– Караван-то ему зачем? – возразил старший лейтенант, крякая после выпитого и закусывая порцией рыбных консервов. – Мы же с Германией не в состоянии войны.
– До сих пор не были в этом состоянии, – уточнил Ордаш. – А если учесть, что связи с землей у нас давно нет…
– Да и караван обычно идет под конвоем, одному германцу сквозь зенитки не пробиться. И потом, он ведь не бомбардировщик.
– Он – нет. Но может дать наводку бомбардировщикам, которые встретят эти корабли где-нибудь в районе Печорской губы, острова Вайгач или Амдермы.
– О чем ты, старшина?! – возмутился Загревский. – Мы что, воюем с германцами, что ли?! Говорю же: договор у нас о ненападении. По рации передали, предупредили, так сказать.
– Договор – это хорошо, – мечтательно и слегка захмелело произнес старшина. – Но только германец – он и есть германец. И для чего-то он здесь появлялся.
– Еще раз появится – карабин стрелять будем, – воинственно объявил Тунгуса. – Метко стрелять будем, как песец. Нечего ему на тундра наша летать, оленей распугивать, да…
– Во, слыхал, старшина? Оказывается, еще один рейхс-ефрейтор в этом мире объявился! – проворчал старший лейтенант, явно намекая на то, что ефрейтором в свое время служил Гитлер. – Давно известно, что самый страшный человек в армии – ефрейтор. Так оно и есть.
19
Пейзаж, открывшийся утром барону фон Готтенбергу, буквально поразил его. Он ожидал увидеть болотистое озерце посреди столь же болотистой, унылой тундры. На самом же деле палатка его стояла на краю низменного плато, окаймленного какими-то полуразрытыми холмами и приземистыми тундровыми рощицами. Взлетная полоса "Северного призрака" была проложена частью по каменному, хорошо расчищенному прибрежью, а частью – по толстым стальным листам, давно опробованным пилотами на запасних аэродромах в Финляндии и на Балканах.
– Все, что должно остаться на вашей базе, выгружено? – поинтересовался Готтенберг у коменданта "Северного призрака", шедшего чуть впереди группы офицеров, провожавших оберштурмбаннфюрера к склону господствующей возвышенности.
– Продовольствие, боеприпасы, полярное обмундирование, лыжи, горючее, маскировочные сети, – отрапортовал тот. – Судя по белым сетям и полярному обмундированию, нам собираются устроить здесь арктическую зимовку?
– Считайте, унтерштурмфюрер Фюрт, что приказ об этом вы уже получили, – на ходу ответил барон.
– Но ведь согласно плану "Барбаросса", русская кампания до зимы должна быть завершена.
– Убедите себя, что вы никогда не слышали ни об этом плане, ни о "русской кампании". Отныне мы будем предоставлены самим себе, как пираты посреди океана, и со временем будем держать в страхе весь Северный морской путь. От берегов Норвегии до Аляски. А, как вам такой масштаб военного террора и диверсий?
– Но, судя по сводкам Верховного главнокомандования, которые кладет мне на стол радист базы…
Готтенберг мельком взглянул на поравнявшегося с ним лейтенанта СС и скептически повел подбородком. Невысокого роста, худощавый, с горячечно запавшими щеками, Фюрт мало походил на офицера диверсионной группы, однако по опыту оберштурмбаннфюрер знал, что иногда именно такие вот, худощавые, жилистые мужичонки в полярных условиях способны поражать своей выносливостью и живучестью. Судя по всему, комендант "Северного призрака" как раз к ним и принадлежал.
– Сводки командования, Фюрт, для того и существуют, чтобы окончательно деморализовать противника, – своим хрипловато-гортанным басом просветил его командир особой группы. – Противника, унтерштурмфюрер, а не ваше доблестное воинство.
Фюрт озадаченно помолчал. Коменданту "Северного призрака" приходилось слышать о фон Готтенберге, однако встречались они впервые, и ему еще только предстояло познать особенности характера этого человека. К тому же вчера, после приземления "Черной акулы", унтерштурмфюрер узнал, что отныне он будет находиться в непосредственном подчинении у этого "нордического барона", которому поручено командовать всеми северными континентальными базами, одну из которых еще только предстояло создавать в ближайшее время где-то за Полярным Уралом. Только ему, и никому другому. Этим обстоятельством Фюрт и хотел сейчас воспользоваться.
– Могу ли я подать рапорт о переводе меня на базу в Норвегию или в действующую армию?
– В действующую можете, – невозмутимо заверил его Готтенберг, даже не поинтересовавшись, чем вызвана просьба коменданта базы. – Но только зимой.
– Почему… только зимой?
– Исходя из стратегических соображений Верховного командования, – на ходу объяснил ему барон, не меняя выражения лица. – Если к тому времени наши войска окончательно увязнут в снегах по обочинам все той же Смоленской дороги, на которой погибельно увязали бесстрашные солдаты Старой гвардии Наполеона, мы сразу же перебросим вас в подмосковные снега. Как последний резерв все того же командования. Последний и, заметьте, совершенно бесполезный, Фюрт.
– Простите, господин оберштурмбаннфюрер, – попытался безболезненно проглотить эту издевку комендант, – но в мою задачу входило создание базы "Северный призрак" и взлетной полосы. Они созданы, приказ выполнен, а следовательно, мне не хотелось бы и впредь прозябать посреди этих гнилых болот.
– Еще одно упоминание о рапорте, и я пристрелю вас, Фюрт, – все с той же невозмутимостью обрисовал его перспективы нордический барон. – Перед строем. Данной мне властью и исключительно в воспитательных целях. – А пока комендант приходил в себя, поинтересовался, сколько под его командованием людей.
– Пятьдесят два, – мрачно ответил Фюрт. – Включая радиста, фельдшера и повара.
– Вот видите, еще и персонального повара…
– Просто повара, – нервно уточнил комендант, однако ухмылок сопровождавших их офицеров избежать уже не удалось.
– Если мне не померещилось, на базе каким-то образом оказалась женщина. Откуда и каким ветром её сюда занесло? Неужели тайком из Норвегии? – уже явно провоцировал коменданта "Северного призрака" барон.
– У нас на базе семь женщин, если уж быть точным.
– Почему не взвод?! – поползли вверх брови Готтенберга. – Где вы их прячете от глаз моих парней, Фюрт?
– Такого безумного желания у меня не возникало. Сегодня же со всеми познакомитесь.
– Я спросил, где вы содержите этих своих наложниц, – и голос Готтенберга стал жестким, как голос фельдфебеля на строевом плацу. – Надеюсь, не в одной казарме с солдатами?
– Они – в отдельной землянке, построенной между Чертовой горой и озером.
– Умилительно! Бордель на окраине местных Елисейских Полей. Претенденток подбирали, исходя из собственного вкуса? – демонстративно окинул он взглядом истощенную, явно не офицерскую, фигуру унтерштурмфюрера.
– Две из этих женщин – бывшие узницы лагеря, которые находились на вольном поселении; четыре – из семей сектантов, которые жили отшельниками недалеко от восточной окраины озера. Мужчины из этой секты помогали нам в строительстве. Затем мы все три рода этого странного племени ликвидировали, оставив только молодых, физически здоровых женщин.
– Наконец-то мы слышим голос истинного германца-воителя, господа, – оглянулся фон Готтенберг на свою свиту. – Продолжайте, Фюрт, продолжайте, не томите душу своими театральными паузами.
В потоке информации, которую Фюрт когда-то получил по поводу "нордического барона" фон Готтенберга, проскользнула и та, которая касалась его пристрастия к подначиванию и провоцированию товарищей. И которая в юности дважды приводила Гюнтера к дуэлям, неизвестно, правда, чем завершившимся. Теперь унтерштурмфюрер убедился, что молва об этом задире недалека от истины.
– Седьмую, Янину Браницкую, наша разведка случайно обнаружила в тундре, – поведал он, мужественно стараясь не поддаваться на провокации. – Как выяснилось, отстала от группы беглых уголовниц, вырвавшихся из какого-то лагеря. Фельдшер еле выходил её, зато теперь – рослая, физически крепкая – она жестко командует этим женским отделением. Она и две политические уже вооружены и неплохо обучены. В отличие от староверок, они готовы сражаться вместе с нами.
– Уверен, что именно эта, уголовница, попалась мне на глаза. Кто она – воровка, грабительница?
– В определенном смысле. Работала бухгалтером какого-то предприятия. Директора расстреляли за крупные хищения, а ее посадили. Вы ведь в принципе не против того, чтобы на базе находились женщины, господин барон? – только теперь всполошился комендант.
– Создание гарема приказом не предусмотрено, – все с той же жесткостью напомнил ему Готтенберг. – Но к жизни я привык относиться философски. Уверен, что женщины здесь не бездельничают.
– Помогают повару, занимаются стиркой, а также, не скрою, используются для… ну, скажем так, сексуальных моционов.
– Для "сексуальных моционов", говорите?! – вскинул брови фон Готтенберг. – Гениально! Как вам удалось изобрести такой термин, Фюрт? Нет, вы только прислушайтесь, господа, к звучанию этих слов: "Для сексуальных моционов"! Прелестно! Вижу, вы устроились здесь основательно.
– В предвидении того, что, возможно, придется зазимовать, – скромно потупил взор унтерштурмфюрер.
– Не скромничайте, Фюрт, не скромничайте. А вы, штабс-капитан, душа ваша бесшабашная, – обратился он к Кротову как к будущему коменданту зауральской базы, – учитесь. При создании вашего "Норд-рейха" опыт унтерштурмфюрера окажется бесценным.
* * *
Возвышенность, на склон которой они взошли, в самом деле оборонным валом тянулась от берега озера до необозримых болот, лишь кое-где поросших чахлыми рощицами да кустарником и усыпанных огромными валунами. С помощью взрывчатки и доставленных стройматериалов инженерная группа базы создала в этом валу, нанесенном на русские карты под названием Чертова гора, три просторных ангара, хорошо замаскированных и соединенных между собой отстойной посадочной полосой.
Когда группа Готтенберга прибыла сюда, в одном из ангаров уже стоял хорошо вооруженный транспортный самолет, способный одним рейсом эвакуировать весь гарнизон "Северного призрака" или дать бой любому забредшему сюда русскому пилоту, которого заинтересует то, что происходит на берегу Меркулового озера. Теперь здесь будут находиться и два морских штурмовика, чье появление на местных морских и воздушных коммуникациях станет для русских полной неожиданностью. Завтра же сюда должно прибыть также звено истребителей.
Все еще стоя на склоне возвышенности, Готтенберг в течение нескольких минут внимательно осматривал пространство вокруг базы. Под серым небом все оно казалось таким же серым и безжизненным. С трудом верилось, что где-то за его пределами могло существовать нормальное человеческое жилье, а на хлебных нивах и окраинах городов сходятся в битвах войска двух самых мощных в мире империй.
– Уж не вы ли, Фюрт, первым предложили заложить базу именно здесь, в этом тундровом аду?
– Не я, а наш полярный агент. Я же признал, что местность идеальная. Вы с этим не согласны?
– Просто я подумал, что человека, подыскавшего для люфтваффе это озерце, следовало бы представить к Железному кресту.
– Или, по крайней мере, не спешить с его ликвидацией, – процедил унтерштурмфюрер, задумчиво всматриваясь куда-то туда, где унылая болотная тундра сливалась со столь же унылым и болотным поднебесьем.
20
Как только старшина уловил, что начальник заставы пытается уснуть прямо за столом, он переглянулся с Оленевым.
– Комната готова, – передернул тот плечами. – Там буржуйка. Тепло, как в чуме.
– Ну, если как в чуме… – удовлетворенно произнес Ордаш. – Тогда командир останется доволен. – Не спрашивая разрешения у Загревского, старшина подошел к нему, положил его руку на свое плечо и поднял с кресла. – Пошли спать, товарищ старший лейтенант.
Начальник заставы промычал что-то нечленораздельное, но, поддерживаемый сзади Оленевым, покорно пошел со старшиной.
Быстро уложив командира, который уснул, едва коснувшись головой ватной солдатской подушки, старшина разрядил его пистолет и обойму вместе с двумя запасными, положил себе в планшет. Исполнив святой завет, согласно которому заряженное оружие никогда не должно быть под руками у пьяного, Ордаш взялся за карабин. Ефрейтор со своим карабином уже ждал его у двери.
– Все, ефрейтор, поднимай паруса. Командир устал, пусть отдыхает.
– Часто камандыра устает, однако, – сочувственно признал ефрейтор.
Сам Тунгуса обычно пил очень мало, старшина еще ни разу не видел его навеселе. Но не потому, что опасался командиров, просто уверен был, что "огненная вода делает слабыми руку и глаз охотника". Судя по всему, он собирался стать лучшим охотником во всей Западной Сибири. Впрочем, стрелял ефрейтор действительно отменно. Ордаш убедился в этом, поскольку трижды ходил с ним на диких оленей. Причем в последний раз они дошли на лыжах почти до предгорий таежного хребта. Не потому, что нигде не могли обнаружить оленей, нет, двух из них они завалили еще в пяти километрах от заставы, ракетой предупредив об этом "группу доставки", шедшую по их следам, упреждая стаи волков. Просто Ордаш вдруг почувствовал: нужна какая-то психологическая разрядка, нужно как-то сменить обстановку, почувствовать себя вне всякого тяготения казармы.
А лекарство от тоски, которая охватывала в здешних краях всякого белого человека, определено было Оленевым со всей возможной конкретностью: "Берешь ружье, берешь собака и долго бредешь тундра, до самого тайга".
Поднявшись на мансарду, они выпили еще совсем понемножку, и всего лишь за удачную охоту, и через черный ход покинули здание Нордического Замка.
Они специально решили спускаться к восточному побережью, по хребту, окаймлявшему каньон, чтобы сэкономить время, которое ушло бы на обход мыса.
В глубине каньона все еще лежал снег, а цепь миниатюрных озерец прослеживалась за ледниками, которые вряд ли способны были растаять даже до середины августа.
– Солнце уже пребывало на крайнем западе, и где-то в глубинах Европы оно уходило бы в предвечерний мрак. Однако здесь через три-четыре часа закат сольется с рассветом, порождая величественное видение, называемое "белыми ночами", которые в здешних местах начинались со второй половины мая и завершались в начале августа.
Спуск оказался значительно круче, чем старшина мог предположить, причем на одном из уступов тропы он чуть было не свалился в обрыв, но не из-за крутизны склона, а от грохота, который вдруг донесся со стороны айсберга. Словно очарованный, Ордаш наблюдал, как, расколовшись в северной своей части, огромная ледяная гора поначалу как бы ушла под воду, а затем часть её вынырнула уже за просветом темно-синей полыньи, превратившись в самостоятельный айсберг.
Раскол произошел настолько неожиданно и так громко, словно кто-то заложил в середину айсберга солидную взрывчатку. Крушение, произошедшее на айсберге, коснулось и всей той массы льдин, которые соединяли его с островом; льдины вдруг начали находить друг на друга, образуя громадные торосы; они разламывались пополам и крошились, образуя огромные полыньи.
– Смотри, камандыра, медведица! – тронул старшину за рукав Оленев.
– Где? – рванул ружье Ордаш, бросая взгляд на белое поле прибрежья.
– Вон, на вершина айсберга, который откололся, да…
Вспугнутая крушением ледника, белая медведица поспешно уходила по склону, к его конусоподобной вершине, и вслед за ней торопливо поспешал медвежонок. Там она, очевидно, решила переждать, пока ледяная стихия уляжется, чтобы потом отправиться к полынье, на охоту.
Поднеся к глазам бинокль, старшина увидел, что, остановившись, медведица подняла морду и, глядя на остров, в сторону уже замеченных ею людей, угрожающе заревела.
– Да, с такой мамашей на узкой тропе лучше не встречаться. А ведь хороша была бы шуба, как мыслишь, ефрейтор?
– Медведицу убьем – медвежонок тоже погибнет. Зимой охотиться надо: медведица сама, медвежонок взрослый, и тоже сам, да…
– Но медведь-самец тоже должен прогуливаться где-то неподалеку.
– Нет, медведица уводит медвежонка. Боится, что медведь разорвет его и съест. Поэтому медведица уходит, да…
– Каннибальствует, значит, самец бездушный? Самое погибельное увлеченье. Ладно, уговорил ты меня, Оркан: стреляем только взрослого самца, – благодушно улыбнулся Вадим, наблюдая за тем, как медведица мордой подталкивает заигравшегося медвежонка, пытаясь поскорее убрать его подальше от людских глаз.
"Появиться бы однажды в Салехарде, – мечтательно проследил за медведями старшина, – да швырнуть к ногам Риты Атаевой шкуру убитой медведицы… – Но тут же одернул себя: – Возможно, в Одессе ты, пижон, кого-то и поразил бы шкурой белой медведицы, но только не в заполярном Салехарде. Впрочем, пардон, мадам, в районе 202-й заставы леопарды и тигры не водятся. И все же, как это было бы прекрасно: однажды появиться в Салехарде и разыскать Риту Атаеву. Пусть даже не швыряя при этом к её ногам никаких шкур…".
– Медведицу мы зимой стрелять будем, старшина, – попытался успокоить его ефрейтор, считая, что Вадим загрустил из-за того, что от них ушла добыча. – Не смотри на эту медведицу, другую добудем.
– О той, о другой "медведице" я как раз и думаю, ефрейтор, – иронично охладил его Ордаш, немного недовольный тем, что Оленев ворвался в его сладостные воспоминания.
Ордаш не раз ловил себя на осознании того, насколько беднее и унылее было бы его существование в этой ледяной пустыне, если бы судьба не подарила ему те четыре дня в Архангельске, а вместе с ними – неописуемо красивую и столь же неописуемо… непостижимую женщину – Риту Атаеву. Её чувственные губы, её блудливо призывная улыбка, шоколадные, с восточной раскосинкой глаза; и эти широкие, с аристократическим овалом, плечи…
Господи, ну, почему встретились они только в "пересадочном" Архангельске, и почему отведено им было всего лишь неполных четыре дня?!
"Неблагодарная ты свинья, – сказал себе Вадим, уже ступив на прибрежную, охваченную серой пеной гальку. – Моли Бога, что в жизни твоей Архангельск этот заштатный все же случился".
Конечно, лучше бы он "случился" в Одессе, на пляже Аркадия, или, на худой конец, в Париже, на Елисейских Полях. Так ведь не суждено было, черт возьми, не суждено. Впрочем, тысячи мужчин-парижан согласны были бы поменять множество дней, проведенных ими в Париже, на один-единственный вечер, пережитый им, ссыльным старшиной, в Архангельске и проведенный с женщиной посреди какого-то чахлого кустарника.
Понятно, что такая женщина – прекрасная собой, с дипломом врача и с папой-мамой в больших начальниках, – долго ждать его, старшину безродного, не станет. Вадим это понимал. Но странное дело: по поводу подобных предчувствий он не очень-то нервничал. Настолько любил эту женщину, что счастлив был уже от того, что имел возможность хотя бы раз в месяц, хотя бы мельком, видеть её. "Мельком видеть?! – коварно ухмыльнулся Ордаш своим размышлениям. – Если тебе еще раз посчастливится увидеть эту женщину, ты или окончательно завладеешь ею или покончишь жизнь самоубийством. Прямо у её ног".