Вон и милиционеры показались. Волокут кого-то, браня тайгу и ливень.
- Накрыли! - мелькнуло радостное предчувствие, и капитан бросился навстречу, не глядя под ноги.
- Поймали гада?!
- Никого там нет. Собака за хорьком побежала. Нагнала его. А он ей горло прокусил и всю кровь выпил. Вон его волосы у нее на морде. Да и нора неподалеку. Выкурили мы его. Здоровый гад!
- За хорьком в тайгу бегали? Да вон в будке его родной брат живет! Какого черта так долго канителились? Вы зачем здесь? Кого искать надо? - орал капитан.
- Нет там никого. Собаку только жалко.
- Ну ведь след она взяла с самой будки? - недоумевал капитан.
- Нет никого! Все собаки привели к этой норе. Сбил хорек с толку. Пусто здесь. Видно, он сюда не успел добраться. А теперь, нас увидев, носа не сунет никогда. Для них форшманутое место - западло, - щеголял знаниями молодой милиционер.
- Сам он форшманутый! И моих рук - не минует этот Леший! Из-под земли, мерзавца, достану! - пообещал капитан. И, велев закопать собаку где-нибудь в тайге, пошел к машине, спотыкаясь о каждую кочку.
Умора, выставив зад в дверной проем, хлопнул изо всех сил. Капитан вздрогнул, оглянулся, пригрозив кулаком, сказал грубо:
- Доберусь я до вас, придет время.
Через несколько минут милиция уехала, не пожелав проститься с условниками, какие тут же вернулись в будку.
- Не накрыли они Лешего! Ни собаки, ни легавые, - встретил их Умора, растянув в улыбке рот от уха до уха.
- Весь кайф сорвали, козлы! Только бухнуть собрались. Они, что говно на кентель! - ворчал Мустанг и, словно спохватившись, спросил: - Но где теперь Леший? Как дать ему знак, что смылись легавые?
- Дай стемнеет. Костерок у будки разожжем. Он и прихиляет, - предложил кто-то из условников.
- Легавые, может, в засаду сели и стремачат нашу хазу, - предположил Умора.
- Не дергайся, смотались пидоры! Все до единого! - неслышным призраком стоял на пороге Леший.
- Кент! Задрыга! Чтоб тебя ишак коленом! Цел? Как пофартило тебе? - обрадовался Мустанг Лешему, словно родному.
- Как два пальца… Я - на елку вскочил, забрался в самые лохмы. Приморился. Глядь, овчарка мой след на носу волокет. И к ели. Царапает ствол, пасть в пене, аж брехать не может. Я за ветку схватился. Срезал. Соскочил пониже. И каюк. Несколько раз в горлянку. Она и загнулась. А тут хорек. Усек, что я псину не хаваю, всю шею овчарке порвал, покуда кровь не остыла, как кент водяру, до капли выжрал. Я ж успел подальше смыться. А тут дождь. Запах мой начисто смыло. Так и пофартило от легавых оторваться. Но была минута. Один из мусоров, что нору хорька искал, подошел к березе, на какой мне канать довелось. Я свернулся вокруг ствола. А легавый зырит и трехает своей собаке:
- Какая оригинальная чага выросла! А с виду совсем здоровое дерево…
- Полюбовался он моей тощей сракой, я дышать перестал. Ну да надоело, смотался. И я увидел, как они в "воронок" влезли и поехали, сиганул с дерева. Из чаги снова Лешим стал. Промерз. Пора и кирнуть по малой.
Мужики выпили залпом. Соскребли из миски тушенку черствыми корками хлеба.
- А что, кенты, файной хамовки у вас не водится? - спросил Леший.
- Да что ты, родной, одни концы в сраку. Так мы концентраты зовем, - заплетался язык у Мустанга.
Пропустив еще по стакану, фартовые и вовсе потеплели. Всяк свое стал вспоминать, былые годы, молодость, лихие, дерзкие дела, в какие ходили они по городам и весям.
Леший от повторной порции отказался. Знал свою норму, давно не перебирал. То ли помнил свое нынешнее положение, то ли не хотел ударить в грязь лицом перед новой кодлой, какую решил сблатовать на побег.
- Э-э, да что ваши дела? Пыль трясли из деревенских точек. Вот то ли мы в Одессе с кентами погуляли! - расслабился Мустанг.
Леший вдруг резко подскочил. Рывком открыл дверь наружу. Та, распахнувшись широкорото, сшибла кого-то с ног, вскрикнувшего жалобным голосом.
- Какая падла тут прикипелась? - вмиг отрезвел Мустанг.
Старый лесник сидел у будки, в грязной луже, обхватив руками лицо и голову. Стонал на весь белый свет.
- Ты чего сюда приполз, старый таракан? - удивился Умора.
- С обхода вертаюсь. Хотел у вас курева испросить. Взаймы. Свое кончилось. А в город когда выберусь? Да впотемках дверь не мог нашарить. Тут же - в лоб получил. Чуть башку мне не снесли, черти вы окаянные, - жаловался старик, роняя невольную мокроту. Вытирая с лица кровь, грязь, слезы.
- Нет у нас, дед, излишков. Сами на подсосе. Пачку папирос дадим. На большее губы не раскатывай. И не шляйся вокруг нас. Особенно по ночам. Опасно это для тебя. Усеки. Побираться лучше днем. А станешь стремачить нас - не то рыло, душу выбьем. Допер? - поднял старика из лужи Мустанг. И, сунув ему в руки пачку "Прибоя", повернул за плечи от будки.
- За что забидел меня, старика, сынок?
- Я из-за таких, как ты, два червонца на Колыме загорал. Чуть не сдох. А те старики и поныне дышат. Хиляй, старый, не доводи до греха. И сам его бойся. Нынче я никого, кроме себя, не жалею. Отваливай. Пока по соплям не согрел, - уговаривал Мустанг лесника.
- О! Горе, горе! Вовсе люд озверел. Старого, как собаку, забидели. А за што? Ить ничего худого не учинил, - пошел, причитая, в ночь.
Старый лесник не видел, не мог услышать легких, как шелест опадающих листьев, шагов. Они шли за ним от самой будки. След в след. Слыша каждое слово, вздох, жалобу.
Вот старик вышел на дорогу. И вместо того, чтобы повернуть к зимовью, огляделся, прижимаясь к кустам, прячась в них от самой темноты, пошел к повороту, торопясь, не оглядываясь.
У самого поворота свернул к ели. Старой, лохматой, как ведьма, скрывшей под юбкой двоих мужиков, какие, едва услышав шаги старика, вышли к нему навстречу.
- Ну, что, дед? Есть там чужой? - спросил сиплый голос.
- Никого не приметил. Дверью в лоб получил. Чуть, не зашибли насмерть бандиты. Да еще грозили голову оторвать, - жаловался лесник.
- Ты в будку заходил?
- Не впустили.
- А чужой голос слыхал? Такой скрипучий, тележный.
- Не разобрался. Не успел.
- А слышал, чтоб кого-нибудь они назвали - Леший?
- Да они только про чертей и говорят. Даже ночи не пужаются, анчихристы.
- А Леший? Слышал иль нет?
- Леший? Кажись, Мустанг, главный ихний, брехал про ево.
- Что говорил о нем?
- Ох, батюшки, дверью память вышибло насовсем, - схватился лесник за голову.
- Он обращался к Лешему или говорил о нем?
- Кажись, окликнул. А может, и почудилось.
- Ладно, дед. Иди. Мы уж сами теперь проследим, - пообещал уверенный голос.
- Держи табачок! Свежий. Твой любимый. Золотой ярлык. Кури на здоровье, - зашуршало коротко.
Лесник обронил:
- Благодарствую, - спешно вышел на дорогу и, не прячась, не пригибаясь, шел к зимовью, уверенный, что никто его не увидел.
Он миновал дорогу, ведущую к условникам. Оглянувшись коротко, обронил злое:
- Будьте прокляты! - сплюнул и повернул к себе в зимовье, маленькую хибару, похожую на курятник, где он жил одиноко уже не первый год.
Лесник ненадолго зажег свечу. Выкурил самокрутку. И вскоре лег спать. А через час взметнулось в небо пламя. Осветило поляну, участок, где рядом с хибарой, в десятке шагов, приютилась могила жены лесника. Она умерла пять лет назад. Едва вернулась из тюрьмы, где отсидела долгих шесть лет по доносу мужа. Лесник сообщил властям, что его жена Акулина ругала вождя за то, что отказали ей в пенсии за погибшего на войне сына…
Недолго горело зимовье. Из него донесся морозящий душу крик. Но обвалившаяся крыша раздавила, заглушила его. И через полчаса от хибары и лесника остался только пепел.
Никто не пришел на помощь деду. Проспали, не приметили или просто не захотели спасти. К утру усилившийся дождь превратил пепел в грязь. И от зимовья не осталось ни следов, ни памяти.
Условники ничего не знали. Не видели, куда исчез Леший. Он не вернулся ночью. Не спал в будке, хотя двери обеих были всю ночь открыты для него.
Они не увидели зарева пожара на участке лесника. Да и приметь, на выручку не поспешили б. Недолюбливали, не верили ему.
Условники ждали Лешего. Мустанг даже ночью вставал. Но гость не появился.
Лишь под утро проснулся Мустанг от того, что кто-то дергает его за рукав. Открыл глаза. Леший просил выйти из будки.
- Обложили меня. Со всех сторон, хотел сорваться. Не пофартило. Едва не напоролся на засаду. Хана! Весь кислород перекрыли легавые! Как слинять? Выручай!
- Имею одну шару. Там дышать станешь. Ни один легавый не сыщет. Никто не прохиляет. Да и место гиблое. Кроме меня, о нем ни одна душа… Приклейся ненадолго. А там… Что-то подвернется. Обломится шара. Погоди, хамовки тебе прихвачу, - нырнул в будку.
Когда вышел с рюкзаком, Лешего и след простыл. Двое с погранзаставы стояли перед Мустангом, озираясь.
- С кем ты тут говорил? - спросил пожилой пограничник, какого все, даже милиция, называла уважительно - Сергеич.
- Да сам с собою ботаю, - огляделся Мустанг невольно.
- А харчишки кому? - указал на рюкзак.
- На обед сегодня не сможем сюда прийти. Далеко будем. Вот и приготовил заранее. Чтоб время на сборы не терять, - ответил Мустанг сразу.
- Сегодня воскресенье. О какой работе говоришь, - удивились пограничники.
- Иль забыли, кто мы есть? Для условников выходных не бывает. Чем выше выработка, тем больше зачетов.
- Тебя тут никто не навещал?
- Лесник вчера приходил.
- Нет его. Сгорел. Вместе с домом, сегодня ночью…
У Мустанга на лице ни один мускул не дрогнул. Он вздохнул. Сказал тихо:
- Жаль деда. Видно, печка подвела. А ведь советовали ему в город переехать. Ну да что теперь о том впустую говорить?
- Кроме лесника, никого не было? - спросил Сергеич.
- Были еще гости. Милиция. Целой кодлой. Тоже искали кого-то. Все будки раком поставили. Грозились нам мусориловкой. Тайгу шмонали. С собаками. Ни хрена не надыбали. Смылись, когда темнеть стало.
- А кроме них?
- Никого.
- Слушай, из Охи ушла от облавы группа преступников. Во главе с матерым рецидивистом по кличке Леший. Его по случайности упустила проверка на нашем перевале. И теперь мы ищем его. Должны найти, чтобы люди спокойно спали. Он где-то неподалеку. Круг поиска смыкается. Ему не уйти. Слишком опасен. А потому имеем право стрелять в него без предупреждения. За свою голову я не держусь. А вот вас жаль будет. До воли уже немного осталось всем. Работать умеете лучше других. Многое пережили. Может, сумеете устроить судьбы свои. Может, соседями жить будем. Поберегите себя. На завтра. Чтоб не впустую пережитое. Пойми, беды вам не хочу. Но коли найдет у вас пристанище, не обижайся. Чтобы другим он жизни не укоротил, прихлопну его и любого, кто вступится за него и примет…
- Я не видел его, - охрип голос Мустанга, знавшего, Сергеич всегда держал свое слово.
- Дай Бог, чтобы это было так. И помни, что я сказал тебе. Мы - не милиция, лишь в экстренных случаях помогаем ей. Но если беремся, доводим до конца… И знай, я - не грожу, я - прошу тебя!
Мустангу стало как-то неуютно, словно в чужую "малину" на разборку попал. Он переминался с ноги на ногу. И впервые не знал, что ответить.
Сергеичу, единственному из всех, он не мог хамить. Была минута. Лихая, черная. О какой пограничник никогда не напоминал.
Но Мустанг ее помнил.
Это был первый год его прибытия сюда - на деляну, бригадиром условников его выбрали уже здесь. Ответственным за все разом. За выработку и жизни. Каждого.
А тут ураган поднялся. Не сразу бешеным драконом вздыбился. Поначалу - поземкой, пургой, какие тут не редкость. Трассу сначала перемело, а потом и вовсе спеленало в сплошные сугробы.
Продукты у бригады подошли к концу, когда ураган поднялся.
Такого коренные жители не припомнили.
На третий день условники топили снег и пили кипяток. Без сахара и заварки, чтоб как-то сохранить тепло в душах. Из продуктов не было ничего. Ураган не прекращался. Кончился запас дров. Выйти наружу - в тайгу, было безумием. Условники лежали в будке, прижавшись друг к другу. Коченели руки, ноги. Даже дышать стало больно. А ураган не слабел. Прошли еще два дня. Они стали пыткой. Замерзать заживо на глазах друг у друга, когда ничего невозможно предпринять.
На пятый день Умора потерял сознание. От холода. Начал бредить. Его тормошили, растерли, но ненадолго. С ним промучились долго. Потом завернули в телогрейки, рубахи. И ожил мужик. Уснул.
"Проснется, чтобы околеть", - думал тогда Мустанг. Он понимал, что в городе и леспромхозе теперь не до них. Кому нужны условники?
И вдруг, сорванная с крючка, распахнулась дверь будки. И в нее снежным сугробом влетел вбитый ураганом Сергеич.
Рюкзак на плечах тяжеленный. Лицо обморожено. Губы еле разодрал.
- Живы! Радость-то какая! А я вот вам харчей принес. И курева! Может, пригодится? - оставил рюкзак у стола. И, передохнув немного, ушел к себе - на заставу. С собакой, какая всегда ждала его снаружи.
Как дошел, ни слова не сказал, не обронил ни одной жалобы. Помог выжить всем условникам. Молча, по-мужски…
С того дня они до весны не виделись. И вздумал Мустанг удариться в бега. Но нарвался на пограничников. Те к Сергеичу привели. Тот узнал бригадира сразу. Понял, зачем тот ночью оказался в море на колхозном катере. Посадил Мустанга в машину, не связав. И повез… Не в милицию. На деляну. Когда открыл дверь машины, сказал:
- Уже поздно. Иди отдыхай. Постарайся выспаться. А когда освободишься, приходи. Помогу тебе устроиться рыбаком. Хорошо судно водишь. Но до моих ребят, помни, тебе далеко…
Мустанг смотрит вслед уходящему Сергеичу и молодому солдату.
Нет, никакой закон фартовых не заставит его поднять руку на этого человека…
Никто из условников о том неудавшемся побеге ничего не узнал.
Мустанг стыдился вспоминать о нем.
Условники тоже относились к Сергеичу по-особому. Не матерились при нем. Помнилось его доброе. Всегда. Они слышали разговор Мустанга с пограничником. И, если никто из них не боялся милиции, не верил ей, то Сергеичу доверяли.
- Пасти станет, - высунул голову из спального мешка Умора.
- Ладно бы только это, - вздохнул Мустанг и добавил тихо: - Не базлал ведь, просил. По-человечьи.
И услышал за спиной шорох. Оглянулся. Из куста багульника, как наказание, встал Леший. Он знал, что к этому вонючему кусту никогда не подойдет ни одна собака, даже по малой нужде. Его запах не любили таежные обитатели. Даже комары держались подальше. От вони багульника, хуже чем от ерша, болели головы у отпетых ханыг. С него лишь по жестоким холодам опадали листья, да и то не все. Он всегда был похож на дремучую голову неземного зверя.
В его утробе и отсиделся Леший, не замеченный никем. Знал, вонь багульника поглотит человечий запах и собака не сыщет его. Он свернулся клубком в корнях куста и остался незамеченным. Но видел и слышал все.
- Ну, что? Все по боку? И закон, и клятву фартовую? Наполохал кузнечик вас? - усмехался Леший.
Мустанг оглянулся. "Вот из-за этого рисковать головой? Мужиками? Пройдя зону, прожив здесь на деляне столько трудного? И все под хвост Лешему! Забыть о воле?" - мелькало в мозгу.
- Хиляй, кент, отсюда! Линяй сам! Не то помогу! Пока не вломил тебе на все рога! За форшманутого мы не в ответе! Колганы наши дороже твоей шкуры! Отваливай!
- Не духарись, праведник! Ты что есть? Дерьмо! Ссышь кузнечика! Какой ты фартовый, если на волю не смылся из фуфло? И за кентов не дыши. Они - сами за себя вякнут! Линяем, фартовые! Со мной! Ваш бугор - западло! Бздилогон. Фрайер! Кто со мной?
Условники не шевелились. Никто не двинулся с места. Мустанг оглядел Лешего. Теперь, когда условники предпочли остаться с ним, не лажанули, не поверили чужому пахану, бугор рассмеялся Лешему в лицо:
- Линяй, падла! Иначе разборку учиню. Сам! - двинулся на гостя с кулаками.
Тот отскочил в сторону и процедил сквозь зубы:
- Мы еще свидемся. Но кто разборку поведет, увидим…
Леший свернул в тайгу и тут же исчез в ней. Условники вскоре забыли о нем.
…А ночью ударил мороз. Он опустился на тайгу густым туманом. Белым, как саван. Он сковал тайгу, отнял последнее тепло у веток и стволов. Наделил их голоса звоном. А утром обрушился снегом. Крупным, щедрым…
Леший пробирался к морю. Там он рассчитывал на транспорт, чтобы перебраться на материк.
Холодно… Так холодно, что ноги немеют и отказываются слушаться. Еще бы! Сколько раз их промочил, со счету сбился. Туфли расклеются от сырости. Но до них ли теперь?
Пиджак не держит тепло. Да и как ему справиться, если с неба целые сугробы валят. С одной стороны, они - спасенье. Скрывают следы, мешают погоне, засадам. Но и Лешему нелегко.
Вот опять слышится команда псу:
- След! Вперед!
И Леший с головой ныряет под кочку. Сидит, скрутившись ужом на трясине. Хорошо, что по холодам она не имеет газов и не засасывает, не губит попавшую в нее жизнь.
- След! - слышится совсем рядом. Но на трясине вода замерзает не сразу. Гораздо позднее, чем в лужах, и не держит ничьих запахов.
- Ищи, - наступила на кочку нога человека.
Леший чуть не взвыл от боли и тяжести. Прямо на голову угодил, сапогом. И стоит на ней, как наказанье…
- Искать! - Леший задыхается в воде. Но наконец-то тяжесть исчезла. Леший с трудом вытягивает голову из плеч.
- Пронесло, - вздыхает с облегченьем, увидев, как человек с собакой удалились в обратном направлении.
Пахан вылезает из трясины мокрый, грязный. Встреться на пути настоящий болотный лешак, за родного брата признал бы фартового.
Не поверил бы никогда, что перед ним - человек…
А тот, махнув рукой на себя, в сумку смотрит. Нет, в нее вода не попала. Купюры сухие, целые.
Леший этому больше всего рад. Имеются деньги - дышать можно. И, виляя меж кустов, снова идет через тайгу. День, ночь, снова день…
Одежда на нем в панцирь смерзается. Обжигает, дерет тело. Леший торопится. Надо спешить до вечера выбраться к морю. Там отмыться, и прощай, Сахалин, навсегда…
Фартовый замечает, что руки и ноги его отчего-то дрожать начали.
"Экую парашу на колгане держал! Чуть не отбросил копыта. Верняк, приморил бы! Теперь вот клешни дергаются. Но ништяк, к морю прихиляю, все, как ветром, унесет. Линять надо! Шустрее! - подгоняет себя Леший. Но дрожь от ног перешла на тело. Неугомонная, злая. - Покемарить бы с часок. Да где? Накроют мусора, как падлу! И тут же в тюрягу - на досып. Мало не покажется. Хиляй, кент, шевелись, пока дышишь", - уговаривал самого себя. И снова - день, ночь…
Завалы и буреломы вскоре стали крутиться перед глазами. Голова раскалывалась от боли и холода. Хотелось пить. Но ни ручейка, ни лужицы на пути, лишь серая тайга и белый снег смешались в серое месиво.
Леший пошатнулся. Впервые почувствовал, что ему не хватает воздуха.