На этот раз в Клубе самоубийц собралось меньше членов, чем накануне. К тому моменту, когда прибыли принц и полковник, в курительной комнате находилось не больше шести человек, не считая президента. Его высочество отвел главу клуба в сторону и горячо поздравил его с благополучной кончиной мистера Мальтуса.
– Я всегда радуюсь, – продолжал принц, – когда встречаю талантливых людей, а вы, несомненно, человек одаренный. Ваше призвание – дело весьма щекотливого свойства, но я вижу, как ловко и осторожно, с какой мудрой осмотрительностью вы ведете дело!
Президент был польщен отзывом столь высокообразованного человека. Он смиренно поблагодарил принца за похвалу, заметив при этом:
– Бедняга Мальти! Право, не знаю, как и обойтись без него. С его уходом мой клуб станет совсем другим. Большая часть нынешних посетителей – юнцы, сэр, а с нынешней романтически настроенной молодежью и поговорить-то не о чем. Впрочем, Мальти тоже был в известном смысле романтиком, но его романтизм – совсем другое дело.
– Я вполне разделяю вашу симпатию к мистеру Мальтусу, – подхватил принц. – Он показался мне весьма оригинальным человеком.
Вчерашний молодой человек, угощавший принца и полковника пирожными, тоже был здесь, но выглядел настолько подавленным и молчаливым, что вчерашние собеседники так и не смогли его разговорить.
– Как я раскаиваюсь, – только и произнес он, не скрывая горечи, – что ввел вас в этот позорный притон! Бегите отсюда, пока ваши руки еще не запятнаны чужой кровью. Если бы вы слышали, как, падая, стонал этот старик, как хрустели от удара о мостовую кости его черепа! Если в ваших душах найдется хотя бы капля сочувствия ко мне, недостойному, пожелайте, чтобы нынешней ночью мне достался пиковый туз!
На протяжении вечера прибыло еще несколько членов клуба, и в конце концов за стол, покрытый зеленым сукном, уселись тринадцать человек – чертова дюжина. Принц вновь ощутил судорожное волнение, но немало удивился, заметив, что Джеральдин выглядит гораздо более спокойным, чем накануне.
"Странно, – подумал принц, – что составление завещания могло оказать такое воздействие на состояние духа еще сравнительно молодого человека".
– Внимание, господа! – провозгласил президент, приступая к сдаче карт.
На руках у присутствующих было уже по три карты, но еще никому не достались роковые тузы. Когда начался четвертый круг сдачи, напряжение достигло высшей точки. У президента оставалось ровно тринадцать карт, таким образом, принц, сидевший по левую руку от сдающего, должен был получить предпоследнюю карту. Третий игрок открыл черного туза – это был туз треф. Следующий открыл бубны, а еще следующий черви, и так далее. Туз пик все еще не появлялся. Наконец Джеральдин, сидевший по левую руку принца, открыл карту – это тоже был туз, но туз червей.
Когда перед принцем Флоризелем легла на стол карта, которая должна была решить его судьбу, сердце его вздрогнуло и остановилось. Он был человек храбрый, но несмотря на все его мужество, на лбу у принца выступили капли пота. Шансы были пятьдесят на пятьдесят. Он открыл карту – это оказался туз пик. В ушах у Флоризеля зашумело, и зеленое сукно поплыло перед его глазами. Он слышал, как его сосед справа захохотал, не то от радости, не то от обманутых ожиданий; он видел, как все поспешно расходятся, но голова его была занята другим. Принц окончательно понял, с каким преступным безрассудством он себя вел. Мужчина в расцвете сил, наследник престола, он проиграл свое будущее и будущее своей возлюбленной родины!
– О Господи! – невольно вскричал Флоризель, – прости меня, всеблагой Боже!
Впрочем, не прошло и двух-трех минут, как ему удалось справиться со смятением.
К глубокому его удивлению, Джеральдин куда-то исчез. В комнате остался только предназначенный ему судьбой палач – он совещался о чем-то с президентом клуба. Но тут к принцу беззвучно приблизился молодой человек, угощавший его пирожными, и шепнул ему на ухо:
– Я бы охотно расстался с миллионом фунтов стерлингов, если бы они у меня были, лишь бы мне выпало такое счастье, как вам!
Следя взглядом за удаляющимся молодым человеком, его высочество невольно подумал, что оценил бы свое счастье гораздо дешевле. Тем временем совещание палача с президентом закончилось. Обладатель трефового туза, кивнув главе клуба, вышел, а президент, шагнув к принцу, протянул ему руку.
– Я очень рад, сэр, – сказал он, – что имел удовольствие познакомиться с вами, и еще более рад, что имею возможность оказать вам эту скромную услугу. Во всяком случае, у вас нет оснований жаловаться на проволочки. На второй же вечер… Редкостная удача!
Принц ничего не мог ответить; во рту у него пересохло, а язык прилип к гортани.
– Вы, я вижу, немного расстроены, – сочувственно проговорил президент. – Многие в такой ситуации чувствуют себя неважно. Надеюсь, глоток бренди вам не повредит?
Принц кивнул, и президент тотчас потянулся за бутылкой.
– Бедняга Мальти, – проговорил президент, когда принц одним глотком осушил рюмку, – выпил чуть не целую пинту и все равно никак не мог успокоиться.
– Должно быть, бренди действует на меня сильнее, – проговорил принц, окончательно овладев собой. – Как видите, я уже совершенно спокоен. А теперь позвольте узнать, что я должен сделать.
– Ступайте по левой стороне Стрэнда по направлению к Сити, пока не встретите господина, который только что вышел отсюда. Он сообщит вам дальнейшие инструкции, и я попрошу вас следовать им; на сегодняшнюю ночь ему переданы полномочия главы клуба. А теперь, сэр, – прибавил президент, – желаю приятной прогулки!
Флоризель сухо простился и вышел. Проходя сквозь курительную, где игроки все еще допивали заказанное принцем шампанское, он с удивлением отметил, что в душе проклинает их. В кабинете он надел шляпу и пальто, отыскал в углу свой зонт. Все эти привычные движения и мысль о том, что все это он проделывает в последний раз в жизни, вызвали у него странный приступ смеха, звук которого показался ему самому неприятным. Принцу не хотелось выходить из кабинета, и он шагнул к окну. Свет фонарей и ночная тьма за стеклом привели его в себя.
"Ну что ж, – подумал он, – надо набраться мужества и выпутываться самому".
Однако на углу Бокс-Корт на принца Флоризеля набросились трое каких-то молодчиков, бесцеремонно скрутившие его и швырнувшие в карету, которая тут же тронулась и понеслась по улице. В карете находился еще один пассажир.
– Простите ли вы меня, ваше высочество, за мое, может быть, несколько излишнее рвение? – произнес знакомый голос.
От радости принц бросился на шею полковнику.
– Как мне отблагодарить вас, Джеральдин? – вскричал он. – И скажите же скорее, как вам удалось все это устроить?
Флоризель был готов шагнуть навстречу судьбе и все же неописуемо обрадовался дружественному насилию, вернувшему ему жизнь и надежду.
– Вы действительно можете отблагодарить меня, – ответил полковник, – и прежде всего тем, что впредь будете избегать подобных необдуманных поступков. Что касается вашего второго вопроса, то все очень просто. Сегодня утром я встретился с одним известным лондонским сыщиком. Он обещал сохранить все обстоятельства дела в тайне, и за это ему было заплачено. Трое громил, посягнувших на вас – ваши собственные слуги. Дом в Бокс-Корте был еще с вечера окружен, а экипаж – ваша собственная карета – ждал вас здесь уже целый час.
– А тот несчастный, который должен был убить меня, что с ним? – спросил принц.
– За ним следили с того момента, как он покинул клуб, – ответил полковник. – Сейчас он схвачен, связан и доставлен в вашу резиденцию, где и ждет вашего приговора. Туда же вскоре будут доставлены и его сообщники.
– Джеральдин, – сказал принц, – вопреки моему приказанию, вы спасли мне жизнь и поступили весьма хорошо. Но я обязан вам не только жизнью, но и хорошим уроком, и я был бы недостоин звания принца Богемии, если бы не испытывал благодарности к своему наставнику. Скажите, чем я могу вас отблагодарить?
Наступила длительная пауза. Карета продолжала мчаться по улицам Лондона. Первым прервал молчание полковник Джеральдин.
– В эту минуту, ваше высочество, – сказал он, – в вашем распоряжении находится изрядное количество арестованных. И один из них несомненно должен быть передан в руки правосудия. Наша клятва не позволяет нам обратиться к закону, но даже если бы мы были свободны от данного нами слова, то тем более не стали бы предавать гласности наши похождения. Позвольте спросить ваше высочество, что вы намерены предпринять?
– Я уже принял решение, – ответил Флоризель. – Президент должен погибнуть на дуэли. Остается только подобрать ему достойного противника.
– Вы, ваше высочество, предложили мне самому избрать себе награду, – проговорил полковник. – Позвольте же мне просить вас назначить для этого дела моего брата. Смею вас уверить, он с этим успешно справится.
– Вы просите о милости, которая сама по себе опасна для него, – сказал принц, – но сейчас я ни в чем не могу вам отказать!
Полковник почтительно склонился к руке Флоризеля, а в следующую минуту карета вкатилась в ворота роскошной резиденции принца.
Часом позже Флоризель в парадном мундире и при всех орденах принял членов Клуба самоубийц.
– Несчастные безумцы! – обратился он ним. – Те из вас, кто дошел до последней крайности из-за недостатка средств, получат работу и соответствующее вознаграждение, которое позволит им поправить дела. Те, кто тяготится жизнью по иным причинам и обременен муками совести, должны обратиться к иному властителю, более могущественному и более великодушному, чем я. Жалость, которую я испытываю ко всем вам, глубже, чем вы можете себе представить. Завтра каждый из вас расскажет мне все о своей жизни. И чем откровеннее со мной вы будете, тем легче мне будет вам помочь. Что касается вас, – обратился принц к президенту Клуба самоубийц, – то я проявил бы верх бестактности, если бы вздумал навязывать помощь человеку столь блистательных дарований. Зато я могу предложить вам следующее развлечение. Этот молодой офицер, – тут принц Флоризель опустил руку на плечо младшего брата полковника Джеральдина, – изъявил желание прокатиться в Европу. Я попрошу вас в качестве особого одолжения принять участие в этой небольшой прогулке. Владеете ли вы пистолетом? – внезапно спросил принц, изменив тон. – Может статься, что в пути вам пригодится это искусство. Когда два джентльмена отправляются вместе в турне, надо быть готовым ко всему. Прибавлю только, что если вы в силу каких-то непредвиденных обстоятельств потеряете в пути юного мистера Джеральдина, среди моих приближенных найдется немало других джентльменов, готовых поступить в ваше распоряжение. И помните, господин президент: в своем кругу я известен весьма острым зрением и длиной рук, которые, случается, достают до самых отдаленных уголков нашей планеты.
Этими словами, произнесенными крайне сурово, принц завершил свою речь. На следующее утро, устроив со свойственной ему широтой судьбу бывших членов Клуба самоубийц, принц отправил его главу странствовать в сопровождении мистера Джеральдина и пары весьма искушенных в таких делах придворных лакеев. Кроме того, за домом в Бокс-Корт был установлен тайный надзор, и все письма, приходившие туда на имя бывшего президента, лично вскрывал принц.
На этом и заканчивается история молодого человека со сливочными пирожными. Ныне он проживает в уютном домике на Вигмор-стрит неподалеку от Кэвендиш-сквер. По вполне уважительным причинам номер дома я указывать не стану. Но если кого-нибудь из вас интересует дальнейшая судьба принца Флоризеля и президента Клуба самоубийц, читайте "Повесть об английском докторе и дорожном сундуке".
Повесть об английском докторе и дорожном сундуке
Мистер Сайлас К. Скэддмор, молодой американец, был кроток и простодушен, что говорит в его пользу, так как его родина, Новая Англия, отнюдь не славится в Новом Свете упомянутыми выше качествами. Человек весьма состоятельный, он тем не менее заносил в записную книжку все свои расходы и начал вкушать прелести жизни в Париже с седьмого этажа дома в Латинском квартале, где сдавались меблированные комнаты. Бережливость его была следствием привычки, а житейская скромность, столь редкая в его возрасте, объяснялась застенчивостью и робостью.
В комнате по соседству с мистером Скэддмором проживала некая молодая особа, красивая и всегда очень нарядная, и поначалу он принимал ее за графиню, пока не узнал, что эту особу зовут мадам Зефирин и что она ни в коем случае не титулованная дама. Вероятно, из желания понравиться юному американцу, мадам Зефирин, встречаясь с ним на лестнице, всегда вежливо кланялась, роняла несколько слов и, метнув на него пронзительный взор своих темных очей, исчезала, оставляя в его памяти соблазнительное видение стройной ножки чуть повыше ботинка. Однако все эти авансы отнюдь не придавали смелости мистеру Скэддмору – наоборот, они повергали его в смущение и глубокое уныние. Она несколько раз заглядывала к нему в комнату, чтобы попросить огня для свечи или извиниться за беспокойство со стороны ее пуделя; но в присутствии очаровательной гостьи язык отказывался повиноваться американцу, и французские слова не шли на ум. Он только пожирал ее глазами и бормотал что-то невразумительное, пока она не уходила. Зато в более непринужденной обстановке, в компании приятелей мужского пола, он позволял себе небрежные намеки, из которых вырисовывалась картина куда более эффектная, нежели бледная действительность.
По другую сторону его комнаты – а их было по три на каждом этаже – проживал пожилой доктор-англичанин с несколько подмоченной репутацией. Доктор Ноэль, как звали соседа Сайласа, вынужден был покинуть Лондон, где у него была обширная практика, и ходили слухи, что уехать его вынудила полиция. Что бы за такими слухами ни стояло, человек этот, некогда занимавший в обществе видное положение, ныне вел в Латинском квартале непритязательную жизнь отшельника-анахорета, почти весь свой досуг посвящая науке. Мистер Скэддмор познакомился с доктором, и оба они время от времени обедали вместе в скромном ресторанчике на противоположной стороне улицы.
У Сайласа К. Скэддмора было немало безобидных недостатков, и он не пытался их побороть, больше того – даже не скрывал. Главным из них было любопытство. Он с детства любил сплетни и пересуды и горячо интересовался жизнью, в особенности скрытой ее стороной. Нисколько не стесняясь, он задавал самые откровенные вопросы, относя чье-нибудь письмо на почту, осматривал его со всех сторон, взвешивал на руке и внимательно изучал адрес, а заметив однажды небольшую щель в заколоченной двери, связывавшей его комнату с комнатой мадам Зефирин, он не только не поспешил ее заделать, а наоборот – постарался расширить так, чтобы без труда следить за соседкой.
Чем больше он стремился утолить свое любопытство, тем сильнее оно разгоралось. И вот однажды, в последних числах марта, он решился еще больше расширить щель, чтобы иметь возможность обозревать еще один уголок комнаты, в которой обитала мадам Зефирин. Однако в тот же вечер, заняв свой наблюдательный пост, Сайлас, к своему удивлению, заметил, что щель заделана с той стороны. Еще более удивился он, когда его смотровое окно снова внезапно открылось и до его ушей донеслось хихиканье. Очевидно, осыпавшаяся с той стороны штукатурка выдала его тайну, и соседка решила отплатить ему любезностью за любезность. Мистер Скэддмор страшно смутился, обругал мадам Зефирин, обругал и себя, но на следующий день, обнаружив, что щель не закрыта, воспользовался оплошностью соседки и продолжал свои наблюдения.
На следующий день к мадам Зефирин наведался какой-то рослый, широкоплечий господин лет пятидесяти, которого Сайлас прежде никогда не видывал. Твидовый пиджак, клетчатая рубашка и всклокоченные бакенбарды изобличали в нем англичанина, а его тусклые бегающие глаза показались Сайласу холодными и неприятными. Во время разговора, который велся вполголоса, гость беспрестанно кривил губы, и молодому американцу не раз чудилось, что оба несколько раз кивали в сторону его комнаты. Но как он ни напрягал слух, ему удалось расслышать только одну фразу, сказанную англичанином в повышенном тоне – как бы в ответ на какое-то возражение. Звучала она так: "Я тщательно изучил его вкусы и снова повторяю: вы единственная женщина, на которую я могу положиться в этом деле!"
В ответ мадам Зефирин вздохнула и жестом выразила неспособность возразить собеседнику.
В тот же день щель была окончательно уничтожена, поскольку к противоположной стороне двери придвинули платяной шкаф. И пока Сайлас все еще скорбел по поводу этого несчастья, которое приписывал проискам британца, привратник принес ему письмо. Оно было написано женской рукой, по-французски, но без излишнего педантизма в орфографии. Подпись отсутствовала. Молодого американца в самых недвусмысленных выражениях просили явиться к одиннадцати часам вечера в "Баль-Булье". В юном сердце Сайласа любопытство долго боролось с застенчивостью, но в конце концов еще задолго до десяти он, в безукоризненном костюме, оказался у дверей этого танцевального заведения и, упиваясь собственной лихостью и широтой, купил входной билет.
По случаю масленицы зала была полна народу. Ослепительные огни и шумная толпа несколько смутили молодого искателя приключений, но вскоре кровь ударила ему в голову, он словно захмелел от музыки и расхрабрился. В эту минуту он был готов схватиться хоть с дьяволом и с видом записного кавалера разгуливал по залу. В этих блужданиях он случайно приметил мадам Зефирин и ее британца – они о чем-то беседовали, укрывшись за колонной. Любопытство вновь охватило американца, и он стал по-кошачьи красться к ним, пока не приблизился настолько, что мог слышать весь разговор.
– Вон он, – говорил британец, – вон тот, с длинными русыми волосами. Он сейчас болтает с девушкой в зеленом платье…
Сайлас, обернувшись, увидел очень красивого молодого человека ростом чуть ниже среднего, о котором, очевидно, и шла речь.
– Хорошо, – сказала мадам Зефирин, – я сделаю все, что в моих силах. Но помните, при всем желании я не могу гарантировать успех.
– Вздор! – оборвал ее собеседник. – Я ручаюсь за результат. Разве из тридцати женщин я не выбрал вас? Ступайте, но остерегайтесь принца. Понятия не имею, каким ветром его сюда сегодня занесло. Будто в Париже нет других танцевальных заведений, более привлекательных для него, чем это скопище студентов и лавочников! Вы только посмотрите на него: восседает, словно царствующая особа, а не какой-то там наследный принц, шатающийся по свету без всякого дела!
Сайласу снова посчастливилось. Он увидал высокого, слегка начавшего полнеть, но необыкновенно привлекательного человека с изящными, но властными жестами, сидевшего за столом с другим, также красивым человеком явно моложе его. Этот второй обращался к своему собеседнику с подчеркнутой почтительностью. Слово "принц" музыкой отозвалось в ушах молодого республиканца, а внешность принца буквально очаровала его. Он оставил в покое мадам Зефирин и ее собеседника и начал мало-помалу приближаться к столику, за которым сидели принц и его спутник.