2
Говорил Сергей больше часа. Его словно прорвало, говорил и не мог остановиться.
Грязнов и Аленичев слушали молча, изредка переглядываясь друг с другом. Иногда Грязнов осторожно вставлял какой-нибудь вопрос и, получив исчерпывающий ответ, удовлетворенно кивал.
Наконец Сергей выдохся. С минуту в кабинете царила тишина. Стас и хозяин кабинета уже не поглядывали друг на друга: все было ясно – убийство Светланы Козловой напрямую было связано с тем делом, ради которого создавалась оперативно-следственная команда "Пантера".
Козлов сидел на стуле и отрешенно смотрел прямо перед собой.
Наконец Грязнов нарушил затянувшееся молчание.
– Ну что ж, – сказал он. – Спасибо вам за правдивое признание, Сергей Вениаминович. А теперь возьмите бумагу, ручку и напишите вот на этом бланке обо всем, что вы нам сейчас рассказали. Со всеми деталями. Майор проводит вас в соседнюю комнату.
Продолжая все так же смотреть прямо перед собой, Сергей сказал:
– Он заявил, что следующим будет Алешка...
– Не беспокойтесь. Сына мы возьмем под свою защиту, а с вашей помощью скоро и до них доберемся.
Сергей перевел взгляд на Грязнова.
– Меня будут судить? – спросил он.
– А вы как думаете?.. – ответил Грязнов.
Сергей вздохнул.
– Алешку жаль, – сказал он. – Один пацан останется.
Внезапно он что-то вспомнил и потянулся к портфелю, который принес с собой.
– Да! – сказал он. – Я же деньги вам принес.
– Какие деньги? – не понял Грязнов.
– Ну эти, которые они мне давали за мою, так сказать, работу. Они, как я понимаю, из этих банков.
Аленичев, держа в руке бланк протокола допроса, вывел Сергея из кабинета Грязнова. Они прошли в соседнюю комнату, где Стас вручил ему ручку и дополнительные листы протокола.
– Напишите все, – сказал он. – Об Алешке не волнуйтесь. Он в безопасности. И не скучает. У нас есть что посмотреть.
Сергей явился в МУР вместе с сыном, и Грязнову пришлось попросить дежурного офицера занять пацана, пока его отец будет давать показания.
Вернувшись к Грязнову, Аленичев спросил:
– У вас сигарет нет, товарищ подполковник?
Грязнов вытащил из стола пачку и протянул ее Аленичеву.
– Ну? – спросил он. – Что скажешь, майор?
– Все правда, – ответил Стас, прикуривая. – Все до последнего слова. И главное – это же наше инкассаторское дело. Я не удивлюсь, если в конце концов мы выйдем на Портнова.
– Я удивлюсь, если не выйдем, – ответил Грязнов. – Но какая все-таки сволочь!
– Кравцов? – уточнил Стас.
– Все они сволочи, – нехотя ответил Грязнов. – Значит, так и запишем. Объединяем оперативное дело Грымова и Козловой. В Генпрокуратуру я сам позвоню в отношении следственных дел.
– А доказательства? – спросил Стас.
– А интуиция? – спокойно ответил Грязнов.
Аленичев улыбнулся:
– Интуицию к делу не пришьешь.
– Меня интересует тот спокойный молодой человек, – задумчиво произнес Грязнов. – Бери эту бабку-соседку, дуй на шестой этаж, в экспертно-криминалистическое управление, и составляй фоторобот.
– Она не бабка, – улыбнулся Аленичев. – Молодая женщина, ровесница Козловой.
– Тем более, – решительно проговорил Грязнов. – Бери ее, и чтоб завтра фоторобот был готов. Привози ее сюда к девяти. Все понял?
– Так точно.
Грязнов потянулся к телефону, набрал номер:
– Турецкий?
– Грязнов? – в тон ему ответили на другом конце провода. – Чего тебе не спится? Неужели еще не догорел на работе?
– Можно подумать, ты не на работе, – проворчал Грязнов. – Я еду к тебе.
– Меня нет дома, – сообщил ему Турецкий. – Но если тебе нужна Ирина Генриховна...
– Прекрати, Турецкий, – попросил Грязнов своего друга. – Короче, я сейчас еду в прокуратуру.
– Хочешь сделать заявление? – продолжал издеваться Турецкий.
– Кстати о заявлении. У меня на эту тему кое-что есть для тебя.
– Господи! – взмолился Турецкий. – Славка, уже ночь! Я только прилечь собирался. Тут, на диване.
– Жди! – коротко бросил Грязнов и положил трубку.
– Это "важняк" Турецкий? – спросил Аленичев. – Я с ним по делам не работал, но слышал о нем много хорошего.
– Он хороший, – нехотя подтвердил Грязнов. – Когда спит зубами к стенке и не кусается.
3
Когда Аленичев подъехал к своему дому, окна во всех квартирах были темны. Только два желтых квадрата обозначались на всем здании. Стас подивился: ему хорошо были знакомы эти окна – это были окна его квартиры.
Ахмет, думал он, поднимаясь по лестнице, чего тебе не спится? Или пьян ты в стельку, горе заливаешь? Вообще-то татары не очень-то расположены к пьянству, но, конечно, не дай Бог каждому иметь такой повод стать алкоголиком, какой есть у дворника Ахмета.
Жаль Макова. Хороший был актер, в свое время его каждая собака знала, а теперь умер, погиб, и только в "Литературной газете" маленький некролог. Ради чего жил человек? Ради того, чтобы сыграть на экране пару генералов Советской Армии, пару спортсменов и столько же преступников? Ради чего все? Нелепость какая-то.
И Ахмета жаль. Переживает он по поводу случившегося искренне, без притворства, ему можно верить.
Несчастный случай. Несчастный случай. Случай...
Вся наша жизнь – несчастный случай, пришло вдруг ему в голову. Вся наша страна – несчастный случай.
Кем был бы Маков в любой другой стране, кроме России? Какой самый запьянцовский дворник посмел бы поднять на него руку? В Америке такой артист, как Маков, стал бы любимцем публики и прессы. Даже если бы его и забыли – что делать, память человеческая коротка, – но уж смерть его журналисты светской хроники расписали бы во всех красках. А дворник-убийца, сидя в тюрьме, надиктовал бы какому-нибудь писателю текст для книжки-бестселлера под названием "Как и за что я убил народного артиста Соединенных Штатов Америки мистера Макова"!
Стас даже рассмеялся: ну и рай в этой Америке! Будто там нет неудачников и никого не убивают. Там даже своего президента не уберегли. А что касается Макова, то он и там был бы таким же горемыкой, как и здесь. Скорей всего.
Он достал ключ и стал открывать дверь, но она вдруг сама отворилась. Перед ним стоял Ахмет. Вид у него был такой, что Стас сразу и не признал его. Губы трясутся, глаза вытаращены, волосы взлохмачены. Живое воплощение страха.
Он и в самом деле был чем-то до смерти перепуган.
– Ты чего? – спросил у него Стас. – Кого на этот раз пристукнул?
Ахмет замычал что-то неопределенное и головой показал в сторону кухни.
– Там... – еле выговорил он. – Люба... Дочка...
Стас понял, чья дочка находилась на кухне.
– Не бойся, – сказал он Ахмету. – Успокойся и приведи себя в порядок. Ты говорил с ней?
Ахмет замотал головой, что означало: нет, не говорил.
– Ладно, – сказал ему Стас. – Иди в свою комнату. Я поговорю с ней.
Ахмет тут же исчез.
Стас снял обувь. Бедняга Ахмет, думал он, сидел в своей комнате весь день и боялся из этой берлоги нос показать. Весь вечер небось сидел у окна и высматривал меня – иду или нет. Даже дверь не дал открыть.
Он прошел на кухню. За столом спиной к нему сидела, сгорбившись, женщина. Со спины было видно, что лет ей далеко за сорок. Поникшие плечи мелко вздрагивали. На мгновение Стас испытал искушение тоже скрыться в своей комнате и не казать оттуда носа. Но он тут же пристыдил себя.
– Здравствуйте, – сказал он.
Женщина обернулась, и он поразился неожиданной ее молодости. Несмотря на распухшее от слез лицо, женщина была миловидной, и вообще в ней было что-то такое уютное, располагающее к себе.
– Здравствуйте, – повторил он. – Меня зовут Стас, Аленичев моя фамилия. Я – сосед вашего отца. Вы же дочь Макова, да?
Женщина кивнула.
– Да. – Голос ее оказался чистым и глубоким. – Меня зовут Люба. Я уже все знаю. Мне рассказали... в милиции. Только...
– Что?
Она молчала, уставившись в пол. Потом, судорожно вздохнула, подняла голову и как-то безлико заговорила:
– В комнату не могу войти. Только войду – и выталкивает будто что-то. Так весь день и сижу здесь. На кухне. А он... – она головой показала в сторону комнаты Ахмета, – он все время там. Я боюсь его. Он все время сидит там и не выходит. Он там, а я здесь. И мне страшно, товарищ Аленичев. Очень.
– Называйте меня Стасом, – попросил он. – И не бойтесь его. Он сейчас сам всего боится.
Вздохнув, она спросила:
– Скажите мне, ради Бога: неужели папа действительно стрелял в него? Он что – пил?
– Кто вам сказал? – удивился Стас. – Нет, разумеется. Просто... он сильно понервничал. Это был несчастный случай. Понимаете, Любовь Григорьевна?
– Нет, Стас, – покачала она головой. – Расскажите обо всем подробно.
Стас замялся, не зная, с чего начать. Люба сказала:
– Понимаете, там, в милиции, со мной разговаривали так, словно не его убили, а он кого-то. Я понимаю, что если бы это был не мой отец, то, может быть, я ничего не имела бы против этого... соседа, который... из-за которого... Ну, в общем, может быть, я даже и поняла бы его. Но я не могу...
– Я понимаю, – сказал Стас.
– Знаете, он лежит в морге. Я видела. Боже, как он постарел...
У Стаса перехватило дыхание. "Как он постарел", – сказала она. Как о живом.
– Вы поможете мне? – спросила она. – Я никого здесь не знаю. Нужно похоронить его.
– Конечно, конечно, – с готовностью заверил ее Стас. – Конечно, помогу.
– Спасибо.
Они помолчали, потом она попросила:
– Расскажите мне, как все это случилось.
Стас некоторое время собирался с мыслями, а потом, решившись, рассказал все как было, опустив только оскорбления, которыми сыпал Ахмет.
Она слушала внимательно, не сводя с него глаз. К концу своего рассказа Стас вдруг понял, что тоже смотрит ей прямо в глаза. И когда он это понял, то вдруг смутился, покраснел, резко поднялся и, уже не глядя на нее, стал прощаться.
– Вы устали, Любовь Григорьевна. Отдохните, впереди у вас еще много трудностей. Спокойной ночи.
Он собрался выйти, но Люба остановила его:
– Подождите. Я просто... – Она запнулась. – Я уже говорила... Не могу войти в ту комнату. В комнату папы. Может, вы там посидите со мной, пока я освоюсь?
– Вообще-то я должен уйти. Я ведь работаю в милиции, в МУРе.
– Да, мне сказали.
– Ну вот. Сейчас я вернулся за кое-какими документами и должен уходить. А вы можете устроиться в моей комнате, если не возражаете.
– Как это? У вас?
– Ну да.
– А это удобно?
– Разумеется, вполне удобно. Не будете же вы всю ночь сидеть на кухне.
– Но...
– Не спорьте со мной, Любовь Григорьевна. У меня даже есть чистое постельное белье.
– Знаете, – сказала она, словно не понимала, что он действительно спешит. – Меня одно мучает: почему он никогда не говорил мне, что нуждается в деньгах? Он даже присылал мне половину своей пенсии.
– Он присылал вам деньги? – удивился Стас.
– Да, – ответила Люба. – Каждый месяц.
Потрясенный, Стас не знал, что и сказать.
– Знаете, Любовь Григорьевна, – сказал Стас. – Ваш отец был очень хорошим человеком. Я даже немного вам завидую.
– Он умер, – напомнила она ему.
– Да, – сказал он. – Он умер. Он умер, между прочим, защищая честь своей семьи. Вашу и свою. Это не была смерть в драке. Он погиб, если хотите, в бою.
Куда тебя несет, думал он, остановись. И тут же возразил себе: Маков достоин того, чтобы дочь гордилась им.
– Спасибо вам, Стас, – сказала Люба.
– Не за что. Пойдемте, я покажу, где вы будете спать. Поскольку я ухожу, можете спать на моей кровати. Или на диване.
– Лучше на диване, – сказала она.
4
Покинув Любу, Стас постучался к Ахмету. Сказав ему, что уходит, он попросил его не беспокоить дочь Макова.
– Какой – беспокоить? – разволновался Ахмет, тараща глаза. – Ты что – беспокоить! Зачем мне ее беспокоить? А?
– У меня вопрос к тебе, – понизив голос, сказал Стас. – У тебя знакомые есть в ритуальных конторах?
– Конечно! – тут же горячо ответил Ахмет. – А что это такое – ритуальные конторы?
Стас улыбнулся: ох уж этот Ахмет.
– Ты чего? – спросил Ахмет. – Чего тебе весело?
– Мне не весело, – сказал ему Стас. – Наоборот, я о печальном думаю. О похоронах Макова.
– Так я договорился уже! – вскинулся Ахмет. – Еще днем договорился!
– С кем? – не понял Стас.
– Как это – с кем? С похоронщиками! Деньги дал.
– Ты?
– Конечно. А кто же? Чтобы эта женщина деньги тратила?
– Мне надо было сказать, – упрекнул его Стас. – Хотя чего уж теперь...
– Там уже все готово, – сказал Ахмет. – Осталось только Макова привезти. Когда она скажет, сразу все сделаю.
Стасу пришлось остудить пыл соседа.
– Странный ты, Ахмет, – сказал он. – Не примет она от тебя помощи. Не сможет. Даже если поверит, что ты – от чистого сердца.
– Да? – расстроился Ахмет. – Точно, не возьмет она у меня деньги. – И вдруг радостно хлопнул себя по лбу: – Так у тебя возьмет!
Стас подумал, что ослышался. Хотя ничего уж такого в словах Ахмета не было. Денег у Любы наверняка в обрез, и у него, Стаса, тоже не то чтобы густо. А похоронить – это немалые расходы.
Но взять деньги у Ахмета и выдать их за свои он не мог.
Она все равно будет деньги предлагать, подумал он. Наверное, назанимала у всех, кто мог дать, на билет и похороны и целый год потом расплачиваться будет. Нет, нельзя ее вводить в такие расходы. Почему, в конце концов, Ахмету в этом не поучаствовать? Мало ли что несчастный случай. Раскаялся, переживаешь – это одно, но и помочь материально – нелишне.
Стас принял решение.
– Хорошо, Ахмет, – сказал он. – Давай сюда квитанции. Скажу ей, что я заплатил, так и быть. Только объясни, где все эти конторы находятся.
– Так одна контора всего. Одна, за мостом, знаешь?
– Как называется?
– Называется? – Ахмет задумался. – Сейчас, вот тут должно быть написано. – Он стал изучать квитанцию. – Так, называется – "Ритуал".
– Ну вот, – усмехнулся Стас, – а еще спрашивал, что такое ритуальные конторы. Темнишь, Ахмет. Значит, договорились. Я говорю, что сам все устроил. Из комнаты выходи только в туалет. А с деньгами мы с тобой произведем расчет позже. Все.
Ахмет возмущенно замахал руками:
– Какой расчет? Ты же выручаешь меня как друг, как сосед!
– Тихо, Ахмет, тихо.
– Я бы сейчас все, что у меня есть, отдал, чтобы того, что произошло, не было. Понимаешь?
Стас старался не смотреть на него. И правильно делал. Закрыв ладонями лицо, Ахмет плакал.
До Петровки, 38, было тридцать минут быстрой ходьбы, и Стас решил пройти это расстояние пешком. Там, в кабинете, был диван, на котором он изредка ночевал, когда идти домой не имело смысла.
Жалко Ахмета. Жалко Макова. Жалко Любу. Жалко Козлова Сергея. Грязнова жалко – когда только спит этот человек... Всех жалко. А что делать?
Вспомнился приятель-однокурсник. Он на все жизненные передряги и неприятности реагировал одинаково: пожимал плечами и произносил с неподражаемой интонацией: "А что делать?"
Говорили, что роман Чернышевского он тоже называл "А что делать?".
Месяц назад Стасу Аленичеву исполнилось тридцать два года. Работа в МУРе была единственным смыслом его жизни. То, что он будет работать именно здесь, он решил в одночасье, в самый трагический день своей жизни.
До выпускного вечера в школе оставалось совсем немного. Уже были сданы экзамены, куплен специально для этого случая черный костюм, и жизнь впереди казалась если не раем, то обязательно интересной и счастливой.
Но потанцевать с одноклассниками на их последнем школьном празднике Стасу не довелось. За два дня до этого его родители были убиты.
Об этом говорила вся Москва. Тогда, в начале восьмидесятых, убийства не были делом привычным. Это сейчас никого подобным зверством особенно не удивишь. А тогда бессмысленное жестокое убийство всколыхнуло всю столицу. Особенно много о нем говорилось в литературных кругах.
Отец Стаса, Сергей Аленичев, был известным поэтом. Мать работала в самом престижном издательстве редактором и тоже была популярна в литературных кругах. Это была уважаемая интеллигентная семья. Сергей Станиславович был красив, с густой седой шевелюрой и, если бы не его стойкая любовь к жене, мог бы стать покорителем многих женских сердец. В сущности, он их и покорял, но только лишь своим творчеством. На этом свете для него существовала только одна женщина – Людмила Алексеевна. Жена. Мать его сына.
Это была идеальная пара. Достаточно было взглянуть на них, чтобы понять, что любовь на этом свете есть и, перефразируя Жванецкого, хорошо себя чувствует.
Стас был гордостью этой семьи. Неизменный отличник, не получивший за десять лет обучения в школе ни одной четверки, золотой медалист, он собирался поступать на факультет журналистики МГУ. Ему нравилось быть в гуще жизни, ему нравилось жить. Родители гордились сыном точно так же, как сын гордился ими.
А потом настал тот июнь. Незадолго до выпускного вечера у одноклассницы Стаса был день рождения, и было так весело, что он совсем забыл о времени. А когда посмотрел на часы, то обомлел: стрелки показывали половину первого ночи. Стас никогда не возвращался домой так поздно. Он вдруг заволновался и бросился к телефону.
На другом конце провода не отвечали. Это было странно. Неужели они спят? Такого быть не могло: они должны были его ждать, и вообще они не ложились раньше часа ночи.
Безотчетный страх овладел Стасом. Не говоря никому ни слова, ни с кем не прощаясь, он покинул квартиру одноклассницы и побежал домой.
Бежал, гонимый страхом: маме стало плохо с сердцем, ее забрали в больницу, папа поехал ее провожать. Или папе стало плохо, а мама поехала с ним. Так или иначе, но что-то случилось. Он бежал и молил Бога, чтобы оказалось так, что у них просто отключился телефон. Или родители вышли во двор его встречать...
То, что он увидел, не могло ему нарисовать даже самое жестокое воображение. Лучше бы он никогда не открывал эту дверь. Лучше бы он умер прямо перед ней...
Тонким ручейком кровь стекала в коридор. Он закричал во весь голос, когда увидел этот красный зловещий ручеек. В гостиной лежал отец. Ноги Стаса подгибались, когда он, стараясь не наступить на кровь, прошел в комнату. Отец лежал на полу, неловко подвернув ногу. Рубашка его была растерзана ударами ножа, грудь превратилась в кровавое месиво. Пронзительный вопль вырвался из груди юноши:
– Мама!..
Ее он нашел во второй комнате. На шее Людмилы Алексеевны была отчетливо видна ярко-красная борозда. И еще она была по пояс голой.
Стас зажмурился. Где-то далеко в сознании мелькнула мысль: это кошмарный сон, сейчас он откроет глаза и проснется. Он стоял зажмурившись и не мог открыть глаза. Так простоял, может быть, минуту, а может, и час. Стоял и дрожал всем телом. А потом решился – открыл глаза. И тогда все вокруг завертелось, закружилось в бешеном круговороте, и он рухнул на пол, потеряв сознание.