйдут – так уйдут. А нет – так нет.
Через три дня часовые сообщили, что солдаты разбирают палатки. Да, уходят! На помещичьих лошадях и реквизированных мулах они переправили свое имущество в Тамбопампу, где их ждала колонна грузовиков. Уходят! Никто их не сменил. Общинники сторожили целую неделю, но солдаты не вернулись. Победа! Анчи Роке сообщил, что отряд ушел в Сан-Педро-де-Кахас, там тоже заняли земли. Гарабомбо был прав: можно сторожить хутор, но никакое войско не сдержит сразу пятьдесят, сто поместий! Следы босых ног, испещрившие центральные поместья, уже не стереть никому. Общины победили! Декабрь умирал, как и родился, в снегах и в холодных дождях. Первого января выборные постановили устроить невиданный пир. В десяти очагах жарили целиком чистопородных овец. Что им теперь! Пили, ели, плясали до упаду. Никто больше не заберет у них эти печальные поля. Победа! Начинался январь. На Новый год Уаманы сложили песню о победе.
Глава тридцать третья
Неполный текст прошения, которое послал Ремихио Пречистой Деве Марии
Никто его больше не видел.
Вечером пекари узнали, что свадьба – просто розыгрыш, который придумали сильные, чтобы повеселиться. До утра ходили они с факелами по всей Янауанке, днем обошли Янакочу, Чипипату, Роко и Уайласхирку. Узнали о беде и общинники Чинче. В припадке покаяния они обрыскали высоты Мурмуньи, где Освальдо Гусман будто бы видел беднягу, но никого не нашли.
Однако бродил он где-то там. Ибо именно он – вернее, оставшийся от него огрызок – раньше всех заметил штурмовые отряды в день 2-го марта. Он увидел сверху первый отряд. Сознание вернулось к нему еще раз, и он догадался, куда они идут. Быть может, он хотел предотвратить бойню? В кармане у него всегда были карандаш и бумага. Там нашли и последнее его письмо. Дождь подразмыл его, но все же текст прочитать удалось:
Всемилостивая Матерь, Начальница наших войск, Покровительница армий! Хотя я и не вправе писать такому высокому начальству, но ничего не поделать, потому что справа от левой стороны я вижу штурмовой отряд, он едет в Чинче.
Дорогая Марикита!
Ремихио, как думают многие, – дитя воздуха, а сам я думаю, дитя своей матушки, без имени и без фамилии, разве что по недосмотру, докладывает:
что отряд едет, чтобы устроить в Чинче новое кладбище;
что в таких случаях Твои крестнички утверждают, будто стотысячная статья нашего собрания веселых шуток, называемого также Конституцией или проституцией, говорит так: если общинники, ссылаясь на какую-то там бедность, поднимут бунт, штурмовая гвардия может заменить им тюрьму могилой…
ЧАЙКА ПРОЧЕРТИЛА ПРЯМУЮ ПО ГОРНОМУ ОЗЕРУ.
…что в следующей или в предыдущей статье, не знаю, очки потерял, да ладно, всегда я в накладе, указывается: если существующее кладбище недостаточно просторно и не вместит всех мятежников, командир отряда волен основать новое, поближе к воде, чтобы потом умыть руки…
что при работах этих, направленных к украшению местности, народ предоставляет землю, а отряд – мертвых…
что в Чинче есть кладбище, без калитки, но кладбище…,
что земля Чинче ни в коей мере не годится для этих усовершенствований, предусмотренных Конституцией…
По камням Гапарины, за надсмотрщиками Пакойяна, ехали отряды. Ремихио понял, что прошения ему не кончить, и заковылял к дороге.
– Стойте!
– Посторонись, вшивый! – крикнул ему кто-то.
– С каких это пор простой солдат тыкает главнокомандующему?
Он стоял у них на пути и высокомерно улыбался.
– Что это за козявка?
– Дурачок, господин лейтенант.
Ремихио нагнулся. Он взял камень. Он шагнул вперед.
– Убрать! – приказал лейтенант.
Солдат скосил его из автомата. Тут и подтвердилось, что вылечить его было невозможно: ему снесло череп, и вместо мозгов у него оказался кустик герани.
Глава тридцать четвертая
ПАСКО ПОД КОНТРОЛЕМ ВОЙСК
Подходят подкрепления
Город Серро-де-Паско со вчерашнего вечера находится фактически на осадном положении, ибо военная и политическая власть передана полковнику Луису Маррокину Куэто, временно исполняющему обязанности префекта.
Правительство направило в помощь префекту майора Гильермо Воденая, чтобы он в сотрудничестве с префектом сдерживал любые волнения, которые могли бы возникнуть на сегодняшний день.
Воденай командовал войсками, которые действовали во время событий в Ранкасе.
Тревожное ожидание царит в городе уже третий день, с тех пор как прибыли подкрепления от полиции Уануко, Уанкайо и Хаухи, особенно же оно усилилось сегодня, когда Движению в защиту общин запретили митинг.
Согласно полученным сведениям, полиция реквизировала в Янауанке лошадей и мулов. На вопрос "Экспресса" полковник Маррокин Куэто отвечал, что ничего об этом не знает.
Префект Мигель Корсо находится в столице. Хотя префектура Серро сообщила, что он уехал по состоянию здоровья, семья его, проживающая здесь, опровергла эту версию.
Фелипе Леркари, президент Ассоциации овцеводов, говорит, что ситуация обостряется со дня на день, так как общинники не уходят с занятых земель, а власти ничего не делают, чтобы их изгнать.
("Экспресс", 10 декабря 1961 года)
Глава тридцать пятая
О том, как в старину полагали, будто люди приходят обратно на пятый день после смерти. Об этом мы и напишем
В давние времена, когда человек умирал, тело его не трогали пять дней. За эти дни душа улетала, сказавши "сио!", словно маленькая мошка.
Тогда люди говорили: "Она ушла к Париакаке, нашему творцу и повелителю". Однако многие полагают, что в те времена Париакаки еще не было, и душа отправлялась наверх, в Яурильянчу. И до тех пор, когда появились Париакака и Каруинчо, души эти являлись в Яурильянче и в Уйчиканче.
Еще говорят, что тогда мертвые приходили обратно на пятый день. Их ждали яства и пития, которые готовили, чтобы почтить пришельца. "Вот я пришел", – говорил мертвый, когда возвращался. И он предавался радости с родителями и братьями. "Теперь я живу вечно, никогда не умру", – говорил он.
Из рассказов индейцев кечуа "Боги и люди Уарочири", собранных Франсиско де Авилой, около 1598 года.
А 3 марта 1962-го…
– Нет уж, прости, карнавала мне не забыть, сколько я с кумушками повеселился! Мы начинаем карнавал с пятницы, тогда поздравляем всех своих кумушек, ну и пьем. Потом, в субботу, Скотину славим, готовим ее клеймить, солью кормим, чтобы перетерпела, когда прижгут железом; и опять пьем. В воскресенье дарим детишкам по два, по три сосунка; чтобы они целый год растили; и пьем. В понедельник уже клеймим и ходим друг к другу; и пьем. Во вторник самый карнавал, ряженые ходят, бычки; и пьем. В пепельную среду каемся, что столько нагрешили, пили, плясали, в раздаем всем, кто пройдет, жареное мясо. То-то и беда – полковник Маррокин явился до среды и застал меня пьяным. Да уж, прости! Спал я, где жил, в Париапаче, и вдруг колотят в дверь. Вышел я. Максимо Трухильо и Эксальтасьон Травесаньо мне говорят:
– Дон Мелесьо, идут войска.
А самих трясет.
– Что тут поделаешь! Подождем, пока рассветет.
– Лучше я пойду скажу Гарабомбо, – говорит Травесаньо.
Пошли они в Парнапачай. Я думаю: "Да, не повезло! Так нас и накроют, пока спьяну спим". Еще не рассветало. Я натянул сапоги и приказал:
– Петронила, давай поскорее завтракать.
Она дала мне чашку отвара, миску маисовой каши. Тут стало светать. Я выпил отвар и все молчал. Сын мой Эстебан привел коня, гнедого, по кличке Куцый, у него хвоста не было. Я вышел, стал седлать, а конь печальный такой:
– Ах… – говорит.
Я его похлопал так ласково по спине, а он плачет и плачет.
– Ах, ах!..
– Что с тобой, Куцый?
– Ах и ах!..
Никак не успокоится. Слезы по морде бегут.
– Что с тобой, друг?
Он голову повесил и вздыхает.
– Полиция…
– Какая полиция?
– Такая…
Тут подходит жена.
– Мелесьо, видела я дурной сон. Не суйся ты ни во что!
– Какой сон-то?