Аттерсон несколько минут молчал и раздумывал, глядя в огонь.
– Вы совершенно правы, – наконец произнес он и поднялся.
– Но раз уж мы коснулись этого дела, и, надеюсь, в последний раз, – продолжал доктор, – я хочу, чтобы вы кое-что знали. Я действительно принимаю большое участие в бедняге Хайде. Я знаю, вы его видели; он сказал мне об этом, и я боюсь, что он был с вами несколько… грубоват. Но я совершенно искренно интересуюсь этим человеком. И если меня вдруг не станет, дорогой Аттерсон, я хотел бы, чтобы вы взяли его под свою опеку и защитили его права. Я думаю, вы бы непременно так и поступили, если бы знали все. Дав мне такое обещание, вы снимете с моей души огромную тяжесть!
– Во всяком случае, я не могу обещать, что буду питать к мистеру Хайду симпатию, – проговорил нотариус.
– Я и не прошу об этом, – грустно заметил Джекил и положил руку на плечо друга. – Я прошу только о справедливости; прошу вас помочь ему ради меня, когда меня не станет.
Аттерсон глубоко вздохнул.
– Хорошо, – сказал он, – обещаю.
Убийство Кэрью
Одиннадцать месяцев спустя, в октябре 18.. года, весь Лондон был потрясен невероятно жестоким убийством. Жертвой преступления оказался человек, занимавший очень высокое положение. Подробностей о случившемся просочилось мало, но и они возбуждали всеобщий ужас.
Некая служанка, жившая невдалеке от Темзы, вернулась к себе в комнату около одиннадцати часов вечера. Вечер был ясным, и улицу, на которую выходило окно девушки, заливал лунный свет. По-видимому, эта служанка обладала романтической натурой, потому что она села на сундук у окна и задумалась. Никогда еще (со слезами повторяла она, рассказывая о случившемся) она не чувствовала такой благожелательности, такого доброго расположения к людям и ко всему миру.
Вскоре она заметила, как к их дому приближается пожилой и очень красивый джентльмен с белоснежными волосами. Навстречу ему шел другой человек, приземистый и настолько невзрачный, что служанка не обратила на него никакого внимания. Когда оба поравнялись (это случилось как раз под окном девушки), пожилой джентльмен поклонился и шагнул к встречному с самым добродушным видом. Вероятно, он задал какой-то незначительный вопрос; по движениям рук пожилого господина девушка поняла, что он расспрашивает о дороге.
Луч луны упал на лицо пожилого джентльмена, и девушка залюбовалась им – такой чистой и старомодной добротой оно дышало, причем эта доброта сочеталась с чем-то более высоким, свидетельствовавшим о заслуженном душевном покое. Потом взгляд служанки обратился к его собеседнику, и она с удивлением узнала в нем мистера Хайда, который однажды приходил к ее хозяину, и уже тогда она без всякой причины прониклась к нему острой неприязнью. Хайд держал в руке тяжелую трость и помахивал ею; он не отвечал пожилому господину и, судя по всему, слушал его с плохо скрытым раздражением.
Внезапно он пришел в ярость, топнул ногой и взмахнул своей тростью. По словам девушки, выглядело это так, будто он внезапно впал в буйное помешательство. Седовласый джентльмен отступил – казалось, он изумлен и обижен. А в следующее мгновение Хайд, совершенно потеряв голову, сбил старика с ног и швырнул на землю. Через мгновение он с обезьяньей злобой принялся топтать свою жертву и осыпать ее градом ударов. Слышался жуткий хруст костей, беспомощное тело перекатывалось по мостовой. При виде такого кошмара девушка-служанка лишилась чувств.
Около двух часов ночи она очнулась и вызвала полицию. Убийца давным-давно скрылся, но на улице лежало обезображенное и изувеченное тело жертвы. Трость Хайда, послужившая орудием преступления, хоть и была сделана из очень твердого, тяжелого и дорогого дерева, переломилась пополам: один из расщепленных обломков откатился в сточную канаву, другой, очевидно, остался в руках злодея. В карманах жертвы были обнаружены золотые часы и бумажник, но там не было ни визитных карточек, ни других бумаг, кроме запечатанного конверта, который он, вероятно, собирался отнести на почту. На конверте стояло имя и адрес нотариуса мистера Аттерсона.
Письмо это доставили нотариусу на следующее утро, когда тот еще лежал в постели. Едва взглянув на него и выслушав рассказ об убийстве пожилого джентльмена, Аттерсон озабоченно произнес:
– Я ничего не могу сказать, пока не увижу тело убитого. Дело может принять очень серьезный оборот. Будьте добры, подождите, пока я оденусь.
Сохраняя глубокую сосредоточенность, мистер Аттерсон наскоро позавтракал и отправился в отделение полиции, в котором находился труп жертвы преступления. Едва взглянув на убитого, Аттерсон нахмурился и заявил:
– Да, я могу опознать этого господина. С прискорбием сообщаю, что это не кто иной, как сэр Денверс Кэрью.
– Боже мой, сэр – воскликнул полицейский, – мыслимое ли дело! – В следующее мгновение его глаза вспыхнули профессиональным интересом. – Боюсь, этот случай наделает шуму, – пробормотал он и добавил: – А может, вам известен и убийца? – И полицейский коротко поведал все, что видела девушка, а также предъявил нотариусу обломок трости.
Услышав имя Хайда, Аттерсон вздрогнул, когда же ему показали трость, он уже ни в чем не сомневался, поскольку в этом расщепленном и измочаленном обломке узнал часть той трости, которую он сам много лет назад подарил Генри Джекилу.
– Этот мистер Хайд невысок ростом? – спросил нотариус.
– Отвратительный коротышка, по словам служанки, – подтвердил полицейский.
Аттерсон подумал несколько минут и наконец произнес:
– Если вам будет угодно сесть со мной в кеб, я отвезу вас к дому мистера Хайда.
Было около девяти утра; над Лондоном сгущался первый осенний туман. Пока кеб тащился по улицам, Аттерсон мог любоваться игрой всех оттенков сумрака. Местами туман, имевший какой-то бледно-кофейный оттенок, вдруг освещался изнутри огнями, словно в его недрах вспыхивал призрачный пожар. Лишь изредка дневной свет проглядывал сквозь шевелящиеся клубы испарений.
Освещенный таким образом унылый квартал Сохо с его разбитыми мостовыми, оборванными прохожими и никогда не горевшими фонарями, казался нотариусу частью какого-то кошмарного сна. Только когда кеб приблизился к цели их путешествия, туман немного рассеялся, и Аттерсон увидел тесную убогую улочку, кабак, скверную французскую закусочную, мелочную лавку, кучу оборванных ребятишек и женщин всевозможных национальностей, выходивших из дому только для того, чтобы пропустить стаканчик с утра.
Через минуту сгустившийся туман скрыл от Аттерсона все эти мрачные и гнусные подробности. Кеб стоял у дверей протеже и любимца Генри Джекила, которому предстояло унаследовать четверть миллиона фунтов стерлингов.
Отворила им старуха с желтым, как слоновая кость, лицом и обильной сединой в волосах. У нее было злобное лицо, несколько смягченное лицемерной маской. Да, сообщила она, мистер Хайд проживает именно здесь, но сейчас его нет дома; он вернулся поздно ночью и примерно через час ушел снова. Это ее не удивило: мистер Хайд вообще вел весьма нерегулярную жизнь и часто отлучался; в частности, до вчерашнего дня она не видела его целых два месяца.
– Прекрасно, тогда позвольте нам осмотреть его комнату, – сказал нотариус, и когда старуха принялась уверять, что это невозможно, добавил: – Вы должны знать, кто тот господин, что стоит рядом со мной. Это инспектор Ньюкомен из Скотланд-Ярда.
Лицо старухи вспыхнуло злобной радостью.
– Ага, – прошипела она, – попался, наконец! Что же он натворил?
Аттерсон и полицейский переглянулись.
– Похоже, мистер Хайд не пользуется здесь всеобщей любовью, – заметил Ньюкомен. – А теперь, любезная госпожа, все-таки позвольте мне и этому джентльмену взглянуть на его жилище.
В доме, где больше никто не жил, кроме старухи, Хайд снимал две комнаты. Обставлены они были дорого и с большим вкусом. В стенном шкафу теснились ряды бутылок с превосходным вином, посуда была серебряной, столовое белье изящным; на стене висела великолепная картина – как предположил Аттерсон, подарок Генри Джекила, который считался знатоком живописи. Полы были устланы толстыми коврами.
При этом в обеих комнатах царил кошмарный беспорядок, словно здесь только что прошел обыск. На полу повсюду валялась одежда с вывернутыми карманами; ящики комодов оставались выдвинутыми, а в камине виднелась горка серого пепла, словно там сожгли множество бумаг. Инспектор пошевелил пепел и извлек из него корешок зеленой чековой книжки, нетронутый огнем; за дверью обнаружилась верхняя часть все той же трости, и это привело полицейского в полный восторг. А посещение банка, в котором обнаружился счет на несколько тысяч фунтов, открытый на имя убийцы, окончательно развеселило инспектора.
– Будьте уверены, сэр, – заявил он Аттерсону, – он у нас в руках. Вероятно, он совсем потерял голову от страха, иначе, конечно же, не оставил бы таких улик и не стал бы жечь чековую книжку. Ведь деньги для него – это спасение. Нам следует только установить дежурство в банке и опубликовать объявление с описанием его внешности.
Однако с описанием вышла неувязка. У мистера Хайда практически не было знакомых, даже хозяин служанки, рассказавшей об убийстве, видел его всего дважды. Он никогда не фотографировался; а те немногие, кто видел его, сильно расходились в своих описаниях, как это обычно и случается с очевидцами. Только в одном все сходились: при виде этого человека невольно оставалось ощущение какого-то уродства, хотя никто не мог с уверенностью сказать, какого именно.
Случай с письмом
Уже ближе к вечеру Аттерсон оказался у дверей дома доктора Джекила. Ему открыл Пул и тотчас проводил гостя через кухню и двор, который некогда был садом, к строению, которое называлось то лабораторией, то анатомическим театром. Доктор купил свой особняк у наследников одного знаменитого хирурга, но поскольку питал склонность не к анатомии, а к химии, изменил назначение неуклюжего строения во дворе.
Джекил впервые принимал нотариуса в этой части своих владений, и Аттерсон с любопытством смотрел на угрюмое здание. Когда гость вошел внутрь, пройдя через анатомический театр, в котором когда-то толпились оживленные студенты, а теперь пустой и молчаливый, он испытал странное тягостное чувство. Вокруг виднелись лабораторные столы, заставленные химическими приборами, пол был засыпан опилками и соломой; через пыльный застекленный купол слабо пробивался свет. В конце помещения виднелась лестница, ведущая к двери, обитой красным сукном. Слуга отворил перед Аттерсоном эту дверь и впустил его в кабинет доктора – просторную комнату, заставленную стеклянными шкафами. Кроме шкафов, здесь также находилось большое стоячее зеркало и письменный стол. Три окна кабинета, забранные решетками, выходили во двор. В камине пылал огонь. На каминной полке стояла зажженная лампа, едва рассеивавшая сумрак.
Доктор Джекил, бледный, измученный и, по-видимому, смертельно утомленный, сидел у огня. Он не поднялся навстречу гостю, а только протянул ему ледяную руку и поздоровался. Голос его показался нотариусу изменившимся.
– Итак, – сказал Аттерсон, едва Пул удалился, – вам известно о случившемся?
Доктор вздрогнул.
– Газетчики кричат об этом на площади! Я слышал их голоса даже из столовой…
– Погодите, – прервал нотариус. – Кэрью был моим клиентом, но и вы также мой клиент, и я хочу знать, что мне делать? Надеюсь, вы не были настолько безумны, чтобы спрятать у себя этого негодяя?
– Аттерсон, – воскликнул доктор, – даю слово чести, что никогда больше не увижусь с ним! С этим покончено. К тому же он не нуждается в моей помощи; вы не знаете его так, как знаю я. Он в безопасности, и попомните мое слово: никто и никогда его больше не увидит!
Нотариус мрачно выслушал. Некоторая сбивчивость и лихорадочное возбуждение доктора Джекила ему не понравились.
– Вы говорите очень уверенно, – заметил Аттерсон. – И надеюсь, не ошибаетесь; ведь если начнется расследование, может быть упомянуто и ваше имя.
– На этот счет я спокоен, – ответил Джекил. – Для этого есть все основания, но я не могу никому о них сообщить. И все же я хочу попросить у вас совета. Я… я… получил некое письмо и теперь не знаю, следует ли мне передать его полиции. Я хочу показать его вам, Аттерсон. Уверен, что вы разберетесь и поступите как должно.
– Видимо, вы опасаетесь, что это письмо поспособствует его аресту? – спросил нотариус.
– Нет, – ответил Джекил. – Судьба Хайда меня больше не заботит. Я порвал с ним. Я беспокоюсь о своей репутации: эта гнусная история может бросить на нее тень.
Аттерсон помолчал, раздумывая. Его поразил эгоизм друга, но вместе с тем слова Джекила отчасти успокоили его.
– Хорошо, – наконец сказал он, – давайте ваше письмо.
Письмо было написано странным, с наклоном влево, почерком. Мистер Хайд в весьма скупых словах просил своего благодетеля мистера Джекила, которому так недостойно отплатил за его безмерное великодушие, не подвергать себя опасности и не пытаться его спасти, так как сам он, мистер Хайд, имеет возможность бесследно исчезнуть. Письмо понравилось нотариусу: оно проливало вполне благоприятный свет на странные отношения между его другом и Эдвардом Хайдом. В конце концов Аттерсон мысленно упрекнул себя за прежние подозрения.
– А где конверт? – спросил он.
– Я бросил его в камин, – ответил Джекил, – прежде, чем сообразил, что делать это не следовало бы. Но на нем не было почтового штемпеля, письмо доставил посыльный.
– Могу я взять его, – спросил Аттерсон, – и принять решение утром?
– Я целиком полагаюсь на вас, друг мой. Себе я уже не доверяю, – последовал ответ.
– Хорошо, я подумаю, – обронил нотариус. – Но есть еще один вопрос: это Хайд продиктовал вам тот пункт завещания, где говорится о вашем исчезновении?
Доктор казался близким к обмороку. Сжав губы, он судорожно кивнул.
– Я так и знал, – проговорил Аттерсон. – Этот человек намеревался вас убить. Вы еще легко отделались.
– И кроме того, – угрюмо подхватил доктор, – я получил хороший урок… О боже, Аттерсон, какой жестокий урок! – Он на мгновение спрятал лицо в ладонях.
Уже уходя, нотариус остановился в прихожей, чтобы переброситься несколькими словами с Пулом. Среди прочего, он непринужденно поинтересовался:
– Кстати, Пул, сегодня вашему хозяину передали письмо. Вы не помните, кто его принес?
На это старый слуга ответил, что не помнит никакого посыльного – прибыла только обычная почта, да и в той были одни только рекламные листовки.
Этот разговор вернул нотариуса к прежним опасениям. Ему стало ясно, что письмо было вручено либо со стороны той двери, что выходила на торговую улочку, либо его написали прямо в кабинете доктора. В таком случае, к нему следовало отнестись с особой осторожностью.
Газетчики носились по тротуарам, выкрикивая охрипшими голосами: "Экстренный выпуск! Кошмарное убийство члена парламента!" – и эти слова звучали как эпитафия одному из друзей и клиентов Аттерсона. При этом нотариус невольно побаивался, чтобы и его собственное доброе имя не оказалось замешанным в грандиозном скандале, который вот-вот мог разразиться. Ему предстояло принять щекотливое решение. Обычно он полагался только на себя, но в эту минуту нуждался в добром совете. Прямо обратиться с таким делом к кому-либо ему казалось немыслимым, но он надеялся, что ему удастся добыть нечто полезное косвенным путем.
Вскоре Аттерсон уже сидел по одну сторону своего камина, а мистер Гест, его старший клерк, расположился напротив. Между ними на надлежащем расстоянии от огня стояла бутылка старого портвейна, долго томившаяся в подвале. Туман все еще висел над городом, фонари мерцали, как карбункулы. В пелене опустившихся на землю облаков на главных артериях огромного города по-прежнему кипела жизнь, даже сюда смутным гулом доносились ее отголоски. Комната же, освещенная пламенем камина, в эти минуты дышала уютом, а императорский пурпур благородного напитка словно сохранил жар тех знойных осенних дней, когда в виноградниках юга собирают тяжелые гроздья.
Дурное настроение нотариуса мало-помалу рассеивалось. От мистера Геста у него почти не было тайн, а временами Аттерсон подозревал, что их и вовсе нет. Гест частенько бывал по делам у доктора Джекила и, вероятно, мог слышать о близости Эдварда Хайда к доктору. Человек умный и проницательный, он мог сделать из этого кое-какие выводы. Не проще ли показать ему это письмо и не усложнять дело? Больше того: Гест был отличным графологом, и не было ничего удивительного в том, что Аттерсон решил показать ему нечто написанное рукой злодея. При этом старший клерк, ознакомившись с содержанием письма, наверняка сделает какие-то замечания, на которых Аттерсон в дальнейшем мог бы основывать свои действия. В конце концов он произнес:
– Вы не находите, что вся эта история с сэром Денверсом просто ужасна?
– Да, сэр, вы правы. Это преступление вызвало неслыханное возмущение, – ответил Гест. – Тот человек, должно быть, сумасшедший.
– Мне хотелось бы слышать ваше мнение о его почерке, – продолжал Аттерсон. – У меня есть письмо, написанное его рукой. Но попрошу вас: но пусть это останется между нами, так как я еще не решил, что мне с ним делать. В любом случае, история скверная! Вот этот автограф убийцы; вы любите подобные вещи.
Глаза Геста вспыхнули, и он с жадным интересом погрузился в изучение письма.
– Нет, сэр, – наконец сказал он, – это писал не сумасшедший. Но почерк весьма странный.
– Он и принадлежит человеку, насколько мне известно, далеко не обычному, – прибавил нотариус.
Как раз в эту минуту вошел слуга с конвертом в руках.
– От доктора Джекила, сэр! – доложил он.
– Что-нибудь конфиденциальное, мистер Аттерсон? – тут же спросил клерк.
– Нет, всего лишь приглашение на обед. Хотите взглянуть?
– Одним глазком. Благодарю вас, сэр…
Гест положил оба листка рядом и долго сравнивал их.
– Благодарю вас, сэр, – сказал он наконец, возвращая нотариусу бумаги. – Очень интересные автографы.
Наступило молчание; Аттерсон боролся с собой.
– Зачем вы их сравнивали, Гест? – внезапно спросил он.
– Видите ли, сэр, – ответил старший клерк, – между двумя этими почерками, несмотря на внешние различия, есть странное сходство. Больше того – во многих отношениях они тождественны. Разница только в наклоне.
– Очень странно, – пробормотал Аттерсон.
– Действительно, странно.
– Знаете, лучше вы никому ничего не говорите об этом, – наконец проговорил нотариус.
– Разумеется, сэр, я понимаю, – отозвался клерк.
Оставшись в одиночестве, Аттерсон немедленно спрятал оба письма в свой несгораемый шкаф, где они и остались навсегда.
"Ну и дела! – подумал он. – Генри Джекил пошел на подлог ради спасения убийцы!"
От этой мысли буквально кровь стыла в жилах.