А тут как раз булочная открывается, и запах из нее идет, аж с ног шибает, гляжу – машина приехала, батоны румяные разгружают, послонялся-послонялся окрест, а потом не выдержал, вернулся, тянуло меня, как кота на сливки. Прикинул я, смогу ли незаметно подобраться и батон-другой для себя стибрить, но там грузчики очень внимательные были, с громкими голосами все, сердитые мужики, я думаю: может, так попросить, да побоялся – еще по шее надают.
Так что с хлебом у меня не вышло. Ходил я по городу полдня и, когда мочи моей не стало, пошел в большой универсам, вместе с толпой, чтобы, значит, народу побольше. Тут удачно у меня получилось – взял я батон колбасы да под штаны спрятал, вроде и не видел никто. Пошел я потихоньку к выходу, а тут меня охранник в форме останавливает. Ну, я струхнул, аж душа в пятки ушла, и давай бежать, только он меня успел за шиворот сграбастать.
И главное, вредные такие люди попались – взяли меня и в милицию сдали. Лучше бы затрещину дали да еду отобрали и отпустили… А так что, им-то что за радость, если меня посадят, денег им, что ли, за это дадут? Не понимаю.
И тут что-то со мной сделалось от страху – не знаю. Только я сам все рассказал. Говорят, я слышал, за это поблажка мне должна быть. А только я несколько лет уже как на иголках и все жду, что меня поймают, оттого, может, и на месте не сижу, все бомжую да бродяжу…
…Вот так оно все случайно вышло. Затмение на меня какое-то нашло. Это все потому, что болею я. Если б я здоровый был и голова у меня варила, разве бы я сидел тут у вас? Да я бы и виду не подал, что вообще его знаю. Хотя… Может, так оно и спокойнее, и хорошо, что так получилось. Все одно на воле мне не жить, уж как я устал бояться за эти годы, не рассказать.
То один по ночам он мне снился, как у него кровь пузырями вытекала из горла, то тот, другой. С блестящим ножом. А глаза стеклянные… Не знаю, который страшнее. А только если тот, второй, меня поймает и вспомнит, вот как я сейчас убитого, то лежать мне в парке под березой или по Волге плыть в Каспийское море. Так что, может, в зоне оно и надежнее.
Одним словом, успокоился я. Все уже от меня не зависит. А как успокоился, так сразу и сообразил, что валить всех подряд – опасно. И стал я думать, что сказать следствию, а о чем промолчать.
А здесь, в милиции, попробуй скрой что-нибудь.
Как угораздило с ними связаться?.. Кушать очень хотел. Прямо беды мои все от этого. И то сказать – с детства ласкового слова был лишен, мать-то моя как пила, так и пьет, папаша вообще неизвестно где…
А тут нашлись добрые люди, взяли меня на работу, к себе поселили, кормили по три раза в день, правда, без мяса… Это ведь у кришнаитов они меня нашли. Я-то человек русский, крещеный. А к кришнаитам ходил потому, что они после молений выносили во двор общий котел, на это дело слеталось, конечно, полно всякой шушеры, и я тоже с пацанами повадился. Колобки из теста давали с приправами, плов… Ходил я к ним несколько месяцев, примелькался, и давай они меня в свою веру склонять, чтобы я ихнее кришнаитское крещение принял. Я уж думал, что пора ноги делать. А раз прихожу, гляжу, в сторонке сидит человек, гладкий такой да благообразный, бородка клинышком, на священника похож. Сам не ест, только смотрит, а после обеда подходит ко мне на улице.
"Ну что, – говорит, – парень, и не стыдно тебе чужеродный хлеб есть, какой ты после того православный!"
Прямо скажу, обидно мне стало после этих слов. Поговорили мы с ним, оказывается, для работ им молодой парень вроде меня был нужен, дрова колоть, дом ремонтировать.
"Мы, – говорит, – предпочитаем взять без роду без племени, чтобы с родителями не иметь неприятности".
Вот так я с ним и познакомился, вот так и пошел.
Народ там оказался ничего себе, хоть и с придурью. Поначалу мне даже нравилось – тихие все, худого слова не скажут. А только обнимут да в глаза посмотрят ласково. И называли себя все "братья" да "сестры".
Первое время я за эту общину болел душой. А потом началось что-то странное… Во-первых, у них такие праздники были, когда они все словно ненормальные становились, – это в чай они себе что-то добавляли. Представьте: с утра красивая женщина или мужик умелый, а вечером – глаза дикие, слюни распущены, бормочут что-то невнятное. Главное, очень к этому чаю быстро пристраститься можно. Сначала я и пить-то его не хотел, потом попробовал – и понравилось. Словно спишь наяву, а сам таким легким делаешься. Я понимаю, что там наркотик был, что ж я, наркотиков не пробовал, по-вашему? А только чай ни на что не похож.
Короче говоря, глаза у меня открылись на моих братьев, и через какое-то время стало тревожно, и решил я в дорогу собираться. Со временем в общине стал я разные недостатки замечать: люди как люди оказались, и ругались, и руки распускали, и друг друга хаяли да подсиживали, только все тайно.
А это, по-моему, куда противнее, чем в открытую. Только очень я по чаю ихнему скучал и решил перед тем, как уйти, рецепт разузнать, чтобы дома себе заваривать. Может, мухоморы они туда клали, но не только мухоморы.
Короче говоря, один раз в дом к самому предводителю залез, когда общее собрание было, – сделал вид, что по нужде отлучился. Никакого рецепта, конечно, не нашел, пакетик с белым порошком нашел в столе, но трогать не стал. По виду порошок на кокаин был похож. Помню, здорово тогда удивился: вот, думаю, неужели у них предводитель такими вещами балуется?
Короче говоря, на чае я и попался. На следующий день у паствы был большой праздник, летнее солнцестояние. Предводитель со своими "жрецами" перед каждым таинством запирались обычно в домике и священнодействовали, там же и чай варили. Ну, я и решил подсмотреть. Как вечер, залег я в кустах перед окном и стал приглядываться. Сперва ничего не было видно, а потом отошел кто-то от окна, гляжу, на столе травки разложены, грибы какие-то, порошки, и предводитель по щепотке берет и в отдельную баночку ссыпает. Затаил я дыхание, голову поднял повыше, и тут вдруг опускается мне на плечо чья-то рука. Гляжу, а это тот тип, который меня сюда и привел, Павел его звали.
"Что, – говорит, – ты тут делаешь, щенок? Глаз за такое дело не боишься лишиться?"
Хватает меня и в дом тащит, а на нем белые одежды и пояс черный, как у "жреца".
Поставил он меня перед всеми. Вот, говорит, подсматривает. Лица у всех стали злые, только у предводителя доброе. Он сам и заговорил, когда все высказались и замолчали.
"Я, – говорит, – давно к этому мальчику присматриваюсь. Считаю, что ему нужно оказать особое доверие и завтра с собой взять на мероприятие. А до той поры, чтобы не сбежал, пускай посидит у меня в чулане".
Час от часу не легче. Что, думаю, за мероприятие такое? А Павел, пока меня в чулан вел запирать, все объяснил:
"У нас, – говорит, – перед большими праздниками жертвоприношения свершаются тайные, на них только "жрецы" допускаются, вот какая тебе милость оказана; только знай, это все для того, чтобы ты с нами был накрепко связан, потому как ты, – говорит, – я вижу, на сторону посматриваешь и никакой от тебя, оборванца, нам нет благодарности. Только учти, что попасть к нам легко, а уйти от нас почти невозможно. Это, – говорит, – пусть будет темой для размышления до завтрашнего вечера".
Запер меня в чулане. Поесть, впрочем, мне оставили – сыр, хлеб, вода. Но я не был рад. Как он мне сообщил, что выбраться, мол, от них невозможно, я только о том и мечтал.
На следующий вечер двери моей темницы распахнулись, и передо мной предстали Павел и тот, другой. На этот раз в нормальной человеческой одежде.
– Ну что, готов? – спросил меня Павел, а тот, второй, коротко хохотнул. Мы вышли на окраину поселка, где нас уже поджидала синяя "Волга". За рулем сидел один из членов братства. Павел сел впереди, а я оказался на заднем сиденье вместе с ним.
– Поехали, – сказал Павел, и машина тронулась, подскакивая на ухабах.
Сидящий справа от меня – теперь я мог его рассмотреть – коренастый мужичок, с клочковатой бородкой – достал из кармана куртки плоскую бутыль, отвинтил колпачок и протянул мне, подмигнув: "На-ка, хлебни для храбрости".
Я отхлебнул и поперхнулся: незнакомое пойло обожгло мне глотку. Но скоро я и вправду почувствовал себя лучше, а в голове зашумело. Попутчик отобрал у меня бутыль и пустил дальше, по кругу. Водитель отрицательно мотнул головой.
Ехали мы довольно долго, поминутно прикладываясь к бутыли. Когда машина встала, у меня стучало в ушах, а перед глазами все плыло.
Припарковались мы на окраине Подольска. Все вышли из машины, фары тушить не стали. На улице было холодно.
"Ну что, – хлопнул тот меня по спине, – привыкаешь помаленьку, а?"
Я совершенно не понимал, что происходит, но в голове у меня был туман, очень хотелось спать и было все равно.
Поеживаясь от холода и размахивая руками, они направились всей компанией к стоящему неподалеку дому, оглядываясь, иду ли я за ними. Вообще это походило на бандитскую разборку – у нас ребята с такими лицами ходили на махач в соседнюю деревню. Мне совсем не понравилось, но деваться некуда. К тому же я не знал, к чему это может привести.
– Ты у нас сегодня главный, – обернулся ко мне Павел, улыбаясь. – Постучи-ка в дверь, а когда спросят кто, ответишь.
Я подошел к двери и опасливо постучал. Через какое-то время послышалось шлепанье босых ног, щель под дверью осветилась, и хриплый со сна голос спросил: "Кто там?"
Не найдя, что соврать, ответил: "Я…"
Видимо, это сработало, дверь отворилась, и возникло мятое лицо мужика средних лет, глядевшего на меня с удивлением. Как только он заметил за моей спиной сопровождающих, сделал попытку захлопнуть дверь, но Павел, оттолкнув меня, задержал дверь ногой и вошел в дом, остальные – следом.
"Братья" прошли в комнату, где мужик сел на продавленный диван, и стали разговаривать вполголоса, слова были угрожающие, мужик явно струхнул и больше оправдывался. Я уставился на ковер на стене – плюшевый желтый олень с ветвистыми рогами пил из синего озера.
"Да не брал я! – закричал вдруг мужик. – Не брал! Что я, мудак? У своих спрашивайте!"
"Спросим, спросим", – ласково ответил Павел, пододвигаясь ближе и беря мужика за руки.
"Да вы что, ребята! – завертелся тот. – Вы что творите-то, а? Давайте договоримся! Опомнитесь, мужики, вам же хуже будет!"
"Он нам угрожает", – сказал незнакомый попутчик.
А потом все произошло очень быстро.
В его руке блеснуло серебряным длинное лезвие. Двое других схватили мужика и зажали ему рот, тот, подергавшись, только смотрел выпученными глазами.
"Давай, Гриша", – озабоченно сказал Павел.
Тот, кого звали Гришей, протянул мне нож:
"На, бери".
Поскольку я не хотел брать, он подошел, дыхнул на меня перегаром и сказал:
"Жизни лишишься, парень, через свое упрямство. Ты че, герой?" – и плавно провел лезвием у меня по горлу так, чтобы не оцарапать.
Затем нашарил мою руку и вложил в нее нож:
"Бери. А теперь иди и перережь этой падле глотку".
"Не… я не могу!"
"А ты выбирай – или ты, или он. Даже так: или он, или вы вместе. Мы ж его все равно положим, это дело решенное. Докажи, что ты с нами. Скрепим, так сказать, договор кровью…"
Гриша толкнул меня к кровати. Руки у меня дрожали, на душе было плохо.
"Давай, давай, – сердито сказал Павел, – нечего тут рассусоливать. Ты свиней когда-нибудь резал? Нет? Ну ничего, это просто. Покажи ему…"
Гриша взял меня за кисть, сжимавшую нож, потянул ближе к кровати и моей рукой рубанул… справа налево, крест-накрест… Я увидел, как горло мужика разошлось и из разреза, забулькав, полилась густая темная кровь. Павел с шофером отпустили мужика, он упал на пол. Захрипел и задергался. Лужа на полу увеличивалась. Я оцепенел. Подождав, пока он перестал сучить ногами, Павел и трое других опустились на колени и что-то забормотали, Гриша ножом откромсал голову и, взяв ее за волосы, бросил в угол комнаты. Тело завернули в ковер со стены.
"Ну что встал? Помогай!"
Поддерживая тело за ноги, я вышел вместе с ними на улицу. Я совершенно протрезвел, и тем не менее меня покачивало.
Мы затолкали тело в багажник, сели в машину и поехали куда-то. Я ничего не соображал, меня трясло.
"Ну вот, парень, получил боевое крещение", – сказал Гриша.
"Сам виноват, – сказал Павел строго, обернувшись на меня, – кто тебе велел подсматривать, вынюхивать? Мера предосторожности. Гляди, ты теперь соучастник и, можно сказать, главный убийца, так что если кому ляпнешь – сядешь ты, ну а живым из тюрьмы не выйдешь, я позабочусь…"
"Да не, он умный парень, зачем ему неприятности?" – сказал Гриша, похлопав меня по колену.
"Бродяга безродный", – резюмировал Павел, поджав губы.
Мы приехали в березняк за городом, "братья" достали из машины лопаты, одну всучили мне. И мы скоро выкопали приличную яму. Тело без головы сбросили туда, причем, как я его увидел еще раз, меня, честно говоря, стошнило. Какой мой обратный путь был – не помню. Зато на следующий день я так напился этого самого чая, что едва не умер и три дня еще пролежал в беспамятстве. А там через какое-то время улучил момент, когда главный пастырь, которого они называли Солнцем, уехал по своим делам, и деранул. Не мог я там больше оставаться. Мертвец этот каждую ночь мне снится, уж я думал, что дни свои в психушке закончу. Нет мочи моей никакой терпеть такие издевательства от него. А только пусть он от меня отстанет, не убивал я его, не хотел, никому зла не хотел, Богом клянусь".
Как только капитан милиции услышал рассказ Манюка, он сразу приступил к конкретным действиям. Пришлось искать упомянутый в рассказе березняк. Все окрестности городка объездили, пока Манюк не опознал место.
– То ж в темноте было да на незнакомой местности… – все приговаривал он.
Иванов решил танцевать от печки – он показал Манюку дом, где произошло убийство.
– Днем все выглядит по-другому, я и не признал. И люди новые живут, с детьми, простыни на веревках сушатся… – бормотал Манюк.
Он, как мог, пытался припомнить повороты. Единственным ориентиром для Манюка служил полуразваленный мост, через который они тогда проезжали.
Капитан Иванов хорошо ориентировался на местности, и через какое-то время они оказались в березняке. Оперативники прихватили с собой собак и технику. Дальше дело приняло неожиданный оборот. После следственного эксперимента весь березняк был изрыт ямами, обнаружены останки человеческого скелета не под одной березой, а под двумя плюс к тому полностью сохранившийся скелет собаки и козий череп. Оперативники сгребли все это в несколько полиэтиленовых мешков и увезли на медицинскую экспертизу, а Манюка отправили обратно в камеру, где он и повалился на топчан без сил и забылся сном, как ни странно, впервые за много лет спокойным.
Однако мытарства его на этом не кончились. С утра Манюка вызвали на допрос.
Рядом с капитаном Ивановым сидел неизвестный человек, но, судя по виду и по тому, как обращались к нему окружающие, – большая милицейская шишка.
– Ну что, Манюк, – сказал капитан Иванов, оживленно потирая руки, – все в порядке, вещественные доказательства ты нам предоставил, а теперь дело за малым – осталось поймать подонков, которые тебя заставили совершить злодейство.
– Не знаю, – проговорил Манюк, – как их зовут и где искать…
– Ну, – погрустнел Иванов, – что ж ты, Сашок, мы так с тобой хорошо начинали…
И тут второй прямо с места, не поднимаясь, сказал твердым, громким голосом:
– Учти, что ты тогда по полной за всех пойдешь… А кто это, мы и так догадываемся, нам только твое признание нужно, чтобы их сразу взять.
Манюк некоторое время медлил, потом махнул рукой:
– Ладно, расскажу вам. Только в то время я и правда не знал человека с ножом. Позже я его случайно встретил и из этих мест сразу драпанул.
– А сейчас чего вернулся?
– По семейным обстоятельствам.
– Ну какие у тебя, бродяги, семейные обстоятельства? – рассмеялся Иванов.
Манюк внезапно заплакал, размазывая по грязному лицу слезы:
– Кому какое дело, что у меня мать помирает?
– Ладно, – Иванов протянул ему сигарету. – Рассказывай дальше, не обижайся.
– Ну вот, – Манюк с наслаждением закурил и продолжил: – Зовут его Григорий Печник, это не фамилия, а кличка, просто он печи раньше клал, а сейчас, поди, никому и не надо. Вот, а живет он на Егорьевской улице, в доме с синими ставнями. В секте этой он вовсе не состоял, на собрания не ходил, никогда я его там и не видел. Не знаю, что у них были за общие дела…
– Молодец, парень! – сказал Иванов, поднимаясь. – Отведите его обратно в камеру!
– Ну что, капитан, – сказал майор Стрижельников, – поздравляю. Повезло тебе. Такое дело раскрыть, это, брат… Не каждому за всю жизнь удается. Теперь в газетах про тебя пропечатают…
– А, – отмахнулся капитан Иванов, – что газеты. Я и сам рад не знаю как, мне ведь это дело в печенки засело, все я о нем думал, что такое за душегубцы у нас завелись и как же жить теперь с ними бок о бок. Я ведь что беспокоюсь: у меня дочка маленькая, пятый годок всего.
– А ты знаешь, Петя, – сказал чуть позже, проводив майора и уже успев покопаться в старых делах, капитан Иванов своему подручному Пете Шапошникову, – что на этого Григория несколько дел уже заводилось в одном только нашем районе? По фамилии он Хилов, работал в котельной, казалось бы, обычный мужик. Откуда у такого высокие покровители? И тем не менее несколько раз падало на него подозрение в убийстве или в соучастии – там старушка опознала, но неуверенно, там соседи подтвердили, – только каждый раз он из-под следствия уходил. Вот они все, дела эти, так нераскрытыми и висят. Прямо мистика какая-то завелась у нас в районе! Ты, часом, нечистой силы не боишься?
– Поедем, Александр Иванович, брать вашу нечистую силу, – пожав плечами, предложил Петя.
Брали гражданина Хилова шумно, зрелище получилось на весь Подольск. Тот вздумал убегать, отстреливаться, короче, целый гангстерский боевик на русской почве. После ареста в доме гражданина Хилова был устроен обыск честь по чести, в результате обнаружен нож, являвшийся орудием убийства по одному из дел, а также литература, пропагандирующая секту, именующую себя "Орденом Солнечного Храма". Гражданин Хилов был помещен в следственный изолятор. Капитан Иванов, руководивший операцией, получил премиальные.
Только одно событие омрачило торжество правосудия – у себя в камере повесился свидетель Манюк, восемнадцати лет, без определенного места жительства. А может, кто-то ему помог. Следствию установить не удалось…
…Я приехал в МУР примерно через полчаса после того, как мне позвонил Вячеслав Иванович Грязнов.
– Ну-ка, Юра, рассказывай, что у тебя там! – попросил Вячеслав Иванович.
Я рассказал Грязнову о своих наблюдениях, дал прослушать пленки с объяснениями, показания людей, имеющих отношение к деятельности секты. Между прочим, и устав их показал, проповеди. И посетовал на то, что для ареста Минаева пока нет оснований, не говоря уже о Брандо, который находился далеко…
– А вот и есть основания! – сказал Грязнов, кладя перед собой папку. – Тут к нам давеча двое пришли. Грязные, обгоревшие. Паренек и женщина. И рассказали они нам, Юра, много интересного про твою секту.
– Почему это "мою"? – возмутился я.
– Ты же специалист теперь по "великим солнцам" и тому подобному бреду.
– Ну, в общем, да. Есть у меня некоторые подозрения…