- Верняк, нарисуется! Иль посеял мозги? Да если всех нас в расход пустят, он тут же кентель посеет. За нас с него трое паханов спросят. На разборке. То не водяру хавать. Уж он, паскуда, допрет, что его ждет впереди! Не просто "маслина" или "перо". Его в параше, как пидора, приморят. Чем так жмуриться, расстарается, козел.
Бурьян лежал один, на железной шконке. Нет, ему не вменяли убийство сотрудников милиции. Его обвиняли в ограблениях, побеге. Срок, конечно, светил немалый. От и до… Получалось не меньше червонца. Это, если суд даст по минимуму. Но с чего бы? На такое можно было рассчитывать до побега. Пока не стал совершеннолетним. После того он побывал в делах. И следователю доподлинно все известно.
Кравцова не пугает, не успокаивает его. Она допрашивает холодно, сдержанно, официально.
"Небось, кентель до сих пор болит от булыжника, ишь, не волокет ее на добрые слова. Вышибло их", - не без сожаления думает Бурьян. И вспоминает последний допрос. Он решил закатить истерику, изобразить нервный стресс, чтобы с неделю побыть в больничке, откуда, оглядевшись, можно убежать на волю.
- Что пытаете? Чего тянете из меня? Не загробил я ваших лягашей! Никого не замокрил. Меня едва не расписали! А вы кого-нибудь из них привлекли к ответственности? Хоть один мусор пойдет под суд, что я в реанимации канал больше месяца? - начал он, едва переступив порог кабинета.
Кравцова молча выслушала. И указала на табуретку напротив.
- Почему меня допрашиваете?
Ирина спросила о "липовых" документах, "маскараде":
- Мне такое не боталось. Сам впервой слышу.
- А сберкассу в Катангли грабили разве без маскарада? Мне известно иное. Никто из вас не появился там в родном обличье. И вы тоже не без "накладок" туда ворвались.
- Я "под сажей" был. Теперь уж чего темнить? Капроновый чулок, черный, на себя надел, - признал Бурьян.
- Зато Леший был под маскарадом. И другие - тоже. Не видеть не могли, - настаивала Кравцова.
- Пахан в сберкассе не возникал, - буркнул Бурьян.
- Как не был? По показаниям кассира, низкорослый, худой человек ударил ее по голове чем-то тяжелым…
- Если бы Леший ее кокнул, она бы уже не вякала. Это, как мама родная, - усмехнулся Бурьян.
- Выходит, у Лешего есть двойник?
Бурьян пожал плечами, ничего не ответил.
- Следствию известно, что именно вы забирали у жительницы Сезонки изготовленный по заказу "маскарад". Зинаида на допросе признала и факт денежных расчетов вами с нею.
- Лажу подпустила, старая сука! Век свободы не видать, если я с этой шмарой трехал! - возмутился Бурьян.
- Ну, а к чему ей лгать?
- Дрейфит, лярва, разборки. Что я с нею за фискальство встречусь на темной дорожке. Кто ж ей за пахана горлянку вырвет? Вот и клепает на меня, чтоб до конца жизни упрятали на дальняк. А еще файней - под "вышку". Чтоб самой дышать, не дергаясь, - признался Бурьян.
- Какие у вас с нею были отношения? - спросила Ирина.
- Никаких, - отвернулся Бурьян.
Но Кравцова заметила дрогнувший подбородок и побледневшее лицо.
- Она была любовницей вашего отца много лет.
- У него таких хватало. Она других не лучше. И почему его любовницей? Она со всем городом переспала. С каждым, у кого в штанах горело.
- Может, и так. Но Леший навещал ее чаще других. И доверял многое.
- Вот его и колите! Я не Леший! И не Зинка! - не сдержался Бурьян.
Ирина уточнила вопрос:
- Но тогда почему валит она вину на вас, не боясь мести Лешего? Если она одна из многих, то сын - из многих - один?
Бурьян потемнел лицом. Он слышал вопрос, ударивший по самому больному - по самолюбию… Ему так не хотелось отвечать. Но Кравцова ждала…
- У меня была мать. Обычная. Не фартовая. Когда она умерла, я был совсем зеленым и не понимал, что случилось с нею. Думал, уснула. А она - не вставала. И я пошел искать Лешего. Он был у Зинки. Она выгнала меня. Назвала выблядком. Отец был пьян. Пришел утром. Я всю ночь спал рядом с мертвой. С того дня все перевернулось во мне. Я все помню. И оскорбленную мать, и ту ночь. И много чего еще. Я ничего не забыл, и ничего никому не простил. Но я не мстил. Никогда. И Леший за меня мстить никому не станет. Ни Зинке, ни легавым, ни вам. Я - его позор! Вор, если он фартовый, не должен иметь детей, жену. Он - вольный ветер… И отречется, боясь разборки, даже от матери. Ну да что я тут растрепался, это всем известно, - оборвал сам себя Бурьян.
- Скажите, почему Леший не воспользовался документами шанхайских пьяниц? Ведь они их за бутылку с радостью бы отдали? - спросила Ирина.
Бурьян отрицательно мотнул головой:
- Прокол! Такое самой можно высчитать! Шанхай бухает, но башку не пропьет. Там свои ксивы никто за водяру не даст и не продаст. Шанхайцев всякую неделю легавые трясут. И ксивы смотрят. Не окажись у кого - тут же сгребут за задницу. Куда дел? В клетку сунут. Потому что репутация крапленая. И быстро нашмонают, кому их сплавил. А и фартовые, где живут, там не срут. Правило известное… Не стали б шанхайцев тыквой в петлю совать. Из своего интереса… То же самое - с Сезонкой. Там свои.
- А какой маскарад предпочитает Леший?
- Вы меня, что, за падлу держите? - изумился Бурьян.
- С чего вы взяли?
- Засвечивать пахана мне! Да файней сдохну! К тому ж не темню, не знаю о маскараде.
- В сберкассе вы деньги забирали?
- У двери на стреме был. Чтоб не возникли легавые и вовремя про атас вякнуть. Чтоб без шухера.
- Какую долю вы получили тогда?
- Кой хрен! Все в общак! Мне не обломилось! - вырвалась обида наружу. И вдруг, глянув на Кравцову, спросил тихо: - А как думаете, сколько мне суд вломит?
- Не могу знать. Но если я буду поддерживать обвинение, найду немало смягчающих вину обстоятельств. Если снова не ударитесь в бега. У вас в сравненье с прочими есть хорошие надежды, что выйдете на волю достаточно молодым и сумеете наладить жизнь. Если снова не вернетесь в "малину".
- А меня куда отправят в ходку?
- Думаю, в Охе останетесь. По месту совершения преступлений. Так закон требует.
И Бурьян радовался.
- В Охе не на Колыме! Не в Воркуту! И надежды есть. Помочь обещала! Первая в жизни! Дай-то Бог!
Глава 5. ФОРШМАНУТЫЙ
Едва нырнув в кусты. Леший вмиг забыл, зачем его отпустили. И, присыпая следы едучей махоркой, бежал вприскочку меж коряг, валежин, одолевая завалы, пни.
Он живо содрал с себя "маскарад". И, сунув его в сумку, какую по счастью иль по случайности не проверили и не забрали проверяющие, во весь дух помчался к реке, видневшейся внизу, у сопки.
Едва выскочил на берег, приметил лесовоз. Тот мчал порожняком, видно, в лес, на деляны.
Леший мигом сообразил, что прорываться ему теперь в Корсаков не стоит. Именно его, а не другого, будут ловить милиция и пограничники на всех подходах к городу. И маскарадные, и родные описания внешности теперь будут известны каждому постовому. "А значит, надо "лечь на дно", затаиться на время где-нибудь. Но где? Ведь не вечность, надо будет на материк сорваться, к кентам. А как? Ксива форшманута. С нею лишь в берлогу к медведю. Никому иному не покажешь. Тот майор все паспортные данные велел проверить", - нагнал Леший лесовоз. И, закинув сумку, подтянулся на ходу, заскочил на грузовую площадку и, пригнув голову, чтоб водитель не приметил, лежал, свернувшись в серый, маленький ком человечьего страха и усталости.
Куда идет машина, куда везет его, он не знал. Зато осознавал, что спасается от погони, пуль, собачьих клыков и от расстрела.
Машина подпрыгивала на каждой кочке. И один раз Леший едва удержался. Он пытался определить, куда ведет эта дорога? В село, в тайгу или на погрузочную площадку к каким-нибудь складам стройматериалов?
Но, как ни вглядывался, ничего не мог понять. Дорога шла глухою тайгой. Здесь каждый звук и голос умирали в полуметре.
А лесовоз бежал, поскрипывая на выбоинах, оставляя позади себя легкий запах бензина.
Леший уже еле удерживался на маленьком пятачке. Его так растрясло, что руки устали держать тело. По его подсчетам, машина прошла не менее сотни километров, а конца пути не было видно.
"Слинять? Но как отсюда оторваться? Где я? Средь тайги только копыта откину. Ни похавать, ни примориться негде. Смыться, а куда? Отсюда сам черт ходов не сыщет", - дрогнуло что-то внутри. И тут приметил, как лесовоз свернул на боковую дорогу, сбавил скорость, проехав с километр, вовсе остановился.
Водитель вышел из кабины, громко хлопнув дверцей. Помочился на колесо. И пошел куда-то.
Леший слез с машины. Огляделся. Он едва приметил две деревянные будки, прижавшиеся друг к другу боками, как кенты на параше. И вдруг из раскрытой двери одной из них донеслось:
- Генка, что за пидора ты на хвосте приволок, мать твою! Если он без склянки, пусть, падла, на себя пеняет!
Лешего разозлил такой отзыв о своей персоне. Но по смыслу понял, что попал к своим и опасаться ему здесь нечего. Он спокойно подошел к будке, стал перед дверью, глянув на мужиков, определил по глазам говорившего о нем водителю и сказал:
- Тебе, паскуда, видать калган помеху чинит, коль, не зная званья, трехаешь, гнилой козел, о фартовом гнусное. Так засеки, сучья блевотина, я хоть и не твой пахан, но жмуром тебя сделать мне легче, чем два пальца обоссать.
- Иди ты, дядя, ко всем хуям! - не сморгнул и глазом тот, в лицо которого уставился Леший.
- Век свободы не видать, если ты, отрыжка бухой шмары, не станешь выносить мою парашу! - вперился Леший в нахальные рыжие глаза мужика, смеявшегося ему в лицо.
- А не ссышь, что и тебя с парашей под муди налажу, старая гнида? - встал мужик с чурбака и подошел вплотную к Лешему.
- Кто тут пахан? Чей кент? - спросил Леший и услышал над головой:
- Я тут пахан!
- Тогда с какого хрена ты сорвался, что своих фартовых не секешь? И принимаешь за сявок? Иль разборки давно не нюхал, падла?
- Ты хвост не подымай, дядя! Кто есть - глянем! Нам сюда всяких подбрасывали. И сучню тоже… С ксивами и наколками. Отбою от них не было. Чем докажешь, что фартовый? Кто ты есть?
Леший назвал свою кликуху. Она ни на кого не произвела впечатления. И тогда он коротко рассказал о себе.
Показал "маскарад". О части общака умолчал не случайно, и кирзовую сумку не выпустил из рук.
- Выходит, ты в бегах?
- Ну и силен!
- С самого поста смылся! Во шкура! Полторы сотни километров на нашем драндулете пёр! Небось легавые его в Корсакове стремачат, а он у черта на куличках! - хохотали мужики.
- И знаешь ты, куда влип? Мы ж условники! Фуфло! Доперло? Лес для бумкомбината валим. На бумагу! Уже третий год здесь канаем. От вида человечьего отвыкли. Сюда либо легавые на проверку, либо суки возникают. Своего, с воли - впервой! Иди, хавай! А там потрехаем, как дальше тебе дышать средь нас, - предложил пахан условников, какого все мужики звали Мустангом.
Леший умылся перед будкой, сняв рубашку, решил подышать теплом у печки. Мужики подвинулись, давая ему место, и со смехом, с удивленьем разглядывали татуировки на теле.
- Да у тебя живого места нет! - смеялись они, увидев наколки даже на ступнях ног. - Без стольника - не будить!
- А как же вы, фартовые, сфаловались вкалывать, нарушили закон наш? - спросил Леший.
- Сфаловались, ботаешь? А как дышать нам было? Теперь в зонах всех зажали. Работяги хвосты подняли, не хотят нас держать. Бузу чинят, свои разборки. Брали их на "перо", без понту. Ночью наших арматурой размазали. Администрация от доли отвернулась. Мол, не желаем беды себе. Дышать хотите - пашите! И пришлось, чтоб не сдохнуть. Нас, как сознательных фрайеров, на условное выдавили. Закон нарушили? Его хавать не станешь. Припрет брюхо, похиляешь на пахоту! - говорил Мустанг.
- А чего не линяете отсюда? - удивился Леший.
- Пятеро смылись. И прямо на дальняк влипли. На червонец. А до воли им две зимы оставалось кантоваться.
- Кто-то заложил?
- Хрен там, легавые попутали, когда те кенты к рыбакам на керосинку мылились, чтоб подбросили на материк. Там их и накрыли. Мол, откуда эти фрайера нарисовались? Всех за задницу взяли. И в Воркуту! Нам такое не по кайфу!
- Им не обломилось, другим бы повезло! - не поверил Леший.
- Другим того хреновей. Всех троих - собаки порвали. В тайге… Нагнали - и в клочья. Легавые списали, будто при побеге застрелили. Мать их - сука!
Лешему от этого рассказа холодно стало. Не только рубаху, - телогрейку чью-то нацепил на плечи. Озноб пробирал до макушки.
- Вмажем, что ли? - предложил Мустанг и кивнул водителю лесовоза. Тот к машине пошел, кивнув понятливо. Приволок из-под сиденья десяток поллитровок.
- Расчет за тобой, слышь, Леший? - глянул Мустанг в сторону гостя и добавил: - Твою волю обмываем. Гони монету! Склянка - стольник - ходовая цена! С тебя кусок! Не жмись, кент!
Леший нырнул в сумку, выложил пачку червонцев и первым подставил стакан.
- С прибытием!
- За спасенье!
- За кента! Хоть раз фортуна подкинула к нам человека! - осклабился в улыбке Мустанг, глянув в тайгу, и вдруг лицо его вниз потекло. Рука с наполненным стаканом упала.
- Легавые! - выдохнул коротко, открыв рот в беспомощном полукрике.
Леший глянул в дверной проем. Лицо его перекосило. Он вмиг выскользнул из будки и не успели фартовые выдохнуть, исчез из вида, словно его и не было здесь никогда.
Милицейские служебные овчарки, спущенные с поводков, неслись к будкам оскалясь. С клыков их текла слюна.
Фартовые едва успели захлопнуть дверь перед их мордами. Овчарки стали на дыбы, драли дверь когтями, подняли лай.
- Назад! Сидеть! На караул! - послышались голоса милиционеров, колотивших в будку кулаками, требующих открыть дверь немедля.
Мустанг велел придержать собак. И, когда лай стих, открыл двери нараспашку.
- Чего надо? - спросил угрюмо, зло.
- Гостя своего давай сюда! Или самого за укрывательство преступника в каталажку сунем! - надвинулся на фартового старший милицейского наряда - грузный, высокий капитан.
- Гостя?! Где я его нарисую? Какого гостя? Да мы уж три зимы медведями дышим!
- Ты мне зубы не заговаривай! А ну, марш все из будки! - скомандовал фартовым.
- Обыскать обе будки! - приказал милиционерам, еле сдерживающим собак, а сам вышел следом за условниками.
- Искать! - бросились в будку милиционеры. Но одна из овчарок, крутнувшись у порога, нюхая запах, бросилась в тайгу с рыком. С клыков ее клочьями полетела пена. Она перескочила бревно, поваленное ветром у самой будки, и, не пригибаясь к земле, неслась, обгоняя собственное дыхание, рассвирепевшим зверем.
Милиционер не успел, не смог удержать поводок. Он мотался длинным хвостом, цеплялся за коряги, кусты. Но под силой рывков овчарки с треском вылетал и давал свободу бегу.
- Назад! - кричал милиционер.
- Стоять! Сесть! Жди! - Но собака не слышала команд. Она, будто оглохла, взяв след. Вскоре овчарка исчезла из вида.
В будках тем временем шел обыск. Тщательный. Придирчивый.
- С хрена ли загуляли? - указал капитан на бутылки водки, выставленные на стол.
- К встрече с вами готовились, - хихикнул кто-то из условников.
- А что? Водяра западло? Где такое было. Не сперли. За свои! Родные и кровные потратили! После "пахоты" бухнуть кто запретит? Кому мы не потрафили? Нынче на кента по две нормы заколотили! Не грех обмыть! - говорил Мустанг.
- Ты кончай брехать! Не многовато ли обмывки? - считал стаканы дошлый капитан и усмехнулся: - Вас восемь рыл. А стаканов - девять. Для кого девятый? Уж только не темни, что для Генки! Он за рулем не пьет.
- Он - не в счет. У нас Умора водяру водой запивает. Требуха чистую не переносит. Вот и стакан лишний получился.
- А ест он тоже двумя руками? Девять ложек и мисок?
- Это в расчете на Генку. Не похавает, хрен рейс лишний сделает.
- Ишь, нашелся, ферт! А чей след, скажи мне, собака взяла? Прямо из будки в тайгу рванула? - смотрел капитан вприщур на условников и предупредил: - Его поймаем, и вам несдобровать, - предупредил, хмуро оглядев условников.
- Чего давишь? На понт берешь? Не допру, чего шмонаете? Кто смылся, что ли, с тюряги? - спросил Мустанг.
- Кого ищем - понял. По глазам твоим вижу. Знаешь, что за укрывательство тебе светит? И не только тебе, а всем!
- А ты нас не пугай! Мы всего отбоялись, - отмахнулся Мустанг. И дрогнул всем сердцем, увидев ринувшихся в тайгу с собаками милиционеров. Их насторожило, что овчарка, взявшая след, не подает голос и не возвращается.
- В будках нет никого! - подошли к капитану милиционеры, проводившие обыск.
- Возвращайтесь к себе! - глянул тот на условников и натянул на голову капюшон брезентовой куртки.
С хмурого неба внезапно хлынул дождь.
Условники гурьбой ввалились в будку. Там все вверх дном перевернуто. И Мустанг взревел от злобы, крикнул вслед уходящему в машину капитану:
- А ну, веди своих козлов! Пусть ажур наведут. Срач развели! Нам день потребуется, чтобы все прибрать. А пахать когда? Решили нас на наваре обжать? - орал Мустанг хрипло.
- Не стоит, бугор! Пусть линяют отсюда, я духу легавого не переношу, - просил Мустанга Умора.
- Отвали! Я парашу ни за кем не убирал! И легавую жопу не мыл.
- Смотри, Мустанг, договоришься ты у меня! - привел капитан четверых милиционеров к будкам. Те молча принялись наводить порядок.
А дождь тем временем набирал силу.
- Последний в этом году! Завтра снег пойдет. Вон тучи какие сизые. Дров на ночь надо запасти. И в будку, чтоб не намокли, - говорил Умора Мустангу, указывая на небо.
- Обеспечу вас теплом. Всех разом. Сейчас приволокут вашего гостя, вместе с ним - все отправитесь, - поддержал разговор капитан.
- Отваливай отсюда, козел! - не выдержав издевки, вспыхнул Мустанг и скрипнул зубами.
- Остынь, бугор! Не тронь говно, оно не воняет. Чего себе душу рвешь? Пошли его ко всем… И не слышь…
- Что ты сказал обо мне? - подошел капитан к Уморе. Но условник повернулся к нему спиной, сделал вид, что не слышит. Позвал мужиков на перекур в убранную будку. И ни на шаг не отпустил от себя Мустанга.
Капитан тоже вошел в будку. Видно, решил дождаться результатов погони здесь, у печки. И чутко прислушивался к каждому звуку, доносящемуся из-за будки.
- Ну, чего канаем? Похиляли дров заготовим. Иначе ночью яйцы в ледышки замерзнут. Ты, Умора, хамовку сваргань, - распорядился Мустанг и первым вышел из будки.
Вслед за ним поднялись и остальные условники, разобрав топоры и пилы, еще не остывшие после напряженного рабочего дня.
Вскоре тайга огласилась их голосами, криками, пеньем пил, стуком топоров.
А в будке, пригревшись у печки, задремал капитан, как вдруг услышал хлопок, похожий на пистолетный выстрел. Вскочил испуганно, побледнел. По лбу холодный пот льет. Огляделся.
Умора, посмотрев на него, улыбнулся ехидно. И капитан, заткнув нос и рот от удушающего зловония, выскочил из будки в один прыжок:
- Засранец! - донеслось запоздалое ругательство. А Умора хохотал до слез, переломившись в поясе.
Капитан вглядывался в тайгу. За шумом дождя он все же услышал, как возвращается погоня.