Ответ несколько обескуражил Турецкого. Он внимательно вгляделся в лицо Павла Петровича, словно рассчитывал разглядеть в нем что-то новое, что-то, что он упустил при первом, поверхностном взгляде. Однако смуглое лицо Кизикова было непроницаемо.
- Геннадий был знаком с Борисом Берлиным? - спросил тогда Турецкий.
Павел Петрович качнул большой кудрявой головой:
- Откуда? Берлин даже на порог кабинета бы его не пустил. Олигархи, ведь они где? Наверху! Как звезды. А мы, грешные, только под ногами у них путаемся. Наступят - и не заметят. Правильно я говорю?
- Не знаю. Может быть.
- Вот то-то и оно, что не знаешь, - с каким-то мрачным удовлетворением констатировал Кизиков. - Ничего-то ты про нашу жизнь не знаешь, а еще хочешь Генку моего понять. В душу к нему хочешь влезть, царство ему небесное. Да только душа его уже не здесь. А раз так, то и разговору тут быть никакого не может. Он убил. Генка. А сам или по наущению - какая теперь разница?
- Разница есть, - возразил Александр Борисович. Он вставил в рот сигарету и прикурил от железной, пахнущей бензином зажигалки. Выпустил облако дыма и повторил: - Разница есть, Павел Петрович. Если заказчик существует, он должен сесть в тюрьму. Не скажу, что этим можно исправить человека, но одним негодяем на свободе станет меньше. Ведь так?
- Так-то оно так. Да только не верю я ни в какого заказчика. Генка ни у кого в услужении никогда не был. Не таким человеком я его воспитал. А вот отомстить за свои обиды он мог.
Турецкий стряхнул с сигареты пепел и поинтересовался:
- Чем же его могли обидеть погибшие генералы?
- А вот этого я не знаю. Ненавидел он начальников. И генералов ненавидел. Считал, что из-за них наши ребята в горячих точках гибнут. А пока они гибнут - генералы жируют.
- Если не было заказчика, тогда с кем он общался по рации? - вновь спросил Турецкий.
Кизиков повернул голову, посмотрел на следователя долгим, тяжелым взглядом и вдруг спросил:
- А была ли рация?
- То есть как это? - не понял Александр Борисович.
Кизиков пожал плечами:
- Сам подумай. Может, кто-то очень сильно хотел, чтобы в кармане у Генки нашли эту рацию? И чтобы связана она была с кабинетом Берлина?
- Гм… - Турецкий пощипал пальцами чисто выбритый подбородок. - Вам бы только детективные романы писать. Неужели вы и в самом деле верите, что Геннадий мог пойти на такое преступление один? Без помощников, без поддержки. Без денег, наконец.
- Не знаю, - глухо ответил Павел Петрович. - Ничего-то я, старый, не знаю. - Он вдруг опустил плечи и сразу осунулся и словно постарел лет на десять. - Черт… Отмотать бы пленку на четыре дня назад. Уж я бы не допустил, чтобы мой сын… чтобы мой Генка… - Голос Павла Петровича дрогнул, и он замолчал, не закончив фразу. Черные, цыганские глаза Кизикова заблестели от слез.
8
День для Турецкого был тяжелый и трудный. Он переговорил с десятком людей, сколотил следственную бригаду, проверил те скудные факты, которые имелись в материалах дела о гибели генералов, и, наконец, в десять часов вечера пришел домой. Вечер этого трудного дня оказался еще тяжелее. Жена с дочкой уехали на неделю в пансионат, "подышать свежим воздухом и прочистить легкие от городской копоти", как выразилась Ирина. Нинка долго упиралась, заявляя, что ей и в городе неплохо дышится, но характер у Ирины Генриховны был железный, и в конце концов сопротивление дочери было сломлено. Правда, СД-плеер и пяток дисков с любимыми песнями Нинке отстоять удалось (Ирина Генриховна была против, подозревая, что эта "адская машинка" не даст ей пообщаться с дочерью; и, как выяснилось позднее, подозрения ее не были напрасны).
Просидев часа полтора над делом о гибели генералов, Александр Борисович почувствовал, что у него начинает болеть голова. Слава богу, под рукой оказался цитрамон. Турецкий проглотил сразу две таблетки, запив их остывшим кофе. Около часу ночи он лег в постель, но, несмотря на то что веки его отяжелели, а в голове появилось такое чувство, словно ему под черепную крышку запихали комок ваты, сон никак не шел.
"Это все проклятый кофе, - сказал себе Турецкий. - Говорили тебе, дураку, не пей кофе на ночь!" И тут же он вспомнил, что и в состав цитрамона входит кофеин. Эта мысль окончательно его разозлила. Поднявшись с постели, Турецкий отправился на кухню в надежде, что выкуренная на ночь сигарета успокоит его расшалившиеся нервы, и он сможет уснуть.
Но не тут-то было. Мысли - одна навязчивее другой - лезли в его голову с настырностью тараканов.
В конце концов Александр Борисович оставил попытки уснуть, включил настольную лампу, пододвинул к себе телефон, снял трубку и набрал номер другого полуночника, в обыкновение которого входило не спать до двух часов ночи, а утром подниматься с постели как ни в чем не бывало - свежим и бодрым, будто после долгого, крепкого сна. Этим счастливым человеком был генерал-майор милиции Вячеслав Иванович Грязнов.
- Алло, Слава? Это Турецкий.
- А, привет, - раздался в трубке вялый голос Гряз-нова. - Что, тоже не спится?
- Угу. Наглотался, понимаешь, на ночь кофе, теперь вот мучаюсь.
Грязнов хмыкнул и изрек:
- Кофе, Саня, здесь ни при чем. Бессонница - проблема всех стариков. Это, так сказать, первый звоночек.
- Какой еще, к черту, звоночек?
- Обыкновенный, - насмешливо ответил Гряз-нов. - Предупреждение о том, что мы приближаемся к конечной станции. Знаешь, как бывает в поездах? За час до прибытия проводница будит всех пассажиров, чтобы они успели привести себя в порядок. Вот так и тут.
- Типун тебе на язык, Грязнов, - недовольно проворчал Турецкий, которого страшно раздражали все намеки на приближающуюся старость. - Чем болтать всякую чушь, ты мне лучше скажи… Как думаешь, не могли наши доблестные опера подбросить Кизикову рацию?
- Рацию? Какую ра..? А, ты об этом. - Грязнов помолчал, видимо обмозговывая слова Турецкого. - Что это тебе взбрело?
- Да так, знаешь, подумал.
- Подумал? Хорошие же мысли лезут тебе в голову в два часа ночи. Мой тебе совет: не морочь себе голову всякой ерундой. Никто ему рацию не подкидывал. Это все чушь собачья.
- Да я и сам так считаю, - немного стушевавшись, согласился Александр Борисович. - Тогда у меня другая идейка. Что, если кто-то воспользовался враждой олигарха Берлина с властями и правоохранительными органами и, как говорится, под шумок решил свои проблемы?
В трубке повисла пауза. Вслед за тем задумчивый голос Вячеслава Ивановича произнес:
- В том смысле, что все шишки все равно посыпят-ся на голову Берлина?
- Вот именно. Он ведь публично угрожал властям. Кто-то мог воспользоваться этим обстоятельством и попросту его подставить.
- Гм… Собственно, почему бы и нет? Эту версию стоит проверить. В любом случае нужно искать тех, кому была выгодна смерть генералов. А также тех, кто был бы не прочь избавиться от Берлина.
- Соображаешь, - похвалил друга Турецкий. - Вижу, я не ошибся, когда взял тебя к себе в группу.
- Спасибо за доверие, шеф. Но позволь тебе напомнить, это не ты меня взял, а я милостиво согласился тебе помочь. И вообще - я спать хочу. Уже надел пижаму и забрался под одеяло. И даже начал видеть сон, но тут ты меня отвлек.
- И что, хороший сон? - иронично поинтересовался Турецкий.
- Лучше, чем тебе доводилось видеть, - в тон ему ответил Грязнов. - Так что я был бы не прочь продолжить этот разговор завтра. Если, конечно, у тебя в голове нет других оригинальных мыслишек. Например, о том, что на место преступления подбросили не только рацию, но и самого Кизикова - вместе с мотоциклом и шлемом.
- Ладно, старый перец, не ворчи. Договорим завтра, досматривай свой сон.
- То-то же. Спокойной ночи, мистер Холмс!
- Спокойной ночи… миссис Хадсон.
- Что-о? А вот за Хадсон ответишь…
Турецкий положил трубку на рычаг. После разговора с Грязновым ему стало легче на душе. Добродушный и слегка ворчливый голос старого друга всегда действовал на него успокаивающе. Турецкий лег в постель и через десять минут уснул.
Глава вторая
ДЕЛО ЦЕНОЮ В МИЛЛИАРД
(за несколько недель до взрыва)
1
Владимир Михайлович Казанский, начальник Следственного управления Генпрокуратуры по расследованию особо опасных преступлений, поднял руку, успокаивая журналистов, осадивших его со всех сторон, и строго сказал:
- Совершенно верно. Предприниматель Борис Берлин фигурирует в деле Михаила Храбровицкого.
- Можно подробнее? - выпалил журналист, задавший предыдущий вопрос.
- Подробности вы узнаете позже, - строго ответил ему Казанский.
- Когда?
Владимир Михайлович едва заметно усмехнулся и сказал:
- Когда дело будет передано в суд. - И двинулся к машине.
- В одном из интервью вы обмолвились, что воспринимаете олигархов как своих личных врагов! - громко крикнула юная журналисточка, преследуя Владимира Михайловича по пятам.
Казанский, собравшийся было сесть в машину, остановился и серьезно посмотрел на журналистку, задавшую вопрос.
- Смею вас уверить, милая девушка, что, возбуждая это дело, мы руководствовались не соображениями мести. Нет. Основанием к возбуждению уголовного дела послужили материалы проверки обращения депутата Госдумы Владимира Юрина. Он обратил внимание на безобразия, творящиеся на рынке акций. Только и всего. Все остальное - досужие домыслы ваших нечистоплотных коллег.
Тут же со всех сторон посыпались новые вопросы, но Казанский глянул на часы (между прочим, с дарственной надписью от самого президента России!) и развел руками.
- Прошу прощения, но мне пора на работу, - добродушно сказал он журналистам.
Затем повернулся и сел в машину. Стоило дверце автомобиля захлопнуться, как добродушное выражение тут же испарилось с лица Владимира Михайловича. Его тонкие губы презрительно скривились, а глаза ненавидяще сузились. Казанский терпеть не мог журналистов. Еще больше он ненавидел только хапуг, которые в девяностых годах растащили страну на куски и присвоили их себе - безо всякого на то права. Олигархи и журналисты - вот две породы людей, которые портили Владимиру Михайловичу кровь и которых - будь его воля - он, не задумываясь, усадил бы на нары. Рядышком. Как кур на деревянный насест. Вот и пусть бы они кудахтали между собой: о демократии, о пользе, которую якобы приносят людям, о "четвертой власти" и о том, что процветание нефтяных магнатов означает процветание страны. Стены камеры глухи к демагогии, их этими побасенками с места не сдвинешь. Зато сердце у Владимира Михайловича, в отличие от этих стен, было не каменное и нервы, в отличие от стальных прутьев решетки, не железные.
- Поехали! - сказал он шоферу.
И машина тронулась.
Генпрокурор сидел в кресле, держа в правой руке большую белую чашку с кофе, а другой - аккуратно и методично перемешивал ложечкой сахар, который он (как знал Казанский) так щедро насыпал в кофе, что терпкий, бодрящий напиток превращался в приторносладкий, тягучий кисель.
- Нет ничего лучше с утра, чем чашка крепкого кофе, - с вежливой и предупредительной улыбкой начал Казанский.
- Я не пью крепкий, - возразил Игорь Михайлович Истомин. - Это смешно, но от крепкого кофе у меня начинает чесаться голова.
- Это нервы, - все так же предупредительно сказал начальнику Казанский.
Тот кивнул:
- Я знаю. Поэтому пью некрепкий. - Он отпил из чашки, почмокал губами и сказал: - Итак, что вы установили?
Казанский откашлялся и приступил к докладу:
- Следствием установлено, что Берлин Б. Г., являясь членом совета директоров фирмы "СНК", в 1994 году вошел в организованную группу лиц, созданную и руководимую председателем совета директоров "СНК" Храбровицким М. Б.
Владимир Михайлович сделал паузу, чтобы перевести дух. Генпрокурор нахмурился:
- С какой целью?
- С целью завладения путем обмана акциями российских предприятий в период проведения приватизации, - продолжил Казанский свою неуклюжую, как и все официальные нагромождения, фразу. - Совместно с Михаилом Храбровицким Берлин руководил деятельностью этой группы в процессе совершения преступлений.
- Какова роль каждого из фигурантов в этом деле? - поинтересовался Истомин, отхлебнув из чашки.
- Роли в группе были распределены четко. Храбровицкий должен был организовать деятельность членов группы, направленную на обманное завладение акциями приватизируемых предприятий. Берлин, используя свое служебное положение президента банка "Темп", должен был непосредственно руководить действиями членов организованной группы и других лиц, являющихся работниками этой коммерческой организации. Он жестко контролировал деятельность подконтрольных ему структур.
- Контролировал деятельность подконтрольных структур… - с неудовольствием повторил генпрокурор. - Масло масляное. Старайтесь составлять отчеты грамотнее, Владимир Михайлович.
- Хорошо, я постараюсь, - кивнул Казанский. И продолжил: - В обязанности Берлина также входило выдавать банковские гарантии подставным коммерческим организациям, от имени которых обманным путем приобретались акции. - Казанский глянул на Истомина и уточнил: - Гарантии о выполнении финансовых обязательств, которые брались при оформлении сделок купли-продажи. При этом конечно же заранее подразумевалось, что эти обязательства выполняться не будут.
- Ну разумеется, - кивнул Истомин.
- Таким образом, мы предъявляем Берлину обвинение в совершении преступлений, предусмотренных шестью статьями Уголовного кодекса. Это…
Неожиданно Истомин сделал нетерпеливый жест рукой и сказал:
- Ну хватит.
- Что? - не понял Казанский.
- Хватит этой болтовни, - сказал генеральный.
На лице Казанского нарисовалось замешательство.
- Я не пони… - начал было он, но Истомин его прервал:
- Вот именно, - с холодком в голосе сказал он. - Не по-ни-ма-ете! - И генпрокурор поднял палец.
Казанский посмотрел на этот поднятый палец и, незаметно для себя, поежился. В его сердце прокрались мрачные предчувствия. Он нахмурился:
- Позвольте, Игорь Михайлович, но я действительно не понимаю.
Генпрокурор отодвинул от себя пустую чашку, положил руки на стол и сложил пальцы в замок. Посмотрел на Казанского исподлобья.
- Вы обвиняете Берлина в совершении преступлений, предусмотренных шестью статьями Уголовного кодекса. А между тем все ваши домыслы строятся на том простом факте, что Борис Берлин был директором банка "Темп". Так?
- Ну в общем…
- Так вот, - сдвинул брови Истомин. - Берлин - не директор банка "Темп", а директор его дочернего банка - "Монаполис". И я не понимаю, как вы могли упустить этот факт. Как вы могли нагромоздить человеку кучу обвинений, не разобравшись даже в том, где и кем он работает.
Под гневным взглядом генерального Казанский покраснел и словно бы уменьшился в росте.
- Да, но я… - Казанский осекся, не зная, что сказать; а говорить надо было, потому что генеральный молчал, и, если бы Казанский тоже замолчал, тишина стала бы гнетуще-невыносимой.
- Что - вы? - резко спросил Истомин.
- У меня, вероятно, недостаточно тщательно проверены факты и…
Казанский вновь замолчал. Он чувствовал себя школьником, пришедшим в кабинет директора на разнос, и от этого мерзкого, унизительного чувства Владимиру Михайловичу было еще больше не по себе.
Тут Истомин вздохнул, расцепил пальцы рук и откинулся на спинку кресла.
- Дело против Берлина придется прекратить ввиду отсутствия события преступления, - устало произнес он, перестав сверлить Казанского взглядом. - Вы поставили всех нас в дурацкое положение, Владимир Михайлович. Однако "это не означает, что нам следует отказаться от обвинения. Официальный директор банка "Темп" - предприниматель Василий Платонов. Всю тяжесть обвинения вы должны перенести на него. Вы понимаете, о чем я говорю?
- Разумеется, - кивнул воспрявший духом Казанский.
- Но это только в том случае, если у вас будут достаточные основания. Еще раз проверьте все факты. Но только тщательно, Владимир Михайлович. Тщательно!
Казанский, поняв, что буря миновала, с готовностью кивнул:
- Конечно. А… - Он осекся.
- Что? - резко спросил Генеральный.
- А что делать с Берлиным?
- То есть как это что? - поднял брови генеральный.
Казанский кашлянул в кулак и сказал:
- Игорь Михайлович, я печенкой чувствую, что он в этом деле - по уши. Независимо от того, директором какого банка он официально является.
Истомин долго и пристально смотрел на Казанского, затем развел ладони:
- Докажите это. Насколько я понимаю, для вас это теперь - вопрос чести. И не только человеческой, но и профессиональной. Так?
- Так, - покорно кивнул Казанский.
- Ну а раз так, значит, идите и действуйте.
2
Владимир Михайлович Казанский был вне себя от ярости- Надо же так ошибиться! У него в голове не вмещалось: как он - опытный юрист, который строил все свои гипотезы и обвинения только на жестких основаниях, - мог так опростоволоситься? Если бы Владимир Михайлович верил в дьявола, он бы приписал это наваждение ему. Но поскольку ни Бога, ни дьявола в природе не существовало, винить нужно было только себя самого.
Сидя в кабинете, Казанский попытался успокоиться и тщательно проанализировать ситуацию. Значит, Берлину удалось отвертеться? Гм… Ну уж нет. Упустить этого стервеца - вот что будет настоящей ошибкой! Казанский сжал руку в кулак и тяжело опустил его на столешницу. Теперь газетчики наперебой завопят о произволе Генпрокуратуры, да еще и на смех его поднимут. Нет. Тут нужно действовать по-иному.
Недаром коллеги за глаза называют Казанского "прокуратором". И еще (Владимир Михайлович знал это точно) за глаза поговаривают о том, что "от Казанского не ушел еще ни один преступник". Подобная репутация льстила Владимиру Михайловичу, и он не мог допустить, чтобы пресса из героя и грозы олигархов превратила его в шута горохового.
Так-с. Значит, Борис Берлин - директор банка "Монаполис"… А уж не тот ли это "Монаполис", совладельцем которого является Виктор Викторович Семеновский?
С этого пункта мысль Казанского завертелась с поразительной быстротой. Виктор Семеновский был директором фирмы "Росспецстрой", и Казанский давно уже взял его на заметку. Большой босс, черт бы его побрал! У этого "большого босса" (Владимир Михайлович Казанский был на девяносто пять процентов в этом уверен) рыло было не то что в пушку, но в такой донной грязи, что его следовало как можно скорее взять за жабры. Махинации со строительными векселями - это вам не шутка! А раз Семеновский и Берлин - совладельцы банка, то и Берлин не мог стоять в стороне от этих махинаций.
А что, если никаких махинаций нет? Казанский усмехнулся: "Как же - нет. Да весь наш российский бизнес на махинациях построен. И эти двое - не исключение. Все они там одним морским узлом повязаны!" А раз так, то надо действовать, и действовать быстрее.
Еще несколько секунд Казанский просидел неподвижно, просчитывая свои дальнейшие ходы. Затем протянул руку и снял трубку телефона:
- Алло, Нофель Ринатович там?.. Когда?.. Хорошо. Как только вернется, передайте ему, чтобы зашел ко мне.