После знакомства с Арнольдом Саше открылся совсем другой мир. Арнольд был знаком практически со всей тогдашней полулегальной богемой - художниками, поэтами, музыкантами. В этих компаниях царил совершенно иной дух, тогда его гордо называли духом свободы. В компаниях вовсю ругали гэбэшников, мечтали о демократии. В каждой компании обязательно находилась пара людей, побывавших на принудительном лечении в дурке. Саша видел перед собой абсолютно нормальных, вменяемых, умных людей, которые даже о сумасшедшем доме умели рассказывать так, что все окружающие покатывались со смеху.
Саша удивился еще больше, когда узнал, что Арнольд приходится внуком известному чекисту. Что его отец занимает достаточно высокий пост в авиационной промышленности.
- А что ты удивляешься? - улыбнулся тогда Арнольд. - Хочешь быть диссидентом, имей хорошую родословную.
В период учебы они виделись практически каждый день. Часто бывали на даче Бесединых в Кратове, где жили семьи старых большевиков. Множество раз ездили на перекладных в Ленинград. Вместе объехали практически все недалеко расположенные от Москвы города. Венцом их совместных туристических скитаний стала поездка автостопом в Крым. С канистрой разливного крымского портвейна они пешком обошли весь полуостров. Поднимались на Ай-Петри, ловили камбалу, ныряли над срезанными днищами затопленных кораблей и собирали креветок.
- Мы живем в удивительную эпоху, - сказал однажды Арнольд Саше, когда они ночью сидели у костра на берегу Черного моря и пили портвейн. - Скоро все изменится.
- Так уж и все? - скептически усмехнулся Саша. - Сложно представить.
Он привык доверять мнению Арнольда, но тогда, в 1976 году, окружающий их мир казался Саше настолько незыблемым, что такое невозможно было даже вообразить.
- Великие перемены вообще трудно себе представить, - спокойно ответил Арнольд. - Это я говорю тебе как философ, исповедующий практицизм. Разве кто-нибудь мог предположить, что Петр Первый заставит всех брить бороды? Это было настолько невероятно, что просто не могло прийти в голову. Результат, однако, всем известен. Или пятьдесят третий год… Кто мог предположить, что через восемь лет будет двадцать второй съезд партии, и Сталина вынесут из мавзолея? Лежа в мавзолее рядом с Лениным, он казался незыблемым, вечным. Сталин сам создал эту идею незыблемости, когда сделал из Ильича мумию и положил на века под стекло на всеобщее обозрение. А у истории на этот счет было, как видишь, свое особое мнение.
- Хочешь сказать, что наступит момент, когда и Ленина вынесут из мавзолея? - засмеялся Саша.
- А почему бы и нет? - серьезно посмотрел на него Арнольд. - Выкопали же много веков назад из могилы Оливера Кромвеля. Понимаешь, Саня, людям свойственно цепляться за собственную жизнь. Даже нет, не за собственную. Вообще за человеческую жизнь. Она является для них мерилом истории. Это было у всех, даже у самых масштабных исторических деятелей. Знаешь, чему больше всего удивился Сталин перед началом Ялтинской конференции? Тому, что вместо Черчилля на нее приехал новый премьер-министр Англии. У Сталина это просто не уложилось в голове. Почему не приехал Рузвельт, ему было понятно - Рузвельт умер. Но как мог не приехать живой Черчилль? Так что видишь, история меняется внезапно и совсем не так, как все ожидают. Все, кто скажет, что они знают, какой будет страна через двадцать лет - не важно, гэбисты они или диссиденты, - врут. Вот если ты спросишь меня, что будет через двадцать лет, я тебе честно скажу: не знаю. Но, - Арнольд многозначительно поднял палец, - все будет совсем не так. Это я тебе обещаю.
- Ну уж мы-то с тобой через двадцать лет будем общаться? - улыбнулся Саша. - Или станем делать вид, что незнакомы?
- С тобой, Саня, мы обязательно будем общаться, - улыбнулся в ответ Арнольд, беря двумя руками пятилитровую канистру. - Вот за это давай мы с тобой и выпьем. Чтобы всегда друг о друге помнить.
Арнольд сделал из канистры несколько внушительных глотков и протянул ее Саше.
- За будущее, - сказал Саша, - каким бы оно ни было.
- Вам принести еще что-нибудь? - неожиданный вопрос вывел Сашу из состояния глубокой задумчивости.
Александр Борисович тряхнул головой и увидел стоявшую рядом со столиком официантку. Потом перевел взгляд на стоящий перед ним опустевший стакан.
- Принесите, пожалуйста, еще сто граммов того же. И посчитайте сразу.
- Одну минутку, - удалилась официантка.
Саша дождался, пока принесут коньяк, и расплатился.
"Вот ты и наступило, будущее, - подумал он. - Только сейчас за него пить как-то не хочется".
А потом закончился четвертый, предпоследний курс. Вместе с ним завершались ненавистные занятия на военной кафедре. Впереди были три месяца военных сборов, звание младшего лейтенанта запаса и последний, пятый курс.
Так впоследствии и не выяснили, что послужило причиной пожара. В плане пожарной безопасности их военная часть была образцово-показательной. Как, впрочем, и все советские военные части в 1977 году.
С трудом разлепив глаза, которые так и норовили закрыться, Саша с каким-то ленивым изумлением обнаружил себя на плечах Арнольда, который, сшибая ногами горящие тумбочки и кроя все подряд четырехэтажным матом, тащил его к горящему выходу.
- Я же так хорошо спал, - сказал Саша и отключился.
Саша очнулся через три дня в лазарете, и врач рассказал ему, что такое отравление угарным газом.
- Еще минут пятнадцать, и вас бы уже никто не откачал. С ожогами вам повезло, у вас их практически нет. А вот вашему другу повезло меньше. У него серьезно повреждены обе руки. Очень сильные ожоги. Его сразу отправили в Москву в военный госпиталь. Но ты не переживай, руки ему сохранят. О его поступке написали в "Красной звезде", представили к медали, так что, будь уверен, врачи сделают все возможное.
Врачи действительно сделали все возможное, и когда Саша навестил Арнольда в военном госпитале, тот находился в прекрасном расположении духа. Или делал вид, что это так. Он вслепую играл в шахматы с соседями по палате и заигрывал с медсестрами.
- Ну здорово, жертва образцово-показательной пожарной безопасности. Надеюсь, ты мне принес выпить? А то порядки здесь строгие, а родители считают, что я получил серьезную психологическую травму и сразу сделаюсь алкоголиком.
- А то, - Саша вытянул из-под халата литровую фляжку коньяку. - Удобнейшая вещь. Плоская, а вмещает целый литр. Ты как себя чувствуешь-то?
- Нормально. С руками порядок. Врачи сказали, что всеми пальцами смогу шевелить. На фортепьяно, как Ференц Лист, конечно, теперь не сыграю. Но я, как ты знаешь, играть вообще никак не умею, так что эта новость меня совсем не расстроила. Вот шрамы, правда, на всю жизнь останутся. Но с другой стороны, шрамы только украшают мужчину, правильно?
Через год они окончили университет, и жизнь сразу как-то внезапно развела лучших друзей в разные стороны. Саша поступил в прокуратуру, работа в которой занимала все свободное время, Арнольд начал заниматься журналистикой. Первое время они перезванивались, а потом потеряли друг друга из вида. Затем началась перестройка, и Саша узнал, что Арнольд пошел в политику. С тех пор он следил за карьерными перемещениями Арнольда вплоть до его назначения первым вице-премьером Москвы. Полгода назад Арнольд объявился собственной персоной. И вот сегодня Саша узнал то, что он узнал. И что теперь делать?
Александр Борисович Турецкий посмотрел на часы. Оказалось, что он просидел в кафе почти что два часа. Он достал из кармана мобильный телефон и включил его. На экране высветилось: "У вас четырнадцать пропущенных вызовов".
"Что теперь делать?" - спрашивал Сашу внутренний голос.
"Работать! Что у тебя, Турецкий, работы мало? Андреева из тюрьмы вытаскивать. Разбираться с Андрейченко и Донским".
"С Арнольдом что делать?" - настойчиво повторял внутренний голос.
"Не знаю я, что делать с Арнольдом, не знаю. Неужели, не понятно? Не знаю".
11
Несмотря на субботу, выходной день, телефон в кабинете за последние два часа звонил столько, что каждый раз, протягивая руку к трубке, Александр Борисович боялся, как бы не обжечься. И еще, каждый раз он думал, почему все считают, что Александр Борисович Турецкий в субботу обязательно должен быть на своем рабочем месте. На этот раз звонок оказался от Иры.
- Ириш, - съехидничал Турецкий, - ты что, выясняешь, правда ли я на работе?
- Неправда. А если бы и так? Ты муж мне или нет? - и безо всякого перехода она сменила тон с кокетливого на серьезный: - Шурик, выручай. Ситуация критическая.
- Что случилось? - устало спросил Саша.
- Съезди, пожалуйста, вечером на концерт Владика Гиндина.
- Что?! - не поверил своим ушам Турецкий. - Ира, мы же с тобой договаривались. Мало того что я дома каждый день слышу об этом гениальном мальчике, так теперь я еще и на концерт должен ехать?
- Подожди, ты не понял. Ему срочно надо отвезти ноты. У него через четыре часа концерт, а без нот он не сможет играть. У нас там везде специальные пометки. Я тебя очень прошу, приезжай.
- А ты-то почему не можешь отвезти?
- Шурик, ты не поверишь.
Когда Турецкий вошел в квартиру и увидел Иру, он действительно не поверил своим глазам. Зато наконец-то поверил в то, что Ира говорила ему по телефону.
Под правым глазом благоверной Александра Борисовича Турецкого к этому времени расплылся изумительной формы и оттенка синяк.
- Я не знаю, как так получилось, - пожаловалась Ира, - обычно я ударяюсь лбом, а тут как-то не так повернулась - и вот. Теперь ты понимаешь, что я сама не могу ехать.
Александр Борисович вздохнул и поцеловал жену в лоб:
- Хотя бы не болит?
Ира отрицательно помотала головой:
- Я сразу лед приложила.
Александр Борисович вздохнул во второй раз:
- Ну давай, я сейчас чаю выпью и поеду.
- Какой чай? - заторопилась Ира. - Времени нет. Ты должен приехать хотя бы за час до концерта. Сразу найди Владика и передай папку с нотами. Объясни ему, что я не смогла приехать, но желаю ему ни пуха ни пера. Если тебя не будут пускать, скажи, что ты от меня.
- Кто это, интересно, меня не будет пускать с моим удостоверением? - ' усмехнулся Турецкий.
- Шурик, не маши там направо и налево своим удостоверением. Обязательно поднимется шум, и Владик может разнервничаться. А ему перед концертом ни в коем случае нельзя волноваться. И как только отдашь папку, сразу перезвони мне. Только не заезжай никуда выпить чай по дороге. Выпьешь в буфете. И вообще, там после концерта будет банкет. Считай, что это тебе компенсация.
- Откровенно говоря, я бы предпочел другую компенсацию, - наклонился Турецкий к жене и поцеловал в шею.
- Шурик, иди, а? - сказала Ира и, сунув ему в руки папку с нотами, вытолкнула за дверь.
Когда дверь закрылась, Александр Борисович Турецкий вздохнул в третий раз.
Пятнадцатилетний "гениальный мальчик" Владик Гиндин оказался на поверку не по годам серьезным молодым человеком в очках с копной черных волос.
- Большое спасибо, - сказал он, принимая папку с нотами из рук Турецкого. - А Ирина Генриховна что, не придет?
- К сожалению, у Иры очень сильно начал колоть бок, и она испугалась, что может не успеть. Поэтому вот прислала меня. Но она просила передать тебе ни пуха ни пера.
- Спасибо. А вы ее муж, да? - серьезно поинтересовался маленький гений.
- Да, - сказал Александр, уже заранее предвкушая следующий вопрос насчет прокуратуры.
- Вам повезло, - серьезно сказал Владик Гиндин, вздыхая. - У вас очень красивая жена.
Если Александр Борисович Турецкий имел бы привычку в случаях большого изумления хлопать глазами, сейчас бы он начал делать именно это.
- Да, - сказал он после десятисекундной паузы. - Да, конечно. Мне очень повезло.
- Ну я пойду, - сказал Владик Гиндин.
- Да, хорошо, - кивнул Турецкий. - И это, - остановил он Владика у двери, - удачи тебе. - Турецкий пожал руку юному музыканту.
- Спасибо. Передайте, пожалуйста, Ирине Генриховне, чтобы она поправлялась, - попросил Владик.
Выйдя в коридор, Александр Борисович набрал домашний номер:
- Ириш, все в порядке. Папку с нотами только что отдал. Владик просил передать тебе, чтобы ты поправлялась.
- Надеюсь, ты не сказал ему, что со мной произошло?
- Нет, я сказал ему, что у тебе заколол бок.
- Ну спасибо. И вообще, Шурик, у тебя какой-то странный голос. Ты что сейчас делаешь?
- Собираюсь идти искать буфет. А то ведь чаю я так еще и не выпил.
- Шурик, спасибо тебе огромное. Но ты бы все-таки остался, послушал, как он играет.
- Ира!
- Ладно, все, молчу. Спасибо тебе еще раз. Целую.
Александр Борисович Турецкий мрачно шел по холлу концертного зала в ту сторону, куда указывала коричневая стрелка с надписью "буфет".
"Мальчик, - думал он, - тоже мне мальчик нашелся. Нет, конечно, кто скажет, что это девочка… и так далее, но все-таки. Какой же он мальчик? "У вас очень красивая жена". Спасибо тебе, Владик. Сам я об этом не догадывался.
Наверное, первый раз в жизни Александру Борисовичу Турецкому не задали осточертевший вопрос о месте его работы. А лучше бы задали. Неужели в его душе поселилось чувство ревности! И к кому! Маленькому мальчику! Фу-ты, какая глупость.
Местный буфет, как и подавляющее большинство буфетов, расположенных в концертных залах, изобилием похвастаться не мог. Хотя и хвастался вовсю. Классические советские бутерброды - с двумя кусками сервелата, с ветчиной, с одним куском красной рыбы и с сыром - лежали на витрине так торжественно, как если бы они были свежепойманными устрицами. Зато имелись водка, коньяк, вино и, что в данный момент было гораздо актуальней для Александра Борисовича Турецкого, поскольку он был за рулем, кофе и чай.
Несмотря на то что всю дорогу он говорил и думал о чашке крепкого чая с лимоном, Александр Борисович почему-то заказал кофе. Уж больно тягостно сделалось у него на душе при виде коробки с выстроенными в ряд чайными пакетиками. Кофе, по крайней мере, варили прямо на месте. Пробежав взглядом по ряду уныло жмущихся друг к другу пирожных, Александр Борисович в результате остановился-таки на бутербродах с колбасой. Получив все, что ему причиталось, Александр Борисович отошел в самый дальний угол, туда, где свет был не таким ярким, и уселся за столик лицом ко входу.
Кардинальный пересмотр всех основополагающих ценностей, протекающий в России на протяжении последних пятнадцати лет, не мог не затронуть и одного из главных атрибутов красивой жизни по-советски - буфетных бутербродов с сервелатом. В отличие от тех, старых, нынешние бутерброды были обернуты массивным слоем пищевой ленты и украшены листочком петрушки. Для того чтобы размотать ленту, Александру Борисовичу понадобилась как минимум минута. Правда, несмотря на столь внушительный защитный слой, внутри бутерброды все равно оказались подсохшими. И кофе оказался дрянной.
- Ну и хорошо, - с какой-то Злостью подумал Турецкий и принялся активно жевать бутерброд, запивая его напитком, за который любой турецкий султан посадил бы повара как минимум на кол.
Единственным несомненным достоинством нового буфета было отсутствие очереди. Что при нынешнем душевном состоянии Александра Борисовича Турецкого было уже очень много. Однако не успел Турецкий порадоваться этому обстоятельству, как в буфет начали заходить люди.
Первой зашла интеллигентная пожилая дама шестидесяти лет в очках, высокая и прямая, как палка. Она заказала кофе и, сев через два столика лицом к Александру Борисовичу, достала из черной бархатной сумочки с перламутровой пуговицей пачку папирос. Дама закурила и начала дымить так, что Александру Борисовичу стало жалко собственные легкие.
"Прямо Раневская, - подумал Турецкий, - Фаина Георгиевна собственной персоной".
Следующими зашли молодая мама с сыном. Следователь Турецкий сразу решил, что она учительница литературы. Мама подвела сына к витрине и сказала:
- Ну видишь. Я же тебе говорила, что здесь ничего нет.
Сразу после этого они удалились.
А вот при виде третьего посетителя Александр Борисович почувствовал, как у него внутри начинает что-то шевелиться. И этим чем-то определенно был не съеденный бутерброд.
В буфет вошла женщина на таких высоких каблуках, что у Александра Борисовича, что называется, отвисла челюсть. Как и все мужчины, Турецкий где-то слышал, что максимальная высота женской шпильки составляет что-то около пятнадцати сантиметров, но сейчас он видел перед собой каблуки, в которых было по меньшей мере сантиметров тридцать. Александр Борисович как завороженный следил за перемещением каблуков по полу. Ему подумалось, что женщина, не побоявшаяся забраться на такую высоту, должна быть чертовски в себе уверена. Пару раз ему случалось натыкаться в газетах на сообщения, что та или иная голливудская знаменитость наворачивалась-таки с собственных каблуков. Нет, определенно ходить на таких каблуках и не упасть…
"Упадет, - сказал сам себе Александр Борисович. - Точно упадет. Жаль вот только, поспорить не с кем".
Однако обладательница высоченных каблуков довольно-таки свободно дошла до стойки и небрежным тоном заказала себе пятьдесят граммов коньяку.
"Ну теперь-то уж точно упадет", - решил про себя Турецкий.
Однако женщина свободно выпила пятьдесят граммов и потребовала еще.
"Или я ошибаюсь, - подумал Турецкий, - или будет весело".
В какой-то момент ему показалось, что женщину слегка повело в сторону. Но скорее всего, это был оптический обман. Разделавшись со второй порцией, женщина неторопливо развернулась и, не удостоив Александра Борисовича взглядом, направилась к выходу из буфета. Все-таки ее слегка пошатывало.
"Нет, это уже просто дело принципа, - подумал
Александр Борисович, вставая из-за стола. - Ну не может она вот так вот. Да еще сто граммов".
Самоуверенная незнакомка направилась прямиком в зал.
"Вот черт! - подумал Александр Борисович. - Она еще к тому же пришла на концерт. А там Владик Гиндин".
Однако искушение увидеть закономерный результат женской самоуверенности оказалось слишком велико. Александр Борисович достал из кармана билет и, набрав полную грудь воздуха, вошел внутрь.
Заняв положенное место, он тут же принялся искать глазами объект своего интереса. Она сидела на три ряда впереди, немного слева, и, не шевелясь, смотрела в сторону сцены. Александр Борисович хотел было подумать о том, что, судя по тому, как прямо она держится, те сто граммов в буфете были неединственными, но не успел. В зале зааплодировали, и на сцене появился Владик Гиндин.
На протяжении следующих полутора часов Александр Борисович клял себя последними словами. Он обещал себе, что больше никогда не станет смотреть на женщин. Что женщины, коварные существа, способные увлечь мужчину куда угодно, даже на концерт Владика Гиндина. А уйти было неудобно. Во-первых, Александр Борисович оказался в самой середине. А во-вторых, и от этой мысли Турецкому делалось совсем плохо, Владик Гиндин мог разнервничаться!
"Господи, - думал Александр Борисович, - ну что я тебе сделал? Ведь сегодня суббота! А как я провожу день? Первую половину дня на работе, а вторую… И я даже не могу уйти, потому что боюсь потревожить "гениального мальчика", который два часа назад сообщил мне, что у меня очень красивая жена".