Пул пошарил по карманам и вытащил скомканную записку, которую нотариус, наклонившись поближе к свече, рассмотрел самым внимательным образом. Написано там было следующее: "Доктор Джекил с почтением извещает фирму "May", что последний образец содержит посторонние примеси и совершенно непригоден для его целей. В 18… году доктор Джекил приобрел у вас крупную партию этого препарата и теперь просит со всем тщанием проверить, не осталось ли препарата точно такого же состава, каковой и просит выслать ему без промедления. Цена не имеет значения. Доктору Джекилу крайне важно получить именно этот препарат…"
До этой фразы тон письма казался вполне деловым, но тут, как свидетельствовали чернильные брызги и кляксы, писавший уже не мог справиться с волнением. "Ради всего святого, – добавил он вкривь и вкось, – разыщите для меня этот старый препарат!"
– Странное письмо, – пробормотал Аттерсон и добавил довольно резко: – А почему оно вскрыто?
– Приказчик у "Мау" человек раздражительный, сэр; он просто швырнул мне его в лицо, едва прочитав, – ответил Пул.
– Это ведь почерк доктора? – спросил нотариус.
– Похоже, что так, – хмуро ответил слуга и вдруг изменившимся тоном добавил: – Да что там говорить о почерке, сэр! Я ведь видел его…
– Видели? – повторил Аттерсон. – Каким же это образом?
– А вот каким. Я поспешно вошел в зал со двора, а он, по-видимому, как раз в это время вышел из кабинета за своим лекарством, потому что дверь была открыта, и он рылся в дальнем углу комнаты. Когда я вошел, он взглянул на меня, вскрикнул и бросился по лестнице в кабинет. Я видел его всего одно мгновение, но у меня волосы встали дыбом. Сэр, если это был доктор Джекил, зачем тогда он нацепил на себя маску? Если это был он, почему он запищал, как крыса, и кинулся прочь от меня? Я слишком долго служил ему, и потом… – Дворецкий вдруг умолк и махнул рукой.
– Все это очень странно, – заметил Аттерсон, – но я, кажется, начинаю понимать, в чем дело. Ваш хозяин, Пул, страдает болезнью, которая мучает и обезображивает больного; вот причина изменения его голоса, вот зачем понадобились маска и уединение, вот причина страстного желания приобрести вещество, с помощью которого бедняга надеется исцелиться. Дай Бог, чтобы он не обманывал сам себя. Вот моя версия; она печальна, Пул, все это страшно само по себе, но избавляет нас от необходимости искать объяснений в сфере сверхъестественного.
– Сэр, – проговорил дворецкий, снова бледнея, – я уверен, что это был не доктор. Мой хозяин… – Тут он оглянулся и продолжал шепотом: – Мой хозяин – высокий, полноватый, хорошо сложенный человек, а этот больше походил на какого-то карлика. – Аттерсон открыл было рот, чтобы возразить, но Пул горячо перебил: – О, сэр! Неужели вы в самом деле думаете, что, прослужив двадцать лет в доме доктора, я не узнаю его хоть днем, хоть ночью? Неужели вы думаете, что я не знаю, до какой планки кабинетной двери достает его макушка, если я каждое утро видел его там? Нет, сэр, фигура в маске была вовсе не доктором Джекилом! Бог знает, что это такое, только не он! И я могу поклясться, что здесь совершено убийство!
– Послушайте, Пул, – начал нотариус, – раз уж вы об этом заявляете официально, я обязан проверить ваши подозрения. Несмотря на то, что я хотел бы пощадить чувства вашего хозяина, несмотря на то, что письмо, скорее всего, доказывает, что он еще жив, я считаю необходимым взломать эту дверь.
– Правильно! – вскричал старик.
– Теперь второй вопрос, – проговорил нотариус. – Кто возьмется это сделать?
– Разумеется, вы и я, сэр, – последовал бесстрашный ответ.
– Превосходно сказано, – кивнул нотариус. – И что бы после этого ни случилось, я считаю своим долгом выяснить, правы ли вы.
– В зале есть топор, – продолжал Пул, – а вы можете взять кухонную кочергу.
Нотариус поднял это грубое, но внушительное орудие, и взмахнул им.
– Знаете ли вы, Пул, – проговорил он, – что мы с вами оба подвергаемся некоторой… э-э… опасности?
– Это так, сэр, – ответил дворецкий.
– Значит, нам следует быть откровенными друг с другом, – продолжал Аттерсон. – Мы оба говорим не совсем то, что думаем. Давайте объяснимся. Вы узнали человека в маске?
– Ну-у, сэр… он мчался так быстро и так вихлялся при этом, что я не могу поклясться, что точно опознал его, – последовал ответ. – Но если вас интересует, был ли это мистер Хайд, я скажу вот что: я предполагаю, что это был именно он. Видите ли, человек в маске был того же роста, что и Хайд, и двигался такой же походкой. Да и кто же другой мог проникнуть в дом через дверь лаборатории? Вы ведь помните, сэр, что в день убийства мистера Кэрью ключ все еще оставался у него. Но и это еще не все. Я не знаю, мистер Аттерсон, видали ли вы когда-нибудь этого самого Хайда…
– Да, – сказал нотариус, – однажды я беседовал с ним.
– Значит, вам известно, как и всем нам, что в этом господине есть что-то странное, такое, что поражает всех и каждого. Я не могу толком этого объяснить, но мне кажется, что при виде Хайда любого человека мороз до костей продирает.
– Действительно, я сам испытал нечто подобное, – заметил Аттерсон.
– Вот я и говорю, сэр, – подтвердил Пул. – Когда же этот, в маске, кинулся обратно в кабинет, словно испуганная обезьяна, я почувствовал, как по моей спине пробежал тот самый ледяной холод. Я знаю, мистер Аттерсон, что это никакое не доказательство, но у каждого есть чутье, и могу поклясться на Библии – это был мистер Хайд.
– Да, – скорбно кивнул нотариус, – я и сам этого опасался… Я верю вам, Пул, мне кажется, что бедняга Гарри убит, а его убийца – уж и не знаю, с какой целью, – поселился в доме своей жертвы. Скоро мы все выясним. Позовите-ка сюда Брэдшоу.
На зов явился лакей; он тоже был бледен и взволнован.
– Крепитесь, Брэдшоу, – сказал нотариус. – Я знаю, сложившееся положение глубоко огорчает и страшит всех вас. Но пришла пора положить этому конец. Пул и я приняли решение взломать дверь в кабинет. Если там все обстоит более или менее благополучно, я возьму на себя ответственность за наше непрошенное вторжение. Если наши подозрения справедливы, и какой-нибудь злодей, забравшийся в дом, попытается спастись через заднюю дверь, вы должны его остановить. Возьмите с собой кухонного мальчика, прихватите пару увесистых дубинок и станьте снаружи у двери лаборатории. У вас есть десять минут, чтобы все это проделать.
Когда Брэдшоу удалился, нотариус взглянул на часы.
– А теперь, – сказал он, – вперед, Пул!
Прихватив увесистую кочергу, нотариус двинулся к лабораторному флигелю.
Луна скрылась за тучами, и во дворе дома стало совершенно темно. Ветер, время от времени задувавший с улицы, заставлял плясать пламя свечи. Наконец они добрались до лаборатории, вошли в темный анатомический театр и стали терпеливо ждать. Где-то в отдалении глухо шумел Лондон, но здесь тишину нарушали только звуки шагов человека, расхаживавшего взад и вперед по кабинету.
– И так целый день, сэр, – прошептал Пул, – и даже большую часть ночи! Только когда из аптеки приносят новые образцы, он ненадолго останавливается. Истинно сказано: нечистая совесть гонит прочь сон и покой. О сэр, каждый из этих шагов свидетельствует о безвинно пролитой крови! Но прислушайтесь повнимательнее и скажите мне, мистер Аттерсон, положа руку на сердце, – разве это походка нашего доктора?
И в самом деле: шаги были странными – легкими, неуверенными, как бы слегка колеблющимися, хотя тот, кто ходил, двигался неторопливо. Они нисколько не напоминали твердую и уверенную поступь Генри Джекила, от которой, бывало, дрожал пол.
Аттерсон сокрушенно вздохнул.
– А больше вы ничего не слышали? – спросил он.
Пул многозначительно кивнул.
– Только однажды, – сказал он. – Там плакали.
– Плакали? В самом деле? – воскликнул нотариус, холодея от ужаса.
– Кто-то плакал в кабинете, словно обиженная женщина или погибшая душа, – ответил дворецкий. – И мне стало так тяжело, что я чуть было сам не разрыдался.
Между тем, десять минут истекли. Пул вытащил топор из-под груды соломы и поставил свечу на ближайший стол. Вместе, задыхаясь от волнения, они приблизились к двери, из-за которой по-прежнему слышались то удаляющиеся, то приближающиеся шаги, странно звучавшие в глубокой тишине.
– Джекил, – выкрикнул Аттерсон, – я хочу тебя видеть! – Он выждал несколько секунд, но ответа не последовало. – Предупреждаю, у нас возникли самые серьезные подозрения; я обязан тебя увидеть, и сделаю это если не с твоего согласия, то силой!
– Аттерсон, – ответил голос, – именем Бога, пощадите!
– Это голос не доктора Джекила, а Эдварда Хайда, – охнул нотариус. – Ломайте дверь, Пул!
Пул взмахнул топором. Все здание вздрогнуло от удара, а обитая сукном дверь подпрыгнула, удерживаемая петлями и замком. В кабинете раздался вопль нечеловеческого ужаса. Топор заработал, словно взбесившись, полетели щепки, дверная рама заходила ходуном. Однако дерево оказалось прочным, а петли были изготовлены превосходным мастером. Лишь после пятого удара замок наконец сдался, и изуродованная дверь рухнула на ковер в кабинете.
Аттерсон и Пул, сами ошеломленные поднятым ими грохотом и внезапно наступившей тишиной, сперва отступили на шаг, а затем заглянули в кабинет. Он был освещен неярким светом лампы; в камине потрескивал огонь; напевал свою песенку чайник. Несколько ящиков стола остались выдвинутыми; на столе лежали аккуратно сложенные бумаги; столик у камина был накрыт к чаю. Не будь здесь стеклянных шкафов с реактивами и инструментами, всякий бы сказал, что это самая мирная комната во всем Лондоне.
Посреди кабинета, скорчившись, лежал человек – его тело подергивалось в последних конвульсиях. Аттерсон и Пул, осторожно ступая, приблизились к нему, перевернули на спину – и перед ними предстало лицо Эдварда Хайда. Он был одет в слишком широкое для него платье доктора Джекила; лицевые мускулы еще вздрагивали, но жизнь уже покинула его. Раздавленный пузырек в руке мертвого и сильный запах горького миндаля, стоявший в воздухе, подсказали Аттерсону, что перед ними самоубийца.
– Мы пришли слишком поздно, – мрачно заметил нотариус. – Теперь не в наших силах осудить или помиловать его. Хайд убил себя, и теперь остается только одно: найти тело вашего хозяина.
Большую часть этого старого здания занимал анатомический театр, то есть лаборатория доктора, и кабинет. Длинный коридор связывал зал лаборатории с дверью в глухой стене, выходившей на улицу, кабинет же сообщался с коридором еще одной лестницей. Кроме того, в этой мрачной постройке имелось несколько темных чуланов и обширный подвал. Аттерсон и Пул внимательно осмотрели все закоулки. В чуланы даже не стоило входить, потому что все они пустовали, а слой скопившейся там пыли давал ясно понять, что туда давным-давно никто не входил. Подвал был завален всевозможным хламом, оставшимся, скорее всего, со времен хирурга, предшественника доктора Джекила. Едва отворив дверь, ведущую туда, Пул и Аттерсон поняли, что искать тут нечего: перед ними висела паутина, которая, очевидно, уже в течение многих лет запечатывала вход в погреб. Нигде не было ни малейших следов Генри Джекила – живого или мертвого.
Проходя по коридору, вымощенному каменными плитами, Пул топнул ногой по одной из них.
– Скорее всего, он похоронен где-то здесь, – сказал дворецкий, прислушиваясь к звуку собственных шагов.
– А что, если ему удалось бежать? – заметил Аттерсон, разглядывая дверь, ведущую на улицу. Она была заперта, а на одной из плит рядом с дверью лежал ключ, уже слегка тронутый ржавчиной. – Едва ли дверь отпиралась этим ключом, – продолжал нотариус.
– Этим? – словно эхо, повторил Пул. – Разве вы не видите, сэр, что он сломан? Выглядит так, будто на него наступили.
– Верно, – подхватил Аттерсон, – и на изломе тоже ржавчина!
Оба испуганно переглянулись, недоумевая.
– Я ничего не понимаю, Пул, – наконец проговорил нотариус. – Давайте вернемся в кабинет.
Они молча поднялись наверх и, опасливо косясь на мертвое тело, принялись тщательно осматривать помещение. На одном из столов остались следы какого-то химического опыта – аккуратно отвешенные порции каких-то солей в плоских стеклянных чашках. Словно покойный только собирался приступить к нему, но ему помешали.
– Вот эти самые порошки я и приносил ему, – сказал Пул.
В эту минуту чайник вскипел, и вода с шипением пролилась в огонь.
Они приблизились к камину. Удобное кресло стояло у самого огня; чайный сервиз был расставлен, даже сахар уже лежал в чашке. На каминной полке стояло несколько книг, а одна, раскрытая, покоилась рядом с сервизом, и Аттерсон с изумлением узнал в ней то самое богословское сочинение, которое доктор Джекил регулярно читал на ночь. Однако все поля томика были покрыты самыми богохульственными замечаниями, и написаны они были рукой самого доктора!
Наконец, Аттерсон и Пул, продолжая осмотр, подошли к большому зеркалу и с невольным страхом заглянули в него. Но зеркало было повернуто так, что в нем отражались только пламя камина, бросавшее тысячи бликов на поверхность стеклянных шкафов, да бледные, перепуганные лица Пула и Аттерсона.
– Это зеркало видело странные и ужасные вещи, сэр, – прошептал дворецкий.
– Но даже то, что здесь происходило, ничуть не более странно, чем наличие здесь этого предмета, – ответил нотариус. – Зачем оно… – он невольно вздрогнул, но, справившись с собой, договорил: – Зачем оно понадобилось Джекилу?
– Кто знает, – пожал плечами старый слуга.
Затем они подошли к рабочему столу доктора. Там среди множества бумаг лежал большой конверт, надписанный рукой Джекила и адресованный мистеру Аттерсону. Нотариус распечатал пакет; в нем оказалось несколько документов. Сверху лежало завещание, написанное так же необычно, как и то, которое Аттерсон вернул доктору несколько месяцев назад. Оно точно так же выражало волю Джекила в случае его смерти или исчезновения, но вместо имени Эдварда Хайда потрясенный нотариус обнаружил в нем имя Гэбриэла Джона Аттерсона. Он взглянул на Пула, перевел глаза на документ и, наконец, перевел взгляд на тело мертвого преступника, распростертое на ковре.
– У меня голова идет кругом, – пробормотал нотариус. – Все эти дни завещание находилось в руках Хайда; у него не было причин любить меня, и он, несомненно, пришел в бешенство, обнаружив, что его лишили наследства, – и все-таки он не уничтожил это завещание!
Аттерсон взял следующую бумагу. Это была записка, наспех написанная почерком доктора. Вверху стояла дата.
– Боже мой, Пул! – воскликнул нотариус, – Джекил сегодня побывал здесь, и он, вне всякого сомнения, был жив! За такой короткий промежуток времени его не могли ни убить, ни спрятать его тело! Он жив, вероятно, бежал! Но почему? И как? Следует ли нам в таком случае официально заявить о самоубийстве мистера Хайда? О, тут необходимо действовать крайне осторожно, иначе мы можем навлечь на вашего хозяина страшную беду!
– Но почему вы не прочитаете записку, сэр? – спросил Пул.
– Потому что боюсь, – мрачно проговорил нотариус. – И дай Бог, чтобы мои худшие предчувствия не оправдались!
Он поднес листок бумаги к глазам и прочитал:
"Мой дорогой Аттерсон! Когда эта записка окажется у Вас в руках, я исчезну; при каких обстоятельствах – затрудняюсь предвидеть, но моя интуиция и сам ход событий говорят мне, что конец близок. Когда это свершится, прежде всего ознакомьтесь с письмом Лэньона, которое он, по его словам, вручил Вам. Если захотите узнать больше – прочитайте исповедь Вашего недостойного и несчастного друга
Генри Джекила".
– Там было еще что-то? – спросил Аттерсон.
– Вот оно, сэр, – сказал Пул и подал нотариусу объемистый пакет, запечатанный несколькими сургучными печатями.
Нотариус опустил его в карман своего сюртука.
– Запомните, Пул, – проговорил он, – об этих бумагах нельзя говорить никому. Если ваш хозяин умер или бежал, мы по крайней мере спасем его доброе имя. Сейчас десять часов. Я должен вернуться домой, чтобы в спокойной обстановке ознакомиться с этими документами. Но я вернусь еще до полуночи, и тогда мы обратимся в полицию.
Аттерсон и Пул вышли, заперев на замок наружную дверь лаборатории. Нотариус оставил слуг у камина в прихожей и отправился к себе, чтобы прочитать то, что должно было раскрыть ему тайну доктора Джекила.
Письмо доктора Лэньона
Девятого января, то есть четыре дня назад, я получил с вечерней почтой заказное письмо, написанное рукой моего коллеги и старого школьного товарища Генри Джекила. Это меня удивило; мы с Гарри никогда не переписывались, к тому же накануне я обедал с ним и никак не мог ожидать, что он обратится ко мне с посланием. Содержание письма еще более удивило меня, поэтому привожу его здесь полностью.
"10 декабря 18.. года
Дорогой Лэньон, вы один из самых старых моих друзей, и хотя мы иногда расходимся в научных вопросах, наша взаимная привязанность от этого, похоже, ничуть не охладела – во всяком случае, с моей стороны. Если бы вы сказали мне: "Джекил, моя жизнь, моя честь, мой рассудок в твоих руках", – я немедленно пожертвовал бы всем своим состоянием, чтобы только помочь вам. Итак, Лэньон, – моя жизнь и моя честь в вашей власти, и если сегодня вечером вы не протянете мне руку помощи – я погиб. Вероятно, после такого вступления вы вообразите, что я попрошу вас сделать что-нибудь неблаговидное. Ну что ж, судите сами.
Я прошу вас сегодня вечером отложить все дела, даже если вас позовут к внезапно заболевшему члену королевского дома. В случае, если вашей коляски в момент получения этого письма не окажется под рукой, возьмите кеб и, захватив с собой это письмо, поезжайте ко мне домой. Дворецкому Пулу даны все указания; он будет ждать вас со слесарем, так как вам придется взломать дверь моего кабинета. Когда это будет сделано, войдите в него один, отоприте стеклянный шкаф, стоящий слева (он помечен буквой "Е"), если же он заперт, сломайте замок и извлеките оттуда четвертый ящик, считая сверху. Я боюсь ошибиться, так как пребываю в расстройстве чувств, но даже если я в чем-то ошибаюсь, вы легко узнаете нужный ящик: в нем лежат несколько облаток с порошками, флакон и толстая тетрадь. Я умоляю вас привезти этот ящик вместе со всем его содержимым к вам на Кэвендиш-сквер.
Это первая часть услуги, о которой я прошу. Теперь перехожу ко второй. Если вы отправитесь ко мне сразу, как только получите это письмо, то вернетесь домой задолго до полуночи. Но я даю вам срок до этого часа не только потому, что опасаюсь какой-нибудь непредвиденной задержки, но и потому, что осуществить вторую часть задачи гораздо удобнее то время, когда все ваши слуги уже улягутся. В полночь я попрошу вас находиться в вашем кабинете для консультаций. Надобно, чтобы вы сами открыли дверь тому человеку, который явится к вам от моего имени. Отдайте ему этот ящик. На этом ваша роль закончится, но вы заслужите мою вечную благодарность!
Если же вы пожелаете получить объяснение всего этого, то уже через несколько минут убедитесь: все, о чем я прошу, крайне важно, и если не будет исполнено хотя бы одно мое указание, каким бы нелепым оно ни казалось, на вашу совесть ляжет ответственность за мою гибель или утрату рассудка.