Капитан выбросил руку к штурвалу, больно ударили рукоятки по пальцам. Волкова откинуло в сторону, он с трудом удержался на ногах, остановил штурвал и, задыхаясь, перекладывал его влево, заставляя траулер выйти носом к волне.
Завеса упала, накрыв судно, напрягся и задрожал под тоннами воды "Кальмар". Казалось, ему не подняться больше на поверхность, но вот корпус тряхнуло, еще и еще, будто отряхивалась собака, завеса исчезла, и в рубку заглянул краешек посветлевшего горизонта.
"Надо прожить этот день, только один день, который не должен стать для ребят последним".
Усилилась килевая качка. Все труднее становилось удерживать траулер носом к волне. Одно неверное движение, чуть больше переложить перо руля, и "Кальмар" повалится лагом к волне…
"Команду "Спустить шлюпки! Экипажу покинуть судно!" я не подам, - подумал Волков. - Шлюпки примерзли к кильблокам. Да и времени нет. Все может случиться в считанные минуты, два-три сильных удара - и "Кальмар" повалится на борт. Плавная, медленная бортовая качка - это значит, что траулер больше не встанет, он превратился в плавающее бревно. Еще две-три волны, крен резко увеличивается, и судно - вверх килем. А потом двадцать - тридцать минут каждому… Ведь в ледяной воде больше не выжить. Может быть, кто продержится дольше…"
Снова и снова поднимались над судном серые завесы, на мгновение застывали, словно примеривались.
"Надо уходить, - подумал капитан. - Повернуться к ветру кормой и спускаться к зюйду. Там теплое течение, оно собьет лед, там плавбаза, архипелаг…"
Он свистнул стармеху в машину и, не выпуская штурвала, сказал, что пойдет к повороту на заднем ходу, пусть следят за перебоями машины, когда оголится винт.
И еще капитан распорядился: команде приготовиться к повороту, надеть шерстяное белье, нагрудники, быть наготове оставить судно, боцману заняться маслом и по команде слить его за борт, штурману жечь ракеты… Место пустынное, но кто знает… Лишних из машинного отделения отправить на палубу, зачем лишать их известного шанса. Словом, стоять по местам и быть готовыми к последнему повороту.
Стармех из машины сказал, что у него все готово и осадку на корму он сделал.
Волков подвернул немного вправо от направления ветра, поставил руль в положение "прямо", крепче сжал рукоятки штурвала, ожидая, когда волна ударит в перо руля, и дал машине малый назад. Мгновение траулер стоял неподвижно, сотрясаясь мелкой дрожью, затем корма стремительно побежала влево, полубак пересек линию ветра и покатился вправо. Ураган ухватил приподнятый нос "Кальмара" за левую скулу и стремительно поволок его. Еще секунда - траулер встал бортом к волне, начался крен, но сильный вращающий момент уже развернул судно, и обманутая "Нора" изо всех сил поддала "Кальмар" в округлую корму.
…- С Новым годом, - сказал Крохайцев. - Давай выпьем с тобой, Игорь Васильевич.
Они сидели в просторной каюте начальника промысла. Плавбаза "Россия" укрылась от шторма в бухте. Здесь собралась вся флотилия. "Кальмар", ободранный, избитый, покачивался у борта плавбазы, его латала ремонтная бригада вместе с экипажем.
- С Новым годом? - спросил Волков. - Ах да, а я и забыл совсем…
Матрос-буфетчик приготовил закуски и из представительских запасов Крохайцева поставил на низенький столик бутылку.
- Досталось тебе, поди, - сказал старик, открывая бутылку. - Ладно, потом расскажешь…
Он налил по неполному бокалу и опустил ложечку в тарелку с оплывшими кубиками льда.
- Тебе со льдом, Васильич? - спросил Крохайцев.
- Теперь можно и со льдом, - ответил капитан.
"…Как давно это было, - подумал Волков. - Давно… Или мне кажется? Еще и года не минуло с тех пор. Новый год… Каким-то он станет для меня?"
Волков сделал еще три шага по комнате, подошел к столу, нашарил не глядя пачку сигарет и вдруг судорожно скомкал ее.
"Спокойно, капитан, спокойно, - сказал он себе. - Пока они лишь только прощупывают тебя, так сказать, устраивают первое испытание, пробный камень вроде… Будут еще разговоры, угрозы, всякие штучки, о них ты читал и слышал, эти парни - народ изобретательный, верно. А ты наплюй на них, капитан, за тобой ведь сила… И тебя уже ищут, "Кальмар" ищут, неделю ты не выходил на связь, по всему бассейну тревога, как ты мог забыть об этом?.."
Он вскочил на ноги и зашагал по комнате.
- Но пока суд да дело, надо и самому что-то придумать, - сказал капитан. - Придумать…
Он подошел к окну. Улица была по-прежнему пустынна, и только на самом углу склада, у поворота, торчал человек в черной кожаной куртке. Когда капитан выглянул в окно, человек мельком посмотрел в его сторону, затем повернулся спиной и вытащил из кармана пачку сигарет. Капитан отошел от окна и присел на край койки.
"Понятно. Только к чему это, мистер Коллинз?.. Проще предупредить кого следует в порту, на аэродроме и на почте. Но что делать мне? Заявить протест? Ведь не все же здесь коллинзы, есть и честные люди… Проникнуть в муниципалитет и потребовать… Наверняка наши оповестили все приморские государства об исчезновении траулера "Кальмар". И местные власти должны знать об этом тоже… Надо попасть к мэру города. А тип под окном? Вот для чего он болтается тут! Мистер Коллинз и это учел".
И опять часы мучительных раздумий…
Вечером в дверь постучали. Капитан не ответил. Стук повторился, и тогда вошел доктор.
- Что с вами, сэр? - спросил он. - У вас совсем потерянный вид. Если вы по поводу мистера Коллинза, то бросьте переживать. Это его работа. Только я ведь не мог начинать действовать до тех пор, пока не определил вашей собственной позиции. Согласитесь, что я совершенно не знал вас и вынужден был полагаться лишь на интуицию, а она может подвести и таких старых морских чертей, как я. Вы понимаете меня? Теперь мне известен ваш ответ Коллинзу, можно браться за дело. Я уже сообщил властям, что вы нуждаетесь в дополнительном врачебном обследовании. Это даст нам время, чтобы связаться с советским посольством. А сейчас к вам придет один молодой человек - жених Джойс, можете ему доверять. А я ухожу и к этой истории не имею никакого отношения. Выше голову, капитан!
Когда через несколько минут в дверь опять постучали, капитан с готовностью отозвался.
Длинный тощий парень с нервным, подвижным лицом и громадными ручищами, вылезающими из-под обшлагов мешковатого пиджака, переступил порог палаты. Следом за ним в дверь проскользнула Джойс и спряталась за спиной парня.
- Питер Абрахамсен, - сказал, улыбаясь, вошедший, - мое имя Питер Абрахамсен. Репортер…
- Из столицы? - живо спросил капитан. Он почему-то решил, что помощь придет издалека, не представляя, чем могут помочь ему жители Бриссена.
- Нет, мистер капитан.
Питер Абрахамсен принялся озабоченно шарить по карманам, потом вытащил из кармана смятый газетный листок, хотел протянуть капитану, но раздумал и осторожно положил на стол.
- Здешняя газета, мистер Волков. Шеф не хочет давать о вашем деле ни строчки. Он боится…
Абрахамсен обернулся к Джойс. Девушка кивнула, и репортер продолжал:
- Шеф боится… Ну вы сами понимаете. Мы ведь живем в очень маленьком городке, и столица слишком далеко от нас, сэр. Но я могу передать информацию в центральные агентства, если вы, мистер Волков, не будете против этого возражать и согласитесь дать мне короткое интервью. Понимаете?
- Понимаю, мистер Абрахамсен. Я готов, - сказал капитан.
Он встретился глазами с Джойс, девушка улыбнулась, отступила назад и осторожно прикрыла за собой дверь.
"Фарленд айлес ньюс":
"Некоторое время гостеприимством города Бриссен пользовались капитан потерпевшего катастрофу русского рыболовного траулера "Кальмар" мистер Игорь Волков, 30-ти лет, и его товарищ по несчастью Сергей Денисов, 32-х лет. Единственные из всего экипажа оставшиеся в живых русские находились на попечении старшего врача портового госпиталя, нашего уважаемого земляка доктора Джеймса Флэннегена. Вчера, 22 августа, наши гости вылетели рейсовым самолетом до Айсбурга и далее в метрополию в сопровождении сотрудника советского посольства, специально прибывшего за русскими моряками в Бриссен".
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
После судебного процесса, когда председатель уголовной коллегии областного суда огласил приговор, меня отвезли в следственную тюрьму и поместили в одиночной камере.
Ко мне пропустили адвоката, который стал убеждать меня в необходимости подготовить ходатайство в Верховный суд республики. Но я поблагодарил адвоката за помощь, за хлопоты и от подачи ходатайства отказался. От дальнейших его услуг отказался тоже…
Меня приговорили к восьми годам лишения свободы с содержанием в колонии общего режима. Это не так уж много за гибель судна и всего экипажа. Для судей моих на вопрос, что случилось в ту ночь у острова Кардиган, не было иного ответа, кроме заключения опытных экспертов-капитанов: "Кальмар" пошел северным проливом и, по-видимому, с полного хода налетел на подводные камни, распоров себе днище. Другого ответа, который снимал бы с меня вину, не было. И судьи по-своему были правы: вина лежала на капитане, мне не было оправдания. До сих пор в ушах раздается плач жены моего старпома…
Конечно, дело о гибели траулера "Кальмар" было не из легких. Оно усложнялось тем, что я был единственным свидетелем катастрофы, но сам толком не мог объяснить, что же произошло в ту ночь. Тут еще примешивалось обстоятельство, по которому мои свидетельские показания носили субъективный характер, так как обвиняемым был я сам…
Случись все это у наших берегов, прокуратуре не составило бы труда послать к месту кораблекрушения своего работника, и тот легко бы выяснил у жителей побережья, был ли ночью взрыв или нет. Но мы не могли вести следствие у берегов другого государства. Правда, прокуратура еще до моего прибытия в порт сама выдвинула версию со взрывом мины и запросила соответствующие материалы, подключив к делу компетентные организации. Но ответ был отрицательным. Кстати, район последнего плавания траулера "Кальмар" не считался опасным в минном отношении, зато он был весьма опасен в отношении навигационном. Поэтому заключение комиссии капитанов-экспертов и послужило обоснованием для составления обвинительного заключения.
Выдвинутая мною в ходе следствия версия о взрыве мины была отвергнута на основании однозначного ответа администрации Фарлендских островов: никто из жителей о взрыве не слыхал.
Вот если бы я рассказал об угрозе Коллинза и сделал бы это сразу, тогда органы следствия стали бы искать иные пути постижения истины. Но я молчал. Во-первых, я не видел рапорта смотрителя маяка на мысе Норд-Унст, а только слышал о нем от Коллинза. Во-вторых, покажи Коллинз рапорт мне, кто бы мог доказать, что этот "рапорт" не фальшивка и что сочинил его не сам мистер Коллинз - такие молодчики, как он, способны на любой подлог.
И в-третьих, упоминание о "рапорте" в собственном сейфе мистер Коллинз мог использовать как средство шантажа.
Вот почему на следствии и суде я молчал. И все шло своим законным чередом.
Когда же я снова попытался прояснить истину и сказал судьям о возможном взрыве плавающей мины, государственный обвинитель зачитал официальную бумагу администрации Фарлендских островов из Бриссена.
"Никто из жителей островов взрыва не слышал". Тут же прилагалась метеорологическая справка: в ту ночь в районе катастрофы было спокойно на море, в воздухе и на суше. Другими словами, не услышать взрыва было невозможно. Отсюда судьи сделали вывод: версию отклонить как несостоятельную.
Но должно же быть объяснение случившемуся? Этого требовало не только правосудие… Вдовы и дети, родители и друзья погибших - весь город, наконец, ждал, когда суд установит истину и накажет виновника катастрофы - капитана. А в том, что виновен в несчастье он, мало кто сомневался.
Я уже упоминал, что авторитетная комиссия опытных капитанов и представителей морской инспекции, которая по требованию областной прокуратуры самым тщательным образом разобрала рейс, проанализировала навигационную обстановку в районе гибели "Кальмара" и воссоздала примерную прокладку курса траулера, не преминула подчеркнуть, что проход ночью северным проливом не рекомендован лоцией, хотя и объяснила следствию и суду: прямо этот факт в вину капитану ставить нельзя. На вопрос прокурора, мог ли выбор капитаном "Кальмара" южного пролива гарантировать безопасность плавания, председатель комиссии, известный капитан Лошкарев, ответил, что в море никто не может гарантировать безопасность плавания… И все же…
- По всей видимости, кто-нибудь из штурманов допустил ошибку в прокладке курса, - сказал Лошкарев. - Такие вещи случаются на флоте. Достаточно перепутать знак поправки компаса - и курс судна может пройти по берегу. А в условиях плавания в узкостях и при сильных течениях, которые просто невозможно иногда учесть до конца, вероятностная ошибка увеличивается во много раз. Долг капитана учитывать все варианты отклонения от истинного курса, проверять помощников-штурманов. Трудно судить о том, что именно произошло. Но капитан находится среди нас, а тех, двадцати, уже нет, и никто из них никогда не вернется… Впрочем, судить - это не моя компетенция… Я только попытался воссоздать сложившуюся там, в море, аварийную ситуацию.
Так сказал старейший капитан нашего бассейна, получивший первый штурманский диплом еще до революции. И Лошкарев был прав. И судьи тоже были правы, вынося мне обвинительный приговор. А те, кто слышал взрыв мины, жители Фарлендских островов, не могли пока свидетельствовать в мою пользу.
Когда председатель суда спросил меня, допускаю ли я возможность ошибки в прокладке курса, под нараставший шум в зале я ответил:
- Да, допускаю… Но все-таки убежден: судно погибло от столкновения с миной.
- Подсудимый Волков, - спросил председатель суда, - признаете ли вы себя виновным?
Я должен был ответить "да" или "нет". Но продолжал надеяться, что рапорт смотрителя на мысе Норд-Унст все-таки хранится в сейфе мистера Коллинза, догадывался о содержании этого рапорта, оно снимало с меня вину, и, может быть, когда-нибудь его содержание могло бы стать известным суду… Не мог я принять на себя несуществующую вину…
- Нет, - сказал я. - Если и виновен, то в том, что остался жив…
А потом судья прочитал приговор: "Виновным себя не признал… выдвинутая подсудимым версия не подтверждается документами… Листы дела такой-то и такой-то… Учитывая заключение экспертной комиссии… Принимая во внимание… Суд приговаривает гражданина Волкова Игоря Васильевича к восьми годам лишения свободы с содержанием в колонии общего режима… Приговор может быть обжалован в семидневный срок, считая с момента его оглашения…"
Галку я просил не приходить на суд, но сейчас мне хотелось ее увидеть, и адвокат обещал передать мою просьбу прийти в тюрьму на свидание.
Для себя я решил, что сниму с нее всякие обязательства и скажу ей об этом, когда увижусь с ней. Адвокат ушел, и я остался один со своими раздумьями, но понял, что притворяюсь перед самим собой, играю в некоего рыцаря, а кому это нужно? Не мне, во всяком случае…
Уже тогда пришло ко мне опасение, как бы такой разговор не оскорбил Галку, как бы я не оттолкнул ее придуманным из ложно понятого благородства равнодушием. И все-таки пошел на этот разговор. Теперь-то знаю, что прозвучало это тогда, в камере, как отказ от нее. Не найдя для Галки доброго слова в те минуты, я расплатился за это сполна.
Но в то время слишком подавили меня события. Едва закрывал глаза - видел вдов, родителей и детей, плачущих в зале суда, за ними вставали лица погибших, и эта трагедия заслонила мой собственный мир, собственные беды казались чересчур мелкими. Отгородившись бедою от жизни, я притиснул к земле еще одну душу, даже не заметив этого тогда, не поняв, что делаю… Уже после случившегося, когда узнал о жене и Станиславе Решевском, я часто думал, осыпая их мысленными упреками за "предательство", что тогда, в камере для свиданий, предал не только ее, но и себя самого. Но в тот злополучный день, когда из подсудимого превратился в осужденного, не был еще готов к такому выводу. Мне предстояло многое узнать и пережить, чтоб научиться по большому счету искать изъяны в своих действиях и в самом себе…
Камера, куда меня поместили, была, пожалуй, даже попросторнее, нежели моя каюта на "Кальмаре". Правда, теперь на новых плавбазах у капитанов настоящие апартаменты из нескольких комнат. Только на таких судах плавать мне не приходилось и теперь уже вряд ли придется… Я подумал, что, впрочем, и в своей каюте капитан одинок, хотя, независимо от класса корабля, на каждом из них капитан наделен неограниченной властью и судьба всего экипажа в его руках…
Трудно быть капитаном. Этой профессии не обучают. Учатся на штурмана в средних и высших мореходках. Капитаном становятся. Капитан - опытный штурман, отплававший положенный срок и благословленный на это святое место отделом кадров, парткомом и областным комитетом партии.
И дело не только в великой ответственности капитана за все и всех. Доверяешь экипажу - спи в каюте, не доверяешь - торчи на мостике дни и ночи рейса напролет. Что бы ни случилось на судне - столкновение ли, поломка двигателя, посадка на мель, пожар, потеря якорей, опоздание из рейса, "сгоревший" план или несчастные случаи с людьми - и чья бы ни была при этом вина, - за все отвечает капитан. Только в одном случае снимается с него вина - в случае действия непреодолимой силы, "форс-мажор", как говорят французы, или "Акт оф Год" - действие Бога - так говорят англичане. Ну, скажем, разверзлось неожиданно море и корабль оказался на обнажившемся дне. Или цунами зашвырнуло судно на берег… Или… Впрочем, и здесь нужно доказать, что имело место именно "форс-мажор", а не элементарная оплошность капитана.
Гибель "Кальмара" - типичное "действие Бога" или, скорее, наверное, черта, но так уж сложилось, что в игру случая включились иные силы…
Дважды я испытал в море чувства, какие, наверное, неведомы человеку, живущему только на земле. В первый раз это было, когда, окончив мореходное училище и получив штурманский диплом, я вышел на промысел со старым капитаном Фроловым. Сейчас он уже на пенсии, больше не плавает… Взял меня Фролов к себе третьим помощником, на стоянке, когда готовились к рейсу, гонял по порту с разными поручениями и лично проверял полученные мною в навигационной камере морские карты, лоцию и мореходные инструменты: транспортиры, параллельные линейки, хронометры, секстаны… Словом, все, что находится в ведении третьего штурмана. Я из кожи лез вон, чтоб как-нибудь не опростоволоситься, и Фролов, по-видимому, остался доволен, разносов не устраивал, а говорили, будто на них мастер. Капитан лишь неопределенно хмыкнул, когда я докладывал ему о готовности судовых ролей, документов и штурманского оборудования.
Пока шли Балтикой, он все мои вахты простаивал на мостике, приглядывался, иной раз словно бы невзначай ронял замечания о том, что вот лучше взять пеленг на тот маяк или на этот, а здесь, мол, район интенсивного судоходства, скажите матросу, пусть повнимательней наблюдает вокруг, или отсюда уже хорошо слышны сигналы радиомаяка на мысе Скаген, попробуйте прикинуть радиопеленг.