…Я был на берегу, готовился к очередному рейсу, когда моя сестра Люська прислала мне телеграмму о тяжелом состоянии мамы. Мы не виделись с мамой два года, и мне было особенно больно оттого, что, вылетев немедленно, я застал ее уже обряженной в последний путь.
Похоронив мать, я ушел в рейс. Подолгу выстаивая на мостике, думал о ней, рано состарившейся в хлопотах о нас с сестренкой, но так и оставшейся одинокой. Может быть, ей было бы легче, если б на склоне лет рядом с нею был близкий человек. Ведь ее дети разлетелись в разные стороны, едва обросли перьями. Но мама лишь улыбалась и покачивала головой, едва мы с Люськой заводили об этом разговор.
"Милые мои ребятишки, - ласково говорила она, когда мы с сестренкой особенно ее допекали, - мужа мне найти дело хоть и не простое, но выполнимое. А вот нового отца для вас я найти никогда не сумею…"
Когда я вернулся из рейса, не стало нашей Светки. Галка ничего не успела сообщить мне в море. И наверно, хорошо, что не успела…
Мне было легче пережить смерть дочери на берегу потому, что пришлось спасать Галку. Случайность, не распознанная вовремя болезнь привела к гибели ребенка. А потом я целые дни напролет дежурил в больнице, пока Галка не оправилась от тяжелой нервной горячки.
Едва она отошла, я увез жену к приятелям на Украину и находился рядом до тех пор, пока не почувствовал, что смогу снова оставить ее на берегу.
Наши отношения изменились. Я полагал, за счет несчастья, выбившего Галку из колеи, и, когда дал Галке понять, что надо снова подумать о ребенке, она только ответила: "Я боюсь". И разговоров больше об этом у нас не возникало…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
- На могилку к Светке сходим вместе? - спросил я Галку, а Стас был уже рядом.
- Да, - ответила Галка и наклонила голову, пряча глаза. - Ты хочешь к Светке со мной?..
- Конечно, - сказал я. - Туда мы обязаны прийти вместе.
Галка закусила губу, я со страхом подумал, что она разрыдается сейчас, но Галка выпрямилась и застыла, глядя куда-то поверх наших со Стасом голов.
Решевский разобрал последние фразы, но сделал вид, будто ничего не слыхал. Я налил рюмки, поднял свою и сказал:
- Где пропадал, профессор?
"Профессором" прозвали Решевского в училище с моей легкой руки, я протрепался ребятам про папашу Стаса. Решевский клички этой не любил, он всегда, странное дело, стеснялся своей семьи, а батя был у него неплохой. "Профессором" сейчас я назвал Стаса не по старой кличке, намекнул на его новую работу в мореходке…
Стас поморщился, чуть-чуть, правда, но я-то заметил, как не понравилось ему…
К Решевскому липли клички. У меня кличек в детстве не было. Может быть, и это тоже притягивало Решевского ко мне. Правда, порой кто-нибудь цедил сквозь зубы: "У-у, волчонок…", но фамилия моя была тут ни при чем. Тогда я и в самом деле был волчонком.
…Помню, классе в пятом ребята стали смеяться над большой латкой, нашитой матерью на протершиеся брюки. Особенно изощрялся некий Риман, сын известного в Моздоке адвоката, переросток. Я не ввязывался до поры, старался отмолчаться. Риман не унимался. Тогда будто сорвалась во мне какая-то заслонка. Я рванулся к нему, обхватил горло руками и, свалив с ног, принялся молча душить. Вид у меня, наверное, был страшный, никто из ребят не решался нас разнять, а Риман - откуда у меня только сила взялась, парень был гораздо крупнее меня, - Риман хрипел подо мной. Тогда примчался завуч Баулин и оторвал меня от него.
Потом в школу вызвали мать. Это было самым страшным для меня. Баулин долго отчитывал нашу маму, говорил, что ее сын потенциальный преступник, который лишь по малолетству не сидит еще в тюрьме, но что дни свои он закончит именно там, в этом он, завуч Баулин, нисколько не сомневается… Потом, говорят, он стал заместителем министра просвещения в одной из кавказских республик. А я - капитаном. Но в тюрьму все-таки угодил… Напророчил Баулин.
Со Стасом мы дружески сошлись, кажется, во втором классе, уже ближе к весне. Я научился к тому времени читать, а читать было нечего. Однажды возвращались со Стасом из школы, и Стас обмолвился, что у него есть своя библиотека.
- Дай что-нибудь почитать, - попросил я.
- Сейчас вынесу. Подожди здесь.
С этими словами Решевский исчез, а когда вернулся, в руках держал фурмановского "Чапаева", "Сказки" Гауфа и "Мальчика из Уржума" Голубевой. Это были первые мои книги.
Так началась наша дружба. Она была немного странной, неровной, иногда прерывалась, не по нашей, правда, вине…
Отец Решевского был всамделишным профессором медицины. Человек он был пожилой, на наш мальчишеский взгляд, конечно, и в городе большая знаменитость. Стас был единственным сыном в семье, жили они в просторном каменном флигеле.
Когда наступило лето, мать отправила нас с Люськой в совхоз, к бабушке и теткам в Червленые Буруны. В деревне с продуктами было полегче, и мы поехали туда подкормиться.
Стаса я не видел до осени. И когда в школе начались занятия, он пригласил меня к себе домой.
Открыла нам немолодая женщина в темном платочке: Решевские держали домработницу. Она придирчиво осмотрела меня, заставила тщательно вытереть ноги у порога.
А потом ухватила Стаса за плечо и повела по застекленному коридору-веранде. Я остался стоять у дверей, переминаясь с ноги на ногу и прижимая к груди сумку, сшитую мамой из старенькой ее юбки.
Я повернулся уже к двери, чтобы уйти отсюда, как за спиной услышал Стаськин голос:
- Что ж ты стоишь, Волков? Идем обедать…
Потом мы ели нечто вкусное, не помню, какое именно блюдо довелось мне отведать, осталось лишь чувство изумления, которое пришло ко мне тогда.
У Решевских была огромная библиотека.
- Это папины книги, - сказал Стас, обводя рукой застекленные полки, - а мои там…
У себя в комнате он подвел меня к шкафу с книгами.
- Выбирай, - сказал Стас.
С замирающим сердцем принялся я рассматривать книжные богатства моего друга и не заметил, как в комнату вошла и остановилась позади его мать. Ее рука легла на мою голову, и тогда я обернулся.
- Здравствуй, мальчик, - густым голосом сказала мать Стаса. - Тебя зовут Игорь?
Я хотел кивнуть, но рука ее затруднила движение.
- Игорь Волков, - выговорил я наконец.
- Мне Стасик рассказывал о тебе. Любишь книги?
- Люблю…
Голос у меня пропал, я почувствовал стеснение особого рода, когда ощущаешь неприязнь, исходящую от стоящего рядом человека, и последнее слово произнес шепотом.
Тут она сняла руку с моей головы, теперь я мог не отвечать ей, а молча кивнуть, соглашаясь. Мать Решевского снова протянула ко мне руку, будто намереваясь обнять за шею, я повернулся к книжному шкафу и вдруг почувствовал, как, отогнув воротник рубашки, она быстро оглядела его.
Это движение мне было знакомо. Так проверяли нас в школе чуть ли не ежедневно на "форму двадцать", иначе говоря, на вшивость. Кровь прилила к лицу, задрожали колени, ведь я знал, как мать моя борется с насекомыми, кипятит со щелоком, золой из печки каждую тряпку, а вдруг?.. У меня дрожали колени, стыд и страх охватили меня, и я ждал конца унизительной процедуры, худой, наголо остриженный мальчик в залатанных штанах, потертой курточке, в больших ботинках на деревянной подошве, ждал, когда перестанут бегать по шее длинные холодные пальцы, ждал, чтобы никогда не забыть этой минуты и никогда не простить…
Не обнаружив ничего, мать Стаса вздохнула и со словами: "Играйте, дети", - вышла из комнаты.
Стас, по-моему, ничего не заметил, а я ему об этом никогда не говорил.
Нас тянуло друг к другу, и мы дружили со Стасом, несмотря ни на что.
Так продолжалось несколько лет. Когда мы учились в седьмом классе, у Решевского умер отец. Мать Стаса разом сдала, постарела и почти не сопротивлялась решению сына поступить вместе со мной в мореходное училище после семилетки.
Когда она умерла, Стас был на перегоне судов в порты Дальнего Востока, где-то в районе Сингапура. Я узнал о смерти его матери от Люськи и послал ему соболезнование радиограммой.
…Я посмотрел на сидящих рядом со мной за одним столом Решевского и Галку и подумал, а как быть вот с этой обидой…
- А помнишь, Стас, про Борю Карпова и макароны по-флотски? - спросил я бывшего своего друга.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Игорь Волков и Галка сидели передо мной, я внимательно посмотрел на них, они сейчас не глядели друг на друга, только я почувствовал: они мысленно говорят между собой. Вдруг вспомнилось, как однажды ловил рыбу в Карибском море и мне довелось бросить якорь у небольшого островка Провиденсия, принадлежащего Колумбии. Островок этот лежит южнее отмели Москито, на нем есть живописная бухта Каталина с расположившимся на ее восточном берегу селением Исабель. Из лоции я узнал, что раз в месяц сюда заходит шхуна для перевозки почты… Тогда и подумалось мне, что ради Галки я забрался бы и не в такую глушь, пусть туда вообще почта не ходила. Зачем мне иной мир, если вселенная для меня в ней, этой женщине? И понимал ведь, что не к лицу мужчине, да еще в капитанском звании, быть таким безнадежно влюбленным, но что я мог поделать с собой? Ведь не устоял, когда неосуществленное желание вдруг стало реально возможным. Да, не выдержал испытания… И если быть честным до конца - мне и не хотелось оказаться стойким.
Тогда же, в лоции, я прочитал, что описание банок и островов, расположенных у отмели Москито, было составлено более ста лет тому назад, и капитанам надлежит плавать в этом районе с особым вниманием и обереженьем. Лоции про все знают все. Как составить лоцию для плавания душ человеческих в море житейском?
Потом мне стало неловко от этих праздных мыслей, и я подумал, что самое время оставить Игоря и Галку, мне не хотелось оставлять их вдвоем, только я знал: надо дать им возможность побыть вместе.
И когда наконец я поднялся, Галка мельком глянула на меня, словно благодарила, а Волков вертел в руке пустую рюмку и смотрел в сторону.
- Оставлю вас на минуту, - сказал я и пошел из зала. У выхода обернулся: Волков и Галка встали из-за стола, и он повел ее к центру танцевальной площадки.
Я продолжал стоять у гардеробной. Потом стрельнул сигарету у швейцара и закурил. Мои сигареты остались на столе, а возвращаться туда было ни к чему…
В голову вдруг втемяшилось:
"Не уйти ли мне сейчас отсюда?" И тут же оборвал себя: "А как же Галка?.."
Одной сигареты оказалось недостаточно, и я попросил у швейцара еще. Мне почудилось, что дядя Петя посмотрел на меня с сочувственным интересом. Откуда бы ему знать обо всем?..
Когда оркестр смолк, вернулся в зал. Волков и Галка сели уже за стол, я видел, как Игорь о чем-то спросил ее наклонившись. Потом Волков сказал:
- Помнишь, Стас, про Борю Карпова и макароны по-флотски?
Было непонятно, почему он заговорил об этом. Случайно ли вспомнил или хотел вызвать ассоциацию: вот, дескать, и ты…
А про Карпова я помнил. Был у нас такой. Сейчас в Мурманске капитанит. Вечно был Боря голоден, всегда напрашивался дежурить по камбузу. По утрам на завтрак нам давали тарелку макаронов по-флотски. Чертовски вкусно готовили это блюдо в мореходке! За столами нас сидело по десять курсантов. Но иногда оказывалось девять: кто в наряде, кто болен или еще где. Десятую тарелку разыгрывали на "морской счет". Но часто Боря Карпов - он тоже сидел за нашим столом - опережал всех. Быстро придвинув лишнюю порцию, он облизывал ложку и ворошил ею в тарелке с макаронами. А порой и того хуже - делал вид, что плюет в бесхозную миску, ребята возмущенно разводили руками, а Боря спокойно переваливал еду к себе.
Со стороны могло бы это показаться свинством, но мы на Борю особенно не обижались, выглядело это скорее как хохма. И потом он был лет на десять старше нас всех, совсем взрослый мужчина саженного роста. До мореходки много плавал на торговых судах Азово-Черноморского бассейна, плавал в каботажке, после войны кормили на тамошних судах не ахти, и Боря никак не мог утолить хроническое чувство голода. У него еще до училища был штурманский диплом, правда, малого плавания. Боря прошел через учебно-курсовой комбинат и, закончив с нами курс наук, сразу пошел старпомом на БМРТ. Сейчас он капитан плавбазы "Рязань", громадной такой посудины. Отъелся теперь, поди, наш Боря Карпов…
Я подумал: отчего Волков вспомнил про это? Он никогда не был ехидным, ничего не делал исподтишка, не думаю, чтобы на этот раз Волков изменил себе. А все-таки зачем он спросил меня об этом?
- Помню, - сказал я, и все надолго замолчали.
Оркестранты отдыхали. Над столами вился серый дымок, стучали вилки, сновали официантки, порой прорывался из общего мерного шума громкий разговор, словно плеск крупной волны, на высокой стене белокурая красавица протягивала в ладонях янтарь, будто предлагала некую плату, я зацепился за эту мысль и увидел, что Волков тоже смотрит на стену, а Галка комкает пальцами салфетку.
"Плата, - подумал я. - За все надо платить…"
…Собственно, на что ты надеялся, дружок? Ведь знал: рано или поздно придется глянуть Игорю Волкову в глаза. Хорошо хоть, молчит он сейчас, будто не произошло ничего. А по счету надо платить, ты ведь из порядочной честной семьи, Станислав Решевский. А счет большой, порядком ты должен Волкову.
- В молчанку играем, - сказал Волков.
- Куда думаешь пойти работать? - спросила Галка.
- Так уж сразу и на работу… Я два года без отпуска. Вот отдохну, подзубрю науки, потом попрошу какой ни есть пароход.
- В Тралфлоте? - спросил я.
- Пока там. Родная все же контора. Затем погляжу. Слушай, Стас, а может, к тебе на лекции походить? Ты как? Все равно мне к переаттестации готовиться… Так лучше тебя послушать. Согласен, профессор?
- Издеваешься? - спросил я.
- Как можно, - серьезно сказал Волков. - Ты ведь мой друг детства, Стас.
Когда он сказал это, меня словно ошпарило. Я пригляделся к нему. Нет, не видно и следа иронии…
…Мы завязались с ним особенно близко в сорок четвертом году. Значит, дружба тянется двадцать с лишним лет. Я прикинул эту цифру и подумал: а кем мы станем теперь - друзьями или врагами?
В детстве Игорю приходилось туго. Помню его худым и взъерошенным волчонком, он постоянно был голоден, только никогда не говорил об этом. Мне не довелось испытывать голод. Нет, не такой, когда не успел пообедать, а постоянное желание заглушить подавляющее разум чувство. "Сытый голодного не разумеет". Но я понял это уже потом, когда стал старше. Тогда, впрочем, и у Волковых жизнь сладилась получше…
От систематического недоедания оставался Игорь малорослым и хилым. По настоянию отца я-то с детства занимался физкультурой и был сильнее Волкова, но вместе с тем ни за что не стал бы с ним драться. Сам Игорь никогда ни к кому не привязывался, драчунов сторонился и старался пойти на мировую. Но стоило задеть его по-серьезному - Волков преображался. Глаза его загорались бешенством, Игорь в ярости бросался на обидчика. Потом, в училище, Волков занялся гимнастикой. Получив второй разряд, перешел к боксу и выступал на первенстве города от нашей мореходки. С годами он подтянулся, но все же выше среднего роста не взял. А отец у него был высокий, я фотографии видел. С отцом со своим Игорь не общался и говорить о нем не любил.
Мать моя Волкова не жаловала и боялась пускать в дом. Кроме того, она считала, будто он дурно влияет на меня. Мне стыдно, что плохо защищал друга: уж что-что, а честен был Волков во всем до мелочей. А влиять на меня… Что ж, это было. Только учился я у Игоря такому, что потом поддерживало меня всю жизнь.
Еще до возвращения Игоря я не раз и не два пытался представить сцену будущей встречи, но мне и в голову не приходило, что все произойдет именно так. Пытаясь разобраться в истории наших отношений с Галкой, все чаще задавался вопросом, что было главным стимулом моих поступков?
…Меня постоянно поражала некая внутренняя сила Волкова, сила его духа, особая жизнестойкость. Игорь сам выбрал дорогу, и, должен признаться, меня он тоже повел за собой.
Я иногда даже чуточку, нет, вру, вовсе не чуточку, а по большому счету завидовал ему. И сейчас, вот здесь, за столом, он - прежний Игорь Волков, смотри как держится, собака, мне бы так не суметь, полез бы в драку или расплакался, а он ничего, сидит… Будто и не было катастрофы, необитаемого острова и долгих месяцев заключения… Побелел только весь, но опять-таки выиграл - женщины любят рано поседевших мужчин, опять Волков на коне, а ты был и останешься Решевским…
"Постой, - сказал я себе, - ведь ты сам виноват, что все сложилось именно так… Помнишь спор в кубрике после танцев? Ведь ты приметил ее, эту девушку, и отступил перед Волковым… Почему отступил и всех троих сделал несчастными? Тебе казалось, что Волков не любит Галку, а Галка не любит его. Пусть так, только они были уже вместе… Ты же любил эту женщину всю жизнь и оставался в тени, а потом нашел ее или она тебя - это неважно - и потерял друга. Ты бы на месте Волкова мог простить такое?.."
- Дай-ка спички, Стас, - сказал Волков.
Я протянул ему спички и вытащил из пачки сигарету.
- Много курите, мальчики, - сказала Галка.
Это ее "мальчики", произнесенное материнским тоном и равно обращенное к нам обоим, покоробило меня, нечто похожее на ревность шевельнулось в душе.
Мне всегда казалось, что я искренне любил ее. И только сейчас пришло в голову: не из чувства ли зависти возникла эта страсть, сжигавшая меня долгие годы? А если б женой Волкова была другая?..
До того вечера мы изредка виделись с нею. Приходя из рейса, я часто звонил Галке в школу, иногда забегал к ней на чашку чаю, два или три раза были мы в кино.
Она позвонила мне сама:
- Ты свободен сегодня, Стас?
- Конечно.
- Приезжай ко мне.
Я только вернулся из порта, быстро побрился, переоделся в гражданский костюм и отправился на Северную улицу.
Когда Галка открыла мне дверь, я отступил назад. Она всегда казалась мне красивой, но теперь в новом платье, с высокой прической, лучащимися глазами, Галка была до безумия хороша.
- Испугался? - сказала она. - Заходи…
В комнате она остановилась у трюмо, поправила прическу и, следя в зеркало за мной, сказала:
- Знаешь, с утра не оставляет хорошее настроение: Игорю свидание разрешили. Послезавтра выезжаю. Целых три дня будем вместе в гостинице. У них там есть специальная, для родных. Он мне обо всем написал.
- А что мы будем делать сегодня? - спросил я.
- Порадуемся за Игоря вместе. Ведь радость какая… И для Волкова, и для меня.
Признаться, я действительно порадовался за Игоря и за Галку. Беду Волкова переживал как собственную, считал, что такое могло случиться и со мной.
Я предложил сходить в магазин - по части бутылок, мол, похлопочу. Но Галка сказала:
- Все готово, Стас, обо всем позаботилась сама. Мой руки и садись за стол. Буду кормить тебя ужином.
Мы пили коньяк и шампанское, пили за Игоря Волкова, за его возвращение, и весь вечер мы говорили о нем, об Игоре, весь вечер он был с нами за столом… Галка заставляла меня рассказывать про Игоря "все-все", я говорил про наше детство, про жизнь в училище, а Галка все пыталась выяснить, что же хорошего мы находим в море и почему нас так тянет туда.