– Что за глупости? – изумился Никита Владимирович. – Где вы наслушались этих баек? Вы же умный человек. Никакой сыворотки правды в природе не существует. Вы начитались желтой прессы.
– Не пудрите мне мозги, – ответил Нисенбаум. Следователь вздохнул, раскрыл блокнот, снова закрыл, повертел авторучку. Значительно помолчал.
– Все-таки будет лучше, Моисей Залманович, если вы настроитесь на конструктивный лад, – мягко произнес он.
– Кому?
– Что – кому?
– Кому будет лучше?
– Вам, разумеется.
– Вот и угрозы начались, – Нисенбаум тоже вздохнул. – Нет, вы явно не дорожите моей персоной. И, следовательно, халтурно относитесь к выполнению ваших прямых обязанностей. Чего стоят хотя бы обстоятельства моего задержания! У меня мог случиться инфаркт. Может, он и случился.
– У вас нет инфаркта. Вас осмотрел врач и не нашел ничего страшного. Обычные возрастные изменения.
– Знаю я ваших врачей. Ничем не лучше тех, с которыми мне приходилось общаться в концлагере. И после.
Никита Владимирович легонько – в отличие от майора Жаворонка – прихлопнул ладонью по столу.
– Моисей Залманович, давайте прекратим все это. Хорошо, лучше будет не только вам. Лучше будет государству, в котором вы как-никак проживаете. Вы ведь не поставите мне в вину заботу о государстве?
Нисенбаум искренне расхохотался:
– Да когда ему бывало хуже, государству-то?
– Напрасно иронизируете. Вы ведь правоверный иудей?
– О, эту песню я уже когда-то слышал. Знакомо. И что с того?
– А то, что вы плохо усвоили историю своего народа. Евреев не любят за то, что они всегда действуют к собственной выгоде.
– Жизнь заставляет.
– Согласен. Но в то же время они извлекают эту выгоду через активную помощь стране, в которой живут. Вы практикуете что-то наподобие симбиоза, не сливаясь с коренным населением. От евреев всегда бывало много пользы. Им хорошо, когда хорошо среде их обитания. Вспомните Иосифа Прекрасного, вспомните Египет.
– Довольно неблагодарная страна. Бог вывел нас оттуда. И для Египта это кончилось плохо.
– Но в нашей стране он покамест вас держит.
– Ой ли? Израиль уже весь русскоязычный.
– В отличие от египтян, мы умеем быть благодарными.
Моисей Залманович скрестил на груди руки.
– Что-то я этого не заметил. Теперь не угрожаете, теперь подкупаете, да? Или это просто другая разновидность шантажа? Хорошо, оставим эти бессмысленные словопрения. Что вам от меня нужно?
– Вот это уже слова не мальчика, но мужа, – похвалил старика Никита Владимирович. – Сейчас вы кое-что осознаете и поблагодарите нас за действия, предпринятые в вашем отношении. Вы просто не в курсе некоторых событий. Знаком ли вам некий Сергей Семенович Остапенко?
Моисей Залманович чуть вздрогнул.
Он был готов к этому вопросу, и все-таки имя старого товарища, произнесенное вслух, отозвалось в нем болью. О Сережке он давным-давно ничего не слышал.
– Глупо было бы отрицать. Да, знаком. Неужели вы станете спрашивать, при каких обстоятельствах мы познакомились?
– Конечно, нет. Это нам известно. Вы поддерживали с ним связь?
– Вам ведь должно быть известно, что нет.
– А почему, кстати? – прищурился Никита Владимирович. – Почему вы, Моисей Залманович, оборвали все контакты и живете отшельником? Другие, например, вступают в разные сообщества... бывшие узники концлагерей, тот же "Мемориал"...
– Слишком болезненные воспоминания.
– Ну ладно, к этому мы еще вернемся. Значит, не поддерживали...
– Почему в прошедшем времени? – неожиданно спросил Нисенбаум. Он всерьез встревожился.
– Хороший вопрос. Правда, ответ будет грустным. Сергея Семеновича больше нет, Моисей Залманович. Его убили. Вы не находите странным, что ваши новые друзья ничего вам об этом не сказали?
Тот помолчал.
– ...Как он погиб? – спросил он, наконец.
– Его задушили в собственной квартире. Недавно. А перед этим пытали. Ногти выдергивали и все такое – ну, можете вообразить. А незадолго до этого расстреляли его лечащего врача, и еще медсестра подвернулась, совсем уж непричастная. Прямо в поликлинике.
Теперь Нисенбаум замолчал надолго. Он понимал, что следователь из новых жаворонков не врет.
– Вы же не хотите, чтобы вас постигла та же судьба? – осведомился Никита Владимирович.
– Очередная угроза?
– Совсем наоборот. Я отпущу вас хоть сию секунду. Вы не арестованы, вы изолированы для вашей же безопасности. И вы должны отдавать себе отчет в том, что ваша жизнь находится под угрозой, и что связано это с давнишними событиями, в которых, как ни прискорбно, участвовали вы и покойный Сергей Семенович. И что на вашем месте я не особенно доверял бы этим самым новым друзьям, которые не удосужились проинформировать вас о происходящем.
Вот это была ложь.
Во всяком случае, в той части филиппики, где следователь обещал сию секунду отпустить Нисенбаума.
Никто его не отпустит.
Но что с них взять? На то они и особисты.
Сообщение же о судьбе Остапенко произвело на Нисенбаума сильное впечатление. Кто-то начал охоту – зачем? Почему? И почему, в самом деле, ему не сказали? Непонятная скрытность, его особу всегда ценили – так ему казалось.
– Врача-то зачем? – тупо спросил Нисенбаум. Никита Владимирович пожал плечами:
– Разбираемся. А что эсминец на Ладоге поднимают – про это вам тоже не сказали? Там, между прочим, заварушка нарисовалась.
Очередной удар.
Соломон Красавчик, если признаться, лишь в самых общих чертах знал о работах по подъему эсминца "Хюгенау".
– Вас используют, Моисей Залманович, – еще мягче сказал Никита Владимирович. – Внаглую.
И Нисенбауму было трудно чем-то на это возразить.
Все его существо сопротивлялось откровенным разговорам с гэбистами, но этот тип выкладывал факты, от которых, увы, не отвертеться.
Действительно, его могли использовать. Он в самом деле стар, он не Джеймс Бонд. Да и Бонда вряд ли посвящали во все детали. Нисенбауму вдруг пришло в голову, что все его контактеры были всего лишь рядовыми агентами, что жизнь ни разу не сводила его с ключевыми фигурами.
– Задавайте ваши вопросы, – глухо произнес он. – Я не обещаю, что отвечу на все. Но попробую.
"Когда ты признаешь факт сотрудничества с иностранными спецслужбами, ты ответишь на все", – злорадно подумал Никита Владимирович, у которого сразу улучшилось настроение. А вслух ответил:
– Вас, Моисей Залманович, никто не станет принуждать. Только... можно я буду называть вас Соломоном Исхаковичем?
Нисенбаум покачал головой:
– Не стоит. Соломон Красавчик умер.
– Ну, умер так умер. Для начала скажите мне: кто был человек, с которым вы нынче сражались в шахматы?
– Понятия не имею. Случайный любитель.
"Ах ты, старая сволочь. Ну, подожди".
– Напрасно вы так, – огорчился следователь. – Я-то понадеялся, что процесс, как недавно говорилось, пошел.
– Пошел.
– Не туда он пошел. Вашего партнера пришили через пять минут после того, как вы расстались. Скажете, совпадение?
– Я вам не верю, – твердо произнес Нисенбаум.
– Да? Почему? Ну, может быть, документам поверите, – Никита Владимирович неспешно достал из папки большой желтый конверт, толкнул его через стол. – Ознакомьтесь, будьте любезны.
Руки у Нисенбаума мелко дрожали. Конверт не был запечатан. Он вытряхнул пачку фотографий, где его партнер был запечатлен в самых разных ракурсах и с разного расстояния.
– Это ваша работа, – голос у Моисея Залмановича тоже дрожал.
– Вы – идиот, уж извините меня! Я не бранюсь, я любя, так сказать. Вы же понимаете, кто мы такие. Наша задача – задерживать иностранных агентов, допрашивать их, перевербовывать, использовать. В крайнем случае – отправлять за решетку или обменивать. А не убивать.
Снова похоже на правду.
– Вы понимаете, что ходите по лезвию ножа? – дожимал следователь. – Вы в шаге от пропасти.
– Кто его убил?
– И с этим разбираемся. Может быть, те же люди, что ликвидировали Остапенко. Может быть, нет.
– Вряд ли это они, – задумчиво проговорил Нисенбаум. – Иначе нас прикончили бы обоих, прямо на скамейке.
"Уже намек на сотрудничество".
– Согласен. Очень похоже, что это кто-то другой. Вполне вероятно, что вы, Моисей Залманович, оказались в центре внимания сразу нескольких спецслужб разных государств. И они воюют друг с другом за влияние на вашу особу. Или, если угодно, за владение вашей особой.
– И вы в том числе.
– И мы.
– Кто вы такие? Что за отдел?
– Не имею права ответить. Солидный отдел, можете быть уверены. Структура в структуре.
– Что ж, задавайте свои вопросы, – снова пригласил Нисенбаум.
– Да я ведь их и задаю, а вот вы, похоже, все лукавите – вместо того чтобы отвечать правдиво.
– Задавайте, – обреченно произнес Нисенбаум.
Когда-то, очень давно, он разговаривал с Жаворонком о еврейском Боге. О том, как Бог велел ему в Одессе: жить. Он должен жить. Для Бога жизнь иудея намного дороже, чем чья-либо еще. Ради этого он может идти на любые компромиссы, сотрудничать с разной сволочью, но выжить обязан. Сейчас его жизнь уже подходит к концу, но Богу виднее. Бог может все. Мафусаил жил больше девятисот лет. Если жизнь Красавчика под угрозой, он обязан приложить все усилия к ее сохранению. Потому что неизвестно, каких еще дел ждет от него Создатель.
– Я повторю тот, который уже задал: кем был этот человек?
– Я не знаю его имени. Я говорю честно.
– Верю. Забудем про имя. Кем он был?
– Агентом Моссада.
– Вы тоже являетесь агентом Моссада?
– На сей счет не существует никаких документов, – уклончиво сказал Нисенбаум. – А от устных показаний никогда не поздно отречься.
– Не сомневаюсь. Но вы сотрудничаете?
– В каком-то смысле.
Портативный магнитофон, спрятанный в столе, исправно записывал показания Красавчика.
"Отречешься ты, как же".
– Давно?
– Около тридцати лет.
– В чем заключается ваше сотрудничество?
– Ко мне приходят и уходят люди. Я никогда не знаю, кто они такие. Я вроде как диспетчер, пересадочная станция. У меня можно переночевать. Я также могу передавать какие-то материалы или другие предметы.
– Неудивительно, что вы не в курсе происходящего. В Моссаде интересовались вашей биографией?
– Разумеется.
– И вашей жизнью на "Хюгенау" – тоже?
– Конечно.
– Что вы им рассказали?
– Я рассказал все как было.
– Ваши слова как-то фиксировались?
– Никто ничего не записывал. Но я допускаю, что использовались какие-то скрытые записывающие устройства.
"Он допускает! Тоже мне, аналитик. Чтоб в нашем-то деле и – без них?!"
– Какая была реакция?
– Сочувственная.
– И все?
– Да, все.
Старикан был напуган и выбит из колеи – нет, пожалуй, не напуган, здесь что-то другое. Плевать, какая разница. Пусть испытывает что угодно. Маховик начал раскручиваться по полной программе. В принципе, Соломона Красавчика можно было ликвидировать вслед за Остапенко, но такого приказа у Никиты Владимировича не было. Моисей Залманович должен был еще пригодиться в выявлении всех сторон, заинтересованных в событиях вокруг "Хюгенау".
Израильская разведка Моссад – лишь одна из этих сторон.
Никита Владимирович ощущал полное удовлетворение.
Глава десятая
ПОТЕРЯ КОНТРОЛЯ
...Дверь отворил высокий худой человек неопределенного возраста. Ему могло быть как сорок, так и все шестьдесят лет. Седые волосы ежиком, нездоровый сердечный румянец, необычно полные губы, маленькие, глубоко посаженные глаза. Глубокие складки на идеально выбритом лице, высокий лоб.
Судя по реакции, затрапезная внешность гостя произвела на него неприятное впечатление. Похоже было, что он ожидал увидеть кого-то другого. Он даже вздрогнул при виде затрапезного босяка.
И потому раздраженно спросил:
– Что вам нужно? Кто вы такой?
В гудящей голове капитана Гладилина пронесся вихрь возможных ответов. Он решил не называться сразу и осторожно сказал:
– Я из Славяновки.
Мужчина нахмурился, смерил его взглядом.
– Ах, это, стало быть, вы... Что ж, проходите. Признаться, я представлял вас совсем другим.
Он посторонился, Гладилин осторожно вошел, мимоходом оценив хозяина. Хлипкая наружность выглядела обманчивой. Гладилин угадывал стальные тросы мышц и готовность в любую секунду постоять за себя. Как показало дальнейшее, напрягать мышцы хозяину не пришлось.
Капитан прошел в гостиную – снова беднота, как в немкиной хате. Удивительно, да. И где они только выискивают таких аскетов? Небось тоже из немцев, бережливый и расчетливый...
– Я представлял вас себе иначе, – произнес хозяин, почти не размыкая губ.
Гладилин уже стоял к нему лицом. Он понимал, что играет в игры, в которых опасно показывать спину. Тем более – спину, отягощенную драгоценным грузом, без которого он, в общем-то, никто.
– Это ваша доморощенная гримерша постаралась, – отозвался он. – Надеюсь при случае отблагодарить ее тем же.
– Назовитесь, – потребовал хозяин.
Гладилин пожал плечами.
– Санта, – сказал он уже привычно.
Тот несколько расслабился, на лице написалось облегчение. Тягостные подозрения рассеялись.
– Садитесь, Санта, – он кивнул на истертое кресло.
– "Присаживайтесь", – автоматически поправил его капитан, присаживаясь. – Учите матчасть.
Хозяин уселся напротив.
– Извините, – усмехнулся он. – Я не представился – зовите меня Николаем Николаевичем.
"Ну да, знаем мы, какой ты Николай".
– Очень приятно познакомиться, Николай Николаевич.
– Я в этом не уверен, но рад слышать. Итак, уважаемый Санта, я должен первым делом увидеть товар...
Лицо Гладилина исказилось недовольной гримасой:
– Опять? Я уже показывал товар. Сколько можно? Не будь при мне товара, меня бы здесь не было.
Николай Николаевич успокаивающе воздел ладонь:
– Я все понимаю. Но, согласитесь, между первой демонстрацией товара и нашей встречей уже прошло некоторое время.
– Вы что же, подозреваете...
Тот пожал плечами:
– Я не знаю вас, Санта. Вы могли спрятать груз и обеспечить себе страховку, после чего приступить к шантажу.
"Дебил! – обругал себя Гладилин. – Так и надо было сделать... Тракториста – в канаву..."
Но деваться было некуда, поздно. Он молча снял рюкзак и повторил манипуляции, недавно проделанные в Славяновке.
"Вот здесь-то мне и конец, – обреченно думал он. – Интересно, успею я вышибить ему мозги? Надо было осмотреть квартиру. В соседней комнате может прятаться целая банда..."
Николай Николаевич с интересом следил за его действиями.
– У вас руки дрожат, – заметил он.
– Еще бы! Ваша гримерша так треснула меня чем-то по башке, что непонятно, как я вообще жив остался, – огрызнулся тот. – Естественно, что сейчас я плохо себя чувствую.
– Да нет же, – улыбнулся Николай Николаевич. – Вы просто примитивно боитесь меня. Это разумно, но ошибочно. Вы, Санта, представляете для нас ценность и без товара, смею вас уверить.
– Вот как? – Гладилин искренне изумился. – Это чем же?
– Вы неправильно меня поняли. Сейчас, не будь при вас груза, с вами никто не стал бы разговаривать. Вернее – стали бы, но совершенно иначе, в неприятном и болезненном для вас ключе. Но когда вы расстанетесь с грузом, вы будете в безопасности. Она даже упрочится. У нас ведь здесь не так уж и много людей, а вам, в сущности, не к кому больше пойти, кроме как к нам. И заметьте: нам вы представляетесь ценным работником. У вас, безусловно, незаурядный потенциал. Вы, пожалуй, даже сами не вполне представляете, какой.
Теперь усмехнулся Гладилин:
– Что же это за потенциал такой ценный? Я вообще-то никогда не хватал звезд с неба. Умею разве что стрелять прилично, но этого, сдается мне, маловато.
– Самокритично, – равнодушно ответил Николай Николаевич, наблюдая, как Гладилин упаковывает капсулы обратно в рюкзак. – Вы человек действия, в этом все дело. – Он говорил первое, что приходило в голову.
– Так я и думал, – сказал капитан. – В дальнейшем вы собираетесь использовать меня как обычного тупого убийцу.
– А вы против? И, кстати, почему – обычного и тупого? До сих пор вы, по-моему, вели себя очень грамотно.
Гладилин почувствовал, что он, пожалуй, совсем и не против. Убивать, как выяснилось, легко и выгодно, и он запросто мог этим заняться. Правда, он хорошо знал, что век наемных убийц весьма недолог. Он подумал, что всячески постарается продать себя подороже и при первой возможности смоется. Главное – попасть за бугор, а там будет видно...
Он оставил реплику хозяина без ответа и вместо этого сказал:
– Николай Николаевич, а вы не находите, что теперь – моя очередь задавать вопросы?
Тот пристально посмотрел на капитана:
– Вы представляете для нас ценность, я повторяю. Но вы не в том положении, чтобы расспрашивать.
– Это касается моей личной судьбы.
Николай Николаевич немного подумал:
– Что ж, в конце концов, как сказал классик, спрос не грех. Валяйте. Если смогу – удовлетворю ваше любопытство.
Гладилин сел удобнее, сцепив руки на животе:
– Кстати, нет ли у вас чего-нибудь выпить? Мне нужно снять напряжение. Я, знаете ли, пережил сильный стресс, и...
– Ох, – Николай Николаевич спохватился совершенно искренне. – Простите, не предложил. Одну минуту.
Гладилин провожал его внимательным взглядом, пока тот спешил к буфету. Нет, это все-таки человек Запада. У них предложить гостю выпить – стандартный ритуал, даже если никто ничего не выпьет, и все будут сидеть с полупустыми нетронутыми стаканами. Это элемент культуры, цивилизации. И Николай Николаевич забыл об этом элементе – а значит, оплошал в собственных глазах, допустил неприличность. Позорно обрусел, превратился в славянское быдло.
– Коньяк, водка? Виски, к сожалению, не держу.
И снова искреннее сожаление.
– Коньяк, – благодушно отозвался капитан. – И не жмитесь, Николай Николаевич. Мне на два пальца мало, гоните фужер.
Тот чуть заметно вздрогнул.
Гладилин полностью уверился в своих предположениях. Он не хотел пить целый фужер, но выпьет, раз такие дела.
Помедлив, хозяин послушно наполнил до краев довольно высокий стакан, подал капитану.
– Прошу.
"Да он жалеет! Черт его дери, ему для меня даже коньяка жалко! Вот тебе и искренность!"
Не без мстительного удовольствия Гладилин осушил стакан до дна.
В голову ударило, в желудке разлилось теплое южное море.
– Благодарю, Николай Николаевич.
– Желаете повторить? – Теперь в предупредительном тоне хозяина явно звучала презрительная издевка.