"Как вы определяете понятие "счастье"?" - спросил вчера Золотова начальник угрозыска. Славка откровенно рассмеялся: "А с чем его едят?" - "Его ни с чем не едят. Его добиваются. Счастье, по-моему, это бесконечные поиски цели, стремление к осуществлению цели. Какая в нашей жизни была цель?".
Его цель? Служить Монголу. Служить верой и правдой. Быть при нем, как когда-то денщик при офицере, камыш при болоте, лист при дереве. Цель может быть у человека самостоятельного, а не у придатка. Он аппендикс. Его вырезать и выбросить, а с ним культурно разговаривают, будят в нем совесть. Смешно устроен человек!
Странно устроен человек! Сам понимает: его ложь просеяли сквозь сито, его словам не верят, а он все упирается, стоит на своем - не брат он мне, и точка.
Сущенко не спускал глаз с Золотова. Монгол ему ясен: отпетый! Жаль, нельзя применить к нему высшей меры наказания. Куда ни попадет, везде упрочится, начнет разлагать других. Но Золотов… За него стоит схватиться с пережитком, наследственностью, тупостью, подвластностью чужой воле, черт знает с чем еще, но вырвать его у них, привести в настоящую жизнь. Непостижимы узы родства! Сидят поодаль друг от друга два человека - похожие лицом, но разные характером, устремлениями, и не хотят признаться, что братья.
Мать их из интеллигентной семьи, окончила гимназию, вероятно, как все матери, мечтала увидеть сыновей большими людьми. Как получилось, что они не оправдали ее надежд, стали на путь преступления? Им плохо жилось в семье?
Постоянно размышляя о наилучшем устройстве общества, отыскивая причины его противоречий, Модест Аверьянович не спешил обвинять всех скопом и в розницу. Он пытался разобраться в ситуациях, в человеческих взаимоотношениях, в человеке. И если он причислял кого-то к отпетым - значит, он сто, тысячу раз проверил его прошлое, сличил с настоящим, осмыслил и переосмыслил будущее и убедился: неисправим. Сколько бы ему ни твердили: "Нет плохих характеров, есть скверные условия, порождающие плохие характеры, есть скверные педагоги", он убежден: дай сейчас Монголу идеальные условия, идеальных педагогов - не поможет. Он матерый волк, рыскающий в поисках добычи. Славка - дело другое. Славку потерять нельзя.
За день до отъезда из Москвы товарищи, устроившие Сущенко проводы, признались: "Трудно с тобой работать. Беспокойный". Верно, беспокойный. Воюя с равнодушием, он дважды едва не полетел с должности, но оба раза ему удалось доказать, что самый опасный грибок, разъедающий общество, - спокойствие.
Модесту Аверьяновичу показалось, что его окликнули. Он оглянулся. В упор на него смотрели серьезные девичьи глаза.
С того момента, как Сущенко появился в зале, Динин интерес к участникам процесса несколько ослабел. Для нее авторитет Модеста Аверьяновича был настолько непререкаем, что скажи он "Золотова виновна", Дина не посмела б усомниться. "Лялька, - опросила она подругу по дороге в суд, - мерять свои поступки чужой меркой плохо?" Лялька независимо изрекла: "Подстраиваться под кого-то - терять себя". Лялькин ответ родил немедленный протест. Ну уж нет. Видеть в другом образец - не терять себя, а находить.
В зале произошло движение. Дина увидела, как вытянулся Сущенко. К судейскому столу шла женщина. Она была высока, худа. Прямые, расчесанные на пробор волосы скреплялись на макушке большим темным гребнем, плечи укрывала тяжелая клетчатая шаль.
- Для каждой матери сын - ее будущее, - говорила она. - А если сына растишь без мужа, он - двойное будущее. Нелегко нам жилось с Матвеем, однако понимал мальчик трудности, не капризничал, меня жалел. Приду с работы - в доме прибрано, обед разогрет, тарелки для еды расставлены. Работать пошел рано. Работал и учился. "Скоро, мама, отдохнут твои руки", - повторял он часто. Подарки любил дарить. Эту шаль… в день убийства… - Она замолчала, сурово взглянула на старшего Золотова. - Зверь и то чувствует хорошего человека. Как же ты не почувствовал, кого убиваешь? - Она задала вопрос Монголу, не повысив голоса, без слез, с недоумением. Подождав, не объяснит ли убийца, как поднялась его рука всадить нож в сердце ее Матвея, она тихо закончила: - Как мне нынче жить и для кого - не придумаю.
Крепко зажав у горла шаль, женщина пошла к выходу. Ее провожала тишина. И вдруг тишину взорвал, потряс возглас:
- Сволочь!
Дина, вздрогнула, оглянулась.
Ухватившись руками за деревянный барьер, отделявший арестованных от судейской коллегии, стоял, согнувшись, как для прыжка, Славка. По его лицу разметались пятна, губы вздрагивали.
- Сволочь! Паскуда! Гад! - исступленно повторял он, швыряя бранные слова в Монгола, а тот молчал, и его раскосые глаза, прятавшиеся под синюшными веками, изредка выныривали из них, как из воды, чтобы метнуть в Славку громы и молнии.
Зашумели в зале. Застучал карандашом по графину судья. Вскочила Маруся. Модест Аверьянович ухватил пятерней подбородок. А мать убитого Матвея так и вышла, не оглянувшись, безучастная ко всему, что неспособно вернуть ей сына.
2
На заключительное заседание суда Дина опять пришла с Лялькой. Когда судья объявил: "Слово для обвинения предоставляется прокурору Ивановой", Дина тревожно приподнялась. Объяви судья: "Слово для обвинения предоставляется Дине Долговой", она не испытала бы большего волнения.
На Юлии Андреевне был темно-серый жакет, из-под жакета виднелась кофточка английского покроя, в руке был зажат карандаш, будто Юлия Андреевна собиралась конспектировать свое же выступление.
- Я обвиняю….
Так начала она речь, о которой они с Лялькой говорили несколько дней кряду.
Она обвиняла братьев Золотовых в первую очередь не за воровство и даже не за убийство, а за перерождение (она так и сказала: "Перерождение") из людей в животных.
- Человек шел от каменного топора к паровозу, от кирки к трактору в поисках лучшей жизни для себя и детей. Час за часом природа отступала и отступает перед человеком. Освоен Северный полюс, произведен первый беспосадочный перелет Москва - Владивосток, новый скоростной пассажирский самолет "ДО-3" совершил удачный пробный рейс по новой воздушной линии Москва - София. Человек рвется к звездам, спускается на дно океана, прокладывает дорогу себе и детям в будущее. Так ведет себя человек. Зверь выслеживает один другого, впивается в горло более слабому, отнимает у него добычу.
Константин Золотов бился над изобретением электропечки. Сейчас их сколько угодно в магазинах, странно слышать, что недавно кто-то бился над их изобретением. Изобретение не ладилось, и Золотов выбросился из окна второго этажа. Так считают те, кто жил рядом с Золотовыми: изобретение не ладилось, изобретатель оказался слабым. Я вправе подвергнуть этот взгляд сомнению. Уже тогда старший сын Золотова, Родион, его первенец, его любимец, встал на губительный путь грабежей и насилия. Изобретатель не выдержал позора, бесчестья, которое ему принес сын. Сотрясение мозга. Тихое помешательство. Смерть в доме умалишенных. Вот оно, ваше первое убийство, Родион Золотов. С имени отца начинайте перечень загубленных вами людей. Вот когда вы сделали первый шаг от человека к зверю.
Я обвиняю младшего сына Золотова - Владислава - в рабском подчинении старшему брату. Рабство - синоним трусости, бесхребетности, мелкотравчатости. Из страха перед зверем-братом Владислав позабыл, что он - человек, и тоже стал на четвереньки. Что из того - он не убивал? Он потворствовал, позволял убивать брату, лишь заботясь о том, чтобы отвести его "карающую" руку от себя и от жены.
Дина видела, как от каждого слова Юлии Андреевны Славка все плотнее сжимает губы, как густеют красные пятна на его шее и лице. А Маруся заметно бледнела, на ее глаза навертывались слезы.
Острая жалость рвала Динино сердце. Ей было жаль Славку, не сумевшего подняться над ничтожеством Родиона, Марусю, полюбившую Славку, Юлию Андреевну, вынужденную говорить так жестоко, когда на самом деле она лучше гору бы сдвинула и увела из этого зала, от своих же обвинений Марусю и Славку…
Всю ночь Дину преследовали тяжелые сны. То она стояла в сером жакете и белой блузке английского покроя перед судейским столом и неестественно громким голосом возглашала: "Я обвиняю", то карабкалась по крутой тропке в гору от Монгола, а он, размахивая каменным топором, кричал: "Убью!", то плакала, стоя подле Славки, и упрашивала Марусиным голосом: "Ты крепись. Я буду ждать тебя", то шла куда-то за Модестом Аверьяновичем, а он просил ее ступать как можно тише, то спорила с Лялькой, доказывая, что важно знать, с кого делать жизнь, и это ничуть не значит терять свою индивидуальность, это непременное условие формирования характера.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Шум в классе стоял неимоверный. Все приникли к окнам, открыли форточки.
- Падает! Да что вы ослепли? Падает, точно.
Падал купол церкви. Все видели, как он кренился, блеснув крестом, медленно заваливаясь набок. Вокруг школы, выстроенной в самом центре базара, творилось нечто невообразимое. Летели с прилавков овощи, в бело-желтое месиво превращались яйца, сыпалась прямо в тающий снег из опрокинутых мешков мука. Люди убегали с базара, где на глазах у всех свершалось чудо: отрывался от храма божьего купол и медленно, как бы раздумывая, падал.
Дина и Лялька стояли у окна, обнявшись, напуганные происходящим.
В класс влетела Ирочка:
- Дети. (Для нее десятиклассники все еще оставались, детьми). Прошу вас, садитесь и послушайте. Это всего-навсего туман. Густой молочный туман. Неужели не сообразили? Создалась иллюзия падающего купола. Туман рассеется, и вы увидите: купол на месте. Стыдно! Стыдно, что и вы, как последние невежды, поддались панике.
Надо было видеть Ирочку в гневе! Ее полная фигура как бы вытягивалась, делалась тоньше, полные руки то взметались, карая, то опускались, милуя, высоко уложенные косы колыхались в такт гневным словам. Она умела наводить порядок в самых беспорядочных ситуациях. Ее властному голосу, ее приказаниям подчинялись, не раздумывая.
Усаживались, стараясь не смотреть в сторону окна. Ирочка велела Ляльке раздать сочинения.
- А где мое? - спросила Лялька, положив последнюю тетрадь перед Аликом Рудным.
- Дети, - значительно сказала Ирочка. - Поздравим Ларису. Она написала отличное сочинение. Твоя работа, Ляля, отправлена на выставку в Дом работников просвещения. Не сомневаюсь, что ее отберут как лучшую на Всесоюзную выставку. Я горжусь, Ляля, что ты моя ученица.
Лялька густо покраснела. Она, как хвори, боялась Ирочкиных похвал, нередко жаловалась Дине: "Зачем она обо мне: так при всех? Перед ребятами неловко".
Урок, как всегда, интересный, шел своим чередом. В окна, ослепив, заглянуло солнце. Прорезав воздух, оно ударило в светлые Ирочкины волосы и они вспыхнули, засветились рыжинкой, незаметной при обычном освещении.
- Теперь сделайте любезность, подойдите к окнам, - попросила Ирочка.
Класс, как по команде, поднялся. Церковь стояла на том же месте, невредимая, целая, ее медный купол, подожженный солнцем, горел.
Дина ощутила острый стыд. Будто ее застали раздетой.
- Дети, - голос Ирочки накалялся, звенел, - не поддавайтесь панике! Умейте оставаться с ясными головами даже тогда, когда это кажется невозможным. В жизни всякое случается. Не теряйте при этом хладнокровия и разума. Прошу вас. (Ирочка из каждого факта делала обобщения.)
Через много лет Дина вспомнит Ирочкины слова и в том невозможном, что лежит за пределами человеческого понимания, разума, сердца, сумеет остаться с ясной головой, не даст себя обмануть густому белому туману, создающему иллюзию падающего купола.
2
Шурке Бурцеву поручили делать раз в неделю международный обзор. Он готовил информации с удивительной для него тщательностью, но после каждой на плечи Дины как бы ложилась гора кирпичей. О чем бы Шурка ни говорил, все у него сводилось к одному: мир тонет в крови. Мир воюет. И никто не поправлял Шурку, не одергивал, не возмущался. Больше того, на переменах, по дороге домой Дина слышала те же разговоры о войне. Она по привычке отмахивалась от неприятных разговоров, но мысли лезли, тревожили, от них, как от голода, сосало под ложечкой.
- Борь, - спросила она однажды, наблюдая за тем, как брат переобувался. - Борь, война будет?
Борька целую вечность зашнуровывал ботинки, наконец высказался:
- Столкнулись два класса: лоб в лоб. Не разойтись без драки.
Господи, и Борька! И он о том же. Но почему, почему нельзя обойтись без драки? Человеку все дано, чтобы договориться. Сядьте за круглым столом. Вы хотите мирового рынка, господа? А мы считаем…
Дина начинала доказывать господам капиталистам, что она считает, и получалось: договориться невозможно.
Родители слали требовательные письма: только Дина окончит школу, чтобы ехала к ним. А ей не хотелось уезжать. Она любила свой город, жаркий и пыльный летом, с неустойчивой зимой, с красавицей осенью, с головокружительным запахом акаций по весне. К тому же здесь имелся пединститут, а в строительном городке, куда не так давно перевели отца, пединститута не было. Но если война… Не лучше ли отцу и матери возвратиться?
- Бабунь, вдруг война? Как тогда ты? Отец с матерью? Мы с Борькой?
- Как все, так и мы, - ответила бабушка.
И Дина успокаивалась. Но после очередной Шуркиной информации страх опять сжимал сердце, становилось душно, как перед грозой.
3
В воскресенье Дине и Ляльке предстояло идти к родителям Михаила Бугаева. Удовольствие! Иди, докладывай почтенным гражданам, что сын у них - балбес. Дина хотела отказаться, но Лялька не попросила, а приказала: "Ты пойдешь". Идти? В таком случае, Лялечка, изволь выслушать лекцию на тему: как вести себя у Бугаевых. Не перебивать друг друга - раз, не распыляться по пустякам - два. О главном - дерзостях Михаила и его лени - сказать обстоятельно. Лялька молча слушала, размахивая, как всегда, в знак протеста руками. Дина сделала вид, что ей непонятен Лялькин протест.
Неожиданно Лялька огорошила вопросом:
- Какой, по-твоему, Мишка?
- Бугаев, что ли? Никогда о нем не думала. Отсидит положенные пять-шесть уроков, и айда. Смылся!
- А почему он смывается? Почему ни с кем не дружит?
- Спроси у него.
- Я у тебя спрашиваю.
- Да что я - совесть Бугаева?
Лялька недобро взглянула на Дину:
- Произносим красивые слова, а как доходит до дела…
- Какого дела?
Лялька промолчала. Дина подумала, что даже подругу неудобно расспрашивать, если она молчит.
- Шурка больно злой гоняет, - осторожно прощупывая почву, сказала она. - Вы поссорились?
- Скучно мне с ним.
- Скучно с Шуркой? Новость!
- Всегда одинаков. - В тоне Ляльки звучала неприязнь. - Я заранее знаю, что он скажет, о ком что подумает. Ошибки совершают другие, он - нет. Длинный ноготь отрастил на мизинце. "Обрежь, говорю, противно". - "Лялечка, у меня ничего не может быть противным". Самовлюбленный полуаристократ-полушут.
Вот это да! В прошлом году, бывало, скажешь что плохое о Бурцеве, Лялька просит: "Не надо, Дина. Ты его не знаешь". И вдруг - верь не верь - такая тирада.
- Верзила! - сказала Дина, не найдя ничего определенней, чтобы охарактеризовать Бугаева.
Лялька непонятно улыбнулась.
Отец Михаила при их появлении поднялся с кушетки и, не ответив на вежливое "здравствуйте", молча уставился на непрошеных гостей. Мать отложила штопку, огорченно вздохнула:
- Миши нету.
- Мы не к нему. Мы к вам, - храбро начала Лялька. - Видите ли, - Ляльку явно смущало, что ей не предлагают сесть, - ведет себя Миша несерьезно. Вы в школе не бываете и вам неизвестно…
Мишин отец дважды хлопнул себя по уху, словно выбивал из него вошедшую при купании воду, шумно чихнул. Мать пожелала ему здоровья и опять принялась за штопку.
- Разрешите сесть? - с вызовом спросила Дина.
Мать Михаила бросила быстрый взгляд на мужа, произнесла нараспев:
- Хороши хозяева. Садитесь. Вас что, учительница послала?
- Класс послал. Класс, возмущенный Мишей. Вам неинтересно знать, как ведет себя сын?
Лялька смягчила свой резкий вопрос улыбкой.
- Почему? Да так ли уж плох он, чтоб целый класс возмутился?
- Да.
Теперь Дина приказала Ляльке: "Помолчи". И заговорила. Она не жаловалась на Михаила. Она обвиняла. Обвиняла их - отца и мать. Разве они не знали, что Миша по физике отхватил подряд два "неуда"? Что его излюбленные словечки - "свинья", "псих"? Что для него нет авторитетов? Уважаемых людей? Недавно Ирочке сказал: "Отстаньте. Надоели".
- Что за Ирочка? - соизволил подать голос отец Михаила.
- Ирочка - наш классный руководитель, преподавательница языка и литературы Ирина Михайловна Володина.
Реакция оказалась неожиданной. Отец Бугаева расхохотался. От смеха на глазах его выступили слезы, он вытер их рукавом рубахи.
- Отстаньте, сказал? Вот оклохома! Назаровна, - обратился он к жене, - слыхала? Сынок-то наш…
Мать Михаила не успела ответить. В дверях стоял "оклохома". Михаил был в шерстяном свитере, в огромных сапогах, на затылке болталась кургузая фуражечка. В руках он держал удочку и корзину с рыбой.
С легкостью девочки поднялась мать Бугаева, засуетилась, забегала. Она поглядывала на Мишу, опасаясь, не отчитает ли он ее за ненужное гостеприимство? Отец, увидев сына, что-то буркнул, пересел с кушетки к столу. Михаил принялся стаскивать сапоги.
Дина посмотрела на Ляльку. Вот положение! Как повести себя? Им откровенно дают понять: "Зачем пожаловали? Убирайтесь…" Хороша семейка!
А тут, как на грех, погас свет. Назаровна заохала:
- Господи, опять пробки. Сызнова просить у Лопуховых? Не дадут.
В темноте раздался спокойный Лялькин голос:
- Клавдия Назаровна, у вас есть кусок шнура? Любой. Дайте мне. И нож, пожалуйста. Теперь посветите.
"Откуда она знает, как зовут мать Бугаева?" - удивилась Дина.
Лялька уверенно оголила поданный Назаровной шнур, отрезала несколько медных проволок, пошла в коридор, где висел счетчик:
- Миша, принеси табуретку.
Бугаев вскочил:
- Уйди, сам сделаю.
- Где тебе?! - в голосе Ляльки звенела насмешка. - У тебя по физике сплошные "неуды".
- Уйди, сказал!
- Очень вежливо. Надеюсь, ты не обзовешь меня психом и не стукнешь? Как-никак, я у тебя в гостях.
Михаил попробовал отнять у Ляльки медные волоски, но она отвела его руку, влезла на поданный отцом Михаила стул, вывернула пробки. Она укладывала на них "жучки" с такой сноровкой, будто делала это каждый день. Вспыхнул свет, и все увидели пламенеющие Лялькины щеки.
Петр Евстафьевич с иронией глянул на сына. Они были как капля воды - отец и Михаил. Одинаковые носы с горбинкой, серо-черные, точно не промытые, волосы, огромный рост, длинные руки. И грубость, надо полагать, отец щедро передал сыну. Поди знай, с кого первого спрашивать? А Назаровна суетилась, стараясь сгладить неловкость, просила девочек повременить с полчасика, пока поспеет ушица, обещала напоить добрым кофейком.
Петр Евстафьевич прервал излияния жены:
- Погоди угощать. Так чем, говорите, прославился Мишка? "Неудами" по физике? Сквернословием? - Он буквально вонзал тяжелый взгляд в сына. - Выкладывайте дальше.