- Ничего. Ровным счетом ничего. Вас, дорогой мистер Волков, так уж воспитали в Советской России, привили вам мысль, что мы, акулы империализма, обязательно, как говорят русские, себе на уме, во всем ищем выгоду. Да, конечно, принцип частного предпринимательства, основанный на свободной конкуренции, обязательно предполагает наличие выгоды в финале любой коммерческой операции. Но бывают и категории высшего порядка. Не забывайте, капитан, о том, что мы исповедуем христианскую мораль, хотя можем и не верить при этом в существование Господа Бога. С вами именно тот случай, когда мы просто хотим спасти человека от тюремной решетки и позора, ожидающих его на родине. И никаких заявлений с вашей стороны. Понимаете - никаких! Кроме письменной просьбы предоставить подданство нашей страны. Правда, в графе "мотивы" придется написать: "Политические убеждения".
- Шито белыми нитками, - сказал капитан. - Тоньше надо работать… Мистер Коллинз, вы, видно, забыли, что я коммунист.
- Мой дорогой, - перебил его ласково Коллинз, - уточняю… Вы были коммунистом. Во-первых, вас исключат из партии, едва вы вступите на советский берег. А во-вторых, слова "политические убеждения" вас ни к чему не обязывают. Нам же они дадут возможность защитить вас от притязаний советских властей, которые объявят вас уголовным преступником, капитаном, утопившим доверенный ему траулер вместе с командой. Власти заявят, что гражданин Волков подлежит суровому уголовному наказанию. И мы будем вынуждены возвратить вас, сэр.
- Вот и возвратите, - сказал капитан. - Ведь вы же отлично знаете, что я ни в чем не виноват!
- Знаю. И вы знаете, хотя у вас нет никаких доказательств своей невиновности… Правда, кое-кто на Фарлендских островах тоже знает о взрыве в море, хотя и не связывает вместе этот факт и ваше появление здесь. А вот у вас на родине об этом ничего не знают. И не узнают. Никогда не узнают. Уж об этом позабочусь я, мистер Волков, если вы будете продолжать упрямиться. Подумайте. Крепко подумайте и взвесьте все. Судьба в моем лице дает вам шанс. Последний шанс, капитан! Хватайтесь за него обеими руками…
Он поднялся со стула и направился к двери.
- Кстати, - сказал он обернувшись. - Скажите, почему вы не пошли южным проливом, а проложили курс через проход между островами Кардиган? Ведь лоция не рекомендует этот путь для ночного времени… Или в ваших лоциях нет такого указания?
- Есть, - сказал капитан. - Этот маршрут давал мне выигрыш во времени. А рекомендация лоции не есть запрещение.
- Ну да, понимаю, производственный план и прочее. А ведь этот вопрос вам зададут и на суде, капитан. Вы понимаете меня? Вас спасет только взрыв… А о взрыве траулера знаю лишь я и те, кто будет молчать. Итак, я жду вашего решения, мистер Волков.
"Вот так, - подумал капитан. - Значит, так оно и бывает. А ведь у того, как его звали… Да, Борис Стрекозов. Кажется, у него по-другому было, говорили, что он сам этого захотел, никто не принуждал…"
Волков не знал тогда фамилии Бориса, хотя в училище этот парень с радиотехнического был довольно приметен: здорово плясал чечетку на концертах. Ему даже вторую пару ботинок выдали, был такой приказ начальства. А фамилия его стала известна всем уже после того случая.
Борис окончил училище на год раньше. Волков проходил стажировку в Кронштадте, когда из училища приехал их командир курса. Быстро собрали выпускников и приняли резолюцию, клеймящую позором невозвращенца Стрекозова.
После собрания долго не расходились, курсанты говорили о судьбе тех, кто решается покинуть родину.
Разговор был трудным, но откровенным. Пожалуй, впервые будущие мореходы задумались над понятием "родина", "отечество"… Ведь родная земля и жизнь каждого на ней настолько естественны, что в обыденной действительности никто не думает об этом, как не думает о механизме дыхания или кровообращения. Но вот нечто нарушилось в этом сложном единстве, возникла угроза утратить связь с родной землей - и тогда вдруг человек понимает, чем была для него родина.
"Родина, - подумал капитан и оглядел палату портового госпиталя города Бриссен, - никогда мы не думаем о тебе отвлеченно… Ты сама суть наша, а не просто место для проживания, и мысли, подобные моим, теперешним, приходят, когда тебя намереваются отнять".
И еще он вспомнил, что и в минуты смертельной опасности не думал так, как сейчас. А вот теперь…
"Это страшнее цунами, бродячих мин и подводных рифов. Мне многое довелось видеть, но лучше бы еще раз встретиться, например, с тем проклятым льдом, что едва не одолел нас у острова Бруней".
…Оставался час с небольшим до полуночи, когда с "Кальмаром" прервалась радиосвязь.
Начальник промысла Егор Яковлевич Крохайцев, разместивший штаб-квартиру на плавбазе "Россия", время от времени опускал руку на плечо радиста и гудел басом:
- Ты, милок, это самое, еще попробуй…
"Милок" вздыхал, пытался дернуть плечом, рука Крохайцева припечатывала его к креслу, радист поправлял наушники, включал передатчик и в который раз начинал мотать двумя пальцами ключ-пилу, повторяя комбинацию букв, составляющих позывные "Кальмара".
Крохайцев снимал руку с плеча радиста и сопел у него за спиной, потом выходил на мостик, где ждал его капитан "России". Капитан тревожно заглядывал старику в глаза, но Крохайцев молчал. Он подходил к термометру, что едва угадывался снаружи за стеклом рубки, согнутым пальцем подзывал штурмана - у него глаза молодые, лучше рассмотрит, - штурман называл температуру, она медленно понижалась, воздух становился холоднее, ветер усиливался, и начальник промысла уходил в радиорубку, где измотанный радист онемевшими пальцами все звал и звал исчезнувший траулер.
…Целую неделю флотилия промысловых судов пыталась взять рыбу в квадратах, рекомендованных промразведкой. Десятки траулеров щупали воду лучами эхолотов, отдавали тралы по мало-мальски приличным показаниям и поднимали на борт такие крохи, что о них стыдно было говорить на перекличке капитанов.
Рыбы не было.
Начали уже глухо ворчать матросы, нервничали капитаны, а с далекого берега мчались на имя начальника промысла грозные радиограммы.
И Крохайцев решил организовать собственную разведку. Он чувствовал, что рыба есть, должна быть, но ушла из этого района. Тогда Крохайцев послал на разведку траулер "Кальмар".
Через сутки капитан Волков сообщил, что эхолот дает хорошие показания на рыбу. Но Крохайцев не спешил перебрасывать флотилию на север. Он хотел точных, надежных данных и оставил Волкова еще на сутки.
И тогда пришла "Нора". У этого урагана оказался коварный характер. "Нора" мчалась, будоража океан и сметая все на побережье, мчалась без теплого фронта впереди - обычной "визитной" карточки ураганов.
"Нора" захватила траулер далеко на севере. Волков сообщил, что лег в дрейф с подветренной стороны острова Бруней. Это спасало траулер от шторма, а вот спасти от обледенения не сумело. Налетевший ураган резко понизил температуру воздуха, и Волков передал Крохайцеву, что команда борется со льдом. Первая радиограмма об этом была принята в двадцать ноль-ноль. Последняя - за час до полуночи. "Обледенение увеличивается, - радировал Волков, - теряем остойчивость, люди…"
На этом радиосвязь с "Кальмаром" прервалась.
…Их было двадцать два - обычный экипаж на СРТ. Разные люди, каждый с собственными заботами, и свели их на эту "коробку" разные судьбы. Они уходили в море на три-четыре месяца, окунались в опасный труд, временами кляли капитанов, не умеющих "взять рыбу", некоторые из них божились, что это-де в последний раз - уж лучше слесарить в цехе, чем болтаться вот так в океане; веселели, когда обуздывали тяжелый план.
Робкие, отчаянные и смелые встречались на СРТ, только никто из них никогда не говорил о смерти. Это была запретная тема. Правда, порой в лихую минуту "срывался" измученный штормом парень и кричал капитану, что в гробу он видел эту рыбу, что хочет парень еще пожить и пусть капитан уходит стоять под берег. Такое случалось не часто, но капитаны могут припомнить и это.
Шел третий месяц рейса, когда "Кальмар" отправили на север. Команда не взяла еще плана полностью, но оставалось совсем немного, и времени тоже хватало.
Выловленную рыбу уже сдали до того на плавбазу, новой набрать не успели, разве что три десятка центнеровых бочек. Эту рыбу они поймали в последние сутки. Топливо на исходе, пресной воды оставалось в обрез. Капитану Волкову было над чем задуматься.
Он стоял на мостике "Кальмара" и смотрел вниз. Там, на палубе, люди готовились к схватке с ураганом "Нора".
"Я совсем пустой, - подумал Волков о судне, как о себе самом. - Танки запрессовать, что ли…"
Он повернулся и, чтобы сохранить равновесие, ухватился за переговорную трубу. Подтянув к ней лицо, свистнул в машину.
Голос, донесшийся снизу, казался далеким, словно из другого мира.
Капитан сказал механику про балластные цистерны и спросил штурмана, на сколько градусов упала температура. Было минус семь.
Волков ощущал, как ветер срывает с гребней холодные брызги, как летят брызги на палубу и снасти, ударяются о них и, не успев упасть, застывают на поверхности льдистой коркой. И как растет эта корка, капитан чувствовал тоже.
Лед был повсюду. На планшире и вантах, брашпиле и фок-штагах, на мачтах, лебедках, палубе - она скользила под ногами, в шпигатах, на стрелах и на одежде.
Люди кромсали лед ломами, оббивали его со снастей, падали скользкие куски, с ними падали люди, но поднимались и снова кромсали этот проклятый лед.
А его становилось все больше. Матросы работали с остервенением, от соленой ледяной воды трескалась кожа на пальцах, и брезентовые рукавицы впитывали в себя кровь из-под ногтей.
Вот штурман поднял тяжелый лом и ударил по толстой ледяной "колбасе", охватившей один из штагов. "Колбаса" не поддавалась. Штурман снова поднял лом, он выскользнул у него из рук, траулер качнуло, штурман упал и покатился к накренившемуся борту.
За ним ринулся боцман Задорожный, не удержался на скользкой палубе и грохнулся навзничь. Остальные, как по команде, бросились помогать штурману и боцману. А лед все рос и рос, и люди опять принялись за него. Капитан вызвал с палубы кока и приказал приготовить кофе для всех. Сам он оставался в рубке, стоял вместо матроса за штурвалом.
Люди работали молча. Может быть, кто-то из них и кричал или ругался… Но все перекрывал пронзительный визг ветра, он загонял слова обратно в глотки, и удары ломов, и скрежет лопат о палубу, и шум падавших с вант кусков льда - все растворялось и исчезало в его оглушающем реве. Белыми змеями уходили от спин людей спасательные концы к рубке.
Высота волн не увеличивалась, но капитан, поворачивая штурвал, чтоб удержать траулер, чувствовал, как тяжелеет "Кальмар" и, накренившись, все с большим и с большим трудом поднимается обратно.
Траулер терял остойчивость.
В довершение ко всему нарушилась связь "Кальмара" с плавбазой: лед "заземлил" антенну, рация замолчала.
С палубы поднялся старпом и сказал Волкову, что люди валятся с ног.
- Может, спиртику им, Игорь Васильевич, а? - спросил старпом капитана.
- Не стоит, - ответил тот. - Он врет, этот спиртик. Поначалу поднимет дух, затем разом сожрет последние силы… Останься здесь, я пройду по судну.
Волков обходил грузнеющий "Кальмар" и думал сейчас о нем как о двадцать третьем члене экипажа. Он жалел обледеневший траулер - железного работягу с дизельным сердцем и в три сотни тонн водоизмещения. Оставив за себя в рубке старпома, капитан взял лом и работал вместе со всеми остервенело.
Потом Волков поставил на руль опытного матроса первого класса, а сам опять втиснулся в закуток радиста и пытался помочь тому наладить связь по аварийной антенне.
И тогда взбесившаяся "Нора", словно почувствовав, что нет капитана на месте, побила его последнюю верную карту. Старпом позвал Волкова на мостик, сказал ему:
- Ветер заходит, Игорь Васильевич.
Капитан вышел на крыльцо и задохнулся от ветра. Вернувшись в рубку, он увидел, как сдвинулась влево картушка компаса. "Этот финт "Норы", - подумал Волков, - нам может дорого обойтись…"
Ветер изменил направление, и остров Бруней все меньше и меньше служил траулеру прикрытием.
Чтобы встречать носом волну, судно приходилось постоянно поворачивать вправо, и остров все ближе и ближе сползал к траверзу "Кальмара".
Размахи волн, ничем не сдерживаемых теперь, становились сильнее. Судно сносило к южной части Брунея, окаймленной цепочкой скал, и капитан дал передний ход.
Теперь вода хлестала через бак. Ледовый панцирь "Кальмара" становился все толще. Люди, пригибаясь под ледяным душем, механически поднимали и опускали ломы, лопаты валились из рук, наступило состояние, когда безразличие от усталости достигает такой силы, что исчезает страх смерти.
"Так долго нам не продержаться", - подумал капитан.
Сейчас он закрыл глаза, и, когда снова открыл их, госпитальная тишина оглушила капитана Волкова.
Он снова был в Бриссене.
"Я должен был ожидать этого, - подумал капитан. - Как-то не думалось такого раньше, но, вероятно, подспудная мысль оставалась, мысль о том, что и меня судьба может подвергнуть подобному испытанию. Впрочем, зачем я им? Разве мало здесь своих штурманов и капитанов? Много, даже излишек есть, и уходят они плавать под чужими флагами, у них это в порядке вещей… Нет, не капитан Волков им нужен, а советский капитан Волков, русский человек, изменивший родной земле… А моя личность, моя судьба - для них величина бесконечно малая, еще один эпизод в пропагандистской войне, местная операция, не больше…"
Он взял сигарету из пачки, оставленной Коллинзом, и закурил.
"Хорошо, - подумал капитан, - пусть козыри у Коллинза крупные, пусть мне могут не поверить и я буду осужден. Готов ли я к этому? Вынесу ли наказание? Ведь пойди "Кальмар" южным проливом, мы бы давно сдали улов и сейчас промышляли бы снова. Только никто не знал, что на пути траулера… Да, никто не знал. А ты обязан был предугадать это, капитан Волков. Все просто, капитан. Сейчас ты русский человек, и за этим определением ой как много стоит… А отними сам у себя родину или дай ее отнять, и нет тебя больше - ни русского, ни человека".
Капитан лежал на койке в портовом госпитале Бриссена и глядел в потолок широко раскрытыми глазами. Он вспомнил, как встретил Бориса Стрекозова в Гавре, откуда перегонял траулеры, построенные для нас французской фирмой. Этим занимаются обычно ребята из перегонной конторы "Мортрансфлот", но у них не хватало людей, вот и обратились за помощью к промысловикам. Словом, капитан прожил в гаврской гостинице уже с неделю, когда в баре к нему подошел один человек, по виду типичный француз, и спросил:
- Скажите, месье, вы не из России?
Капитан ответил утвердительно.
- Мне кажется, вы учились в мореходном училище. Ваша фамилия Волков?
- Верно, - сказал капитан. - Вы угадали…
- Нет, я просто узнал вас… А вы… ты не помнишь меня, Волков?
Капитан внимательно посмотрел на него. Одет прилично, худощав и подтянут, ничего примечательного, потом капитан понял, что в гражданской одежде никогда раньше его не видел, потому и не узнал сразу, глаза, правда, странные, просящие глаза.
- С радиотехнического я, Борис Стрекозов, помнишь, в мореходке в самодеятельности участвовал…
- A-а… Помню, - сказал капитан. - Плясун… Был такой. Припоминаю.
- Верно, - обрадовался Стрекозов. - Помнишь… Сядем в углу, выпьем за встречу. Не побоишься?
Капитан пожал плечами и направился к столику. Он подумал, что и пьет-то со Стрекозовым как с иностранцем… Молчание затягивалось, и капитан наконец спросил:
- Живешь-то как?
- Неплохо. Работаю экспертом в электронной фирме. Женился на дочери одного из директоров, он тоже из семьи русских эмигрантов… Сейчас еду в Штаты, в командировку, жду "Эр-Франс", в рейсе буду проверять на нем электронное оборудование. Вообще, Волков, здесь можно развернуться, имей только голову на плечах да крепкие руки…
- И дядю, - добавил Волков.
- Как? - не понял Стрекозов.
- Родственничков, говорю, богатых по линии жены надо иметь. Таких, как у тебя.
- А, конечно, они помогли мне, - сказал Стрекозов. - Но только здесь для делового, поворотливого человека, который знает, чего хочет, для такого здесь все условия, не то что у нас…
Он так и сказал "у нас", Волков отметил это и усмехнулся. Но Стрекозов по-своему понял это.
- Только не подумай, что я агитирую, а то, чего доброго, врежешь мне по морде и только неприятностей себе наживешь…
- А ты и не агитируешь вовсе, - сказал капитан. - Разве что за советскую власть.
Стрекозов опять недоуменно поглядел на Волкова, но допытываться не стал.
- Оглянись, - сказал капитан. - Ты и без моей помощи синяков себе наставил.
Стрекозов повернулся к зеркальной стене.
- Видишь? Глаза у тебя как у побитого пса. Жалкие… Такими и останутся до конца.
Стрекозов взболтнул виски в стакане:
- Шутишь… Да, тебе это можно. А здесь шуток не любят. Так-то, земляк… Не любят здесь шутить.
"А какие сейчас глаза у меня?" - подумал капитан.
Он опустил веки, словно боясь увидеть свои глаза и прочесть там нечто такое, на что не имел права.
"Я будто стыжусь… А есть ли для этого основания? - спросил себя Волков. - Да, уже то, что дал загнать себя в ловушку… Почему не остался в море, там, где теперь мои ребята? Но ведь на Овечьем острове оказался помимо воли, и надо было выжить ради истины, ради того, чтобы люди узнали, что произошло в ту ночь… Случись все по-другому - я последним ушел бы с корабля или не ушел бы вовсе, будь хоть какая-то моя вина в том, что корабль попал в катастрофу. В этом могу поручиться перед самим собой. Но что я должен делать сейчас? Где он, этот выход для меня?"
Капитан закурил сигарету и вспомнил, как тогда, у берегов острова Бруней, на борту обледеневшего "Кальмара" он искал выход для всех…
…Тогда он обдумывал несколько вариантов сразу и отбрасывал их, все они не годились. Оставаться на месте? Люди измотаны до предела, лед растет, ветер усиливается, траулер все больше теряет остойчивость. Еще немного - и все: приложенный теперь в верхней части судна центр тяжести накренит траулер до критической величины, а удары волн довершат дело.
Выброситься на берег? Пожертвовать судном? А спасутся ли при этом люди? О скалистые берега Брунея "Кальмар" разобьется в щепки, и не станет ни судна, ни экипажа…
Капитан дал полный ход. Траулер дернулся. Стоявший за штурвалом матрос крепко ухватил рукоятки штурвала и переложил его влево.
Капитан нагнулся к переговорной трубке, хотел предупредить старпома о своем замысле - и дикий вопль толкнул его в спину: "А-а-а-а!"
Матрос вдруг поднял руки, схватил себя за волосы, штурвал качнулся и бешено завертелся вправо.
Темная завеса стерла едва светлевший горизонт, она поднималась все выше, нависая над полубаком и рубкой "Кальмара", выворачивалась, стремясь обнять беспомощное тело траулера.
Матрос прыгнул в сторону и бросился к двери.
- Стой! - крикнул Волков.
Штурвал продолжал вращаться, и "Кальмар" забрасывал отяжелевшую корму влево, разворачиваясь бортом к волне.