Коротко стриженные пшеничные волосы ее едва заметно выбивались из-под солдатской пилотки. Женщине, очевидно, было чуть больше тридцати. Красавицей штабс-капитан назвать ее не решился бы, однако ни одной из своих печатей лагерное бытие отметить её пока что не успело: ни в очертаниях фигуры, ни в чертах по-восточному удлиненного, с четко очерченными губами и слегка выступающим подбородком, лица. Природа явно пыталась сотворить из этого создания еще одного польского шляхтича, однако почему-то не довела своего замысла до конца, являя миру некий половой суррогат.
Тем не менее армейская форма на удивление шла госпоже Браницкой, да к тому же пришлась ей по душе. Явственнее всех заметил это штабс-капитан Кротов, который, забыв на время о "рус-фанере" и тревоге, поневоле потянулся к женственному отпрыску древнего польского рода.
– Передайте пилотам, чтобы в воздухе переговаривались только на русском, – приказал фон Готтенберг, – а главное, пусть попытаются загнать эту "фанеру" на нашу взлетную полосу. Если же не удастся приземлить, пусть сбивают над озером или болотом. Упадет на болото – сжечь! Но все же было бы неплохо заполучить этот самолетик, – мечтательно произнес он.
– Эти пилоты владеют русским? – удивился Кротов.
– Еще бы не владеть! – приблизилась к нему Янина. – Они ведь обучались в секретной школе германских пилотов, которая до недавнего времени существовала в Советском Союзе.
– В Советском Союзе?! – удивленно уставился на неё штабс-капитан. – Секретная школа германских пилотов?!
– Таких школ в Советской России было создано две. В одной готовили германских военных летчиков, и выпускниками ее стали нынешний командующий люфтваффе рейха Герман Геринг, а также несколько асов; а в другой – танкистов, и в ней тоже обучалось несколько нынешних танковых генералов армии фюрера.
– Коммунистическая летная школа для фашистов?! Вы ничего не путаете, госпожа Браницкая?
– Именно так: коммунистическая школа для фашистов. Хорошее определение.
– Из каких источников, позвольте узнать, получала такие сведения вчерашняя заключенная энкаведистского лагеря?
– Из общения с пилотом одного из этих штурмовиков. Кстати, если я верно поняла, военной тайной у них это не считается. Во всяком случае, теперь уже не считается.
Два штурмовика один за другим поднялись в воздух и, разойдясь в разные стороны, взяли в клещи небольшой самолетик. Пилот, очевидно, был сбит с толку звездами на фюзеляжах, а несколько пулеметных очередей, выпущенных над самой кабинкой пилота, после отчаянных имитаций таранных ударов окончательно лишили его не только выбора, но и способности как-либо объяснить этот поднебесный визит штурмовиков. Совершив облет озера, он, в сопровождении нависавших над ним "мессершмитов", вынужден был приземлиться на посадочной полосе базы "Северного призрака", а еще через несколько минут открыл для себя, что спешившие к его машине люди – вовсе не "красные соколы", а немцы.
Офицер, который летел вместе с ним, не успел выбраться из кабины и там и застрелился, но самого пилота-лейтенанта "норвежцы" сумели взять в плен. При этом внимание всех привлекли какие-то странные кабинки на нижних крыльях этого самолета с двойными крыльями.
Как объяснил офицерам командир звена "мессершмитов" обер-лейтенант Вольф, их трофеем стал самолет У-2 СП, то есть самолет спецназначения, с трехместной кабинкой для пассажиров во фюзеляже и двумя двухместными кабинками на крыльях. Дальность полета в пределах пятисот километров.
"А ведь Янина права, – подумал Кротов. – Судя по всему, этот люфтваффовец, который неплохо ознакомлен с типами русских самолетов, в самом деле был неплохим курсантом "коммунистической летной школы для фашистов".
Когда лейтенанта уводили в штаб, фон Готтенберг приказал штабс-капитану помочь ему при допросе. Кротов с сожалением взглянул на Янину Браницкую: знакомство показалось ему слишком романтичным, чтобы вот так, на полуслове, прерывать его.
– Я знаю, где расположена ваша палатка, штабс-капитан, – успокоила его полька. При этом Кротова удивила не сговорчивость её, а то, что аристократка обратилось к нему, употребив белогвардейский чин, а не чин вермахта. – Так что если ваше приглашение покажется мне достаточно убедительным…
– Считайте, что оно крайне убедительно. Несмотря на то, что на какое-то время мне придется оставить вас.
Пилоту было явно за сорок. Он понимал, что обречен, однако вел себя с тем спокойствием, с которым способны были встречаться со смертельной опасностью только очень мужественные люди. Никакой военной тайной Иван Красильников, как звали пилота, не обладал, а в том, чтобы отмалчиваться и встречать свой смертный час в тяжких муках, – не видел смысла. Еще недавно его самолет был сугубо гражданским и числился как бы при архангельском обкоме партии и облисполкоме, где машину использовали при экстренных вызовах начальства в Москву или для полетов того же начальства по огромной и совершенно бездорожной области. Но теперь он передан авиаполку, базирующемуся на полевом аэродроме где-то между Архангельском и Мурманском.
– Как же вы оказались так далеко от аэродрома, лейтенант? – впервые нарушил молчание штабс-капитан Кротов.
– Группу энкаведистов под Воркуту доставлял, – с усталой грустью в голосе ответил Красильников. – Тот, что в кабинке застрелился, начальником ихним был. Тоже должен был остаться, но слух пошел, что где-то здесь, в районе поселка Вычегда, прямо посреди тундры, видели группу беглых заключенных. У костра сидели. Капитан этот решил лично перестрелять их, видно, отличиться хотел. За такую ликвидацию – вплоть до ордена.
– Вы сказали: "перестрелять"? – спросил Кротов.
– Так ведь приказ такой есть: беглых ликвидировать в момент обнаружения. Как бы по законам военного времени. Не слышали разве?
– Не приходилось.
– Вам или вашему командованию что-нибудь известно было о существовании в этих краях секретного германского аэродрома? – спокойно просил его фон Готтенберг, предварительно угостив ароматной сигаретой из своего трофейного французского запаса. – Хотя бы по слухам?
– Ничего.
– По рации успели сообщить на свой аэродром, что вас заставляют приземляться на посадочную полосу?
– Не дотянуться мне было отсюда по рации до аэродромного узла связи, – все с той же стоической усталостью в голосе молвил Красильников. Слишком далеко. Да и не до рации мне было. Сначала не сообразил, откуда эти ваши машины взялись, а потом по очертаниям определил: самолеты-то не наши, германские. Значит, только перекрашены слегка. Да и выговор у пилотов какой-то явно нерусский. Понять-то понял, но было уже поздно. И выбора никакого: не сяду – в трясину загонят или в озеро.
– Это верно, – поддержал его Кротов.
– А вы, следует понимать, из белых офицеров?
– Просто, из русских… офицеров. Что, тоже по произношению или, как вы изволили выразиться, "по выговору" определили?
– По этому самому: "как вы изволили…". Но прежде всего, по выправке. Мне приходилось служить с бывшими белыми. Всегда выправка поражала. И этот вскинутый, как у вас, подбородок. Ни у кого из красных командиров встречать такой выправки не приходилось.
– Сами вы, милейший, из каких будете?
– Из тех же, что и вы. Отец ротмистром служил, только погиб, к счастью, в империалистическую, а не в Гражданскую, то есть не за белых сражался. Но все равно: офицерский сын, у нас здесь – это, считай, пятно на всю жизнь.
– Совсем озверели большевички! – нервно повертел головой Кротов. – Кстати, позвольте представиться: штабс-капитан.
– Что, и у них в штабс-капитанах ходите?
– У них уже в капитанах, в гауптманах. Но те, кто близко знает меня, по-прежнему называет "штабс-капитаном". Позвольте полюбопытствовать. Как же вас, происхождением из офицеров, не арестовали и даже доверили начальство по небу развозить?
– Наверное, только потому и не тронули, что сам я в Гражданскую в школе механиков учился, а затем уже и пилотом стал. Однако у белых не служил, не успел. Да и пилоты красным очень уж нужны были. Словом, каким-то чудом уцелел. Тогда уцелел, а сейчас вот… – вопрошающе взглянул он на штабс-капитана. Как-никак свой все-таки, русский.
В свою очередь, Кротов переглянулся с Готтенбергом, который во время их разговора внимательно следил не только за пилотом, но и за ним. Словно хотел понять: уж не сговариваются ли эти русские?
– Будете просить, чтобы мы отпустили вас? – проговорил барон, прохаживаясь по штабной комнатушке.
– Не буду, – покачал головой Красильников. – Если отпустите, меня тут же арестуют. Как германского шпиона. Как я объясню, куда девались этот застрелившийся энкаведист и самолет? Понятно, что придется сказать правду. Но тогда спросят: "А почему тебя отпустили? Только потому что фашистам продался?". У меня дети, два брата… Все они станут родственниками "врага народа". Так что мне лучше погибнуть смертью храбрых или пропасть без вести, чем ставить клеймо члена семьи предателя на каждом из своей родни.
– Он прав, – подтвердил Кротов. – То, что он сейчас сказал, звучит в его устах приговором самому себе, но он прав.
– Оказывается, правда бывает и такой, – задумчиво повел подбородком фон Готтенберг.
– Но и расстреливать его тоже резона пока что нет, – молвил штабс-капитан. – Убегать он не станет.
– Не стану – это уж точно, – охотно подтвердил Красильников. – Буду считать, что нахожусь в плену, бежать из которого нет смысла.
Барон намеревался сказать еще что-то, но в это время вошел его адъютант Конар.
– Господин оберштурмбаннфюрер! – прокричал он. – Только что берлинское радио сообщило об уточненных данных, касающихся налета, совершенного несколько дней назад нашей авиацией на Мурманск.
– Она налетала на него раз двадцать, и все бестолку, – проворчал фон Готтенберг, только теперь усаживаясь в кресло, само появление которого в этой болотной глуши казалось штабс-капитану невероятным. Каким бы секретным и полевым ни представал в сознании германских снабженцев этот аэродром, они считали своим долгом обставить его штаб так, чтобы офицеры чувствовали себя офицерами.
– Напомню, речь идет о том, что авиация нашего 5-го воздушного флота, – невозмутимо рапортовал Конар, у которого уже давно выработался иммунитет против ворчания своего командира, – совершила массированный налет на русский аэродром Ваенга, что неподалеку от Мурманска. По сведениям, поступившим от "Авиакомандования Киркенес", нашими бомбардировщиками и штурмовиками было выведено из строя более двух десятков самолетов, которые прикрывали с воздуха Северный морской путь, а также подходы к Мурманску и Полярному.
– Вы докладываете об этом налете таким тоном, словно сообщаете о взятии Мурманска. Или хотя бы базы Северного флота русских порта Полярного.
– Я помню, что горный корпус "Норвегия" должен взять штурмом Полярный и, блокировав Кольский полуостров, совместно с 36-м корпусом при поддержке авиации и части германского флота, захватить Мурманск.
– Вот в чьем ранце ржавеет фельдмаршальский жезл, штабс-капитан, – поучительно заметил фон Готтенберг. – Выслушивая его доклады, я порой чувствую себя рядом с этим унтерштурмфюрером недоученным юнкером.
– Однако вынужден сообщить, – продолжил Конар свой доклад, как только барон умолк, – что пока что "норвежцы" не продвинулись в сторону Мурманска ни на один километр. Если это произойдет, я тотчас же сообщу об этом.
– Постарайтесь сделать это как можно скорее, унтерштурмфюрер, – со всем возможным сарказмом посоветовал барон. А как только дверь за адъютантом закрылась, вопросительно взглянул на штабс-капитана. – Может, отправить его на фронт?
– Вот тогда уж он точно дослужится до фельдмаршала. Так что будем делать с нашим пленным?
– Пусть пока служит у нас в роли пилота, но при этом готовит себе на замену кого-то из германских авиационных стрелков.
– Мудрое решение, господин барон. Мужик он северный, а значит, очень пригодится вместе со своим самолетиком на базе "Норд-рейх". Кто, глядя на этот, каждому русскому знакомый У-2, решится предположить, что летают на нем – причем в глубоком тылу – уже германские пилоты?!
27
Проснулся Ордаш от завывания ветра и громких ударов волн. Быстро, по-солдатски одевшись, он подошел к окну и увидел, что где-то в полумиле от берега все пространство затянуто мутной пеленой тумана, сквозь которую едва-едва просачивается размытый квадрат утреннего солнца.
Над островом царил настоящий ураган. Порывы ветра ударяли в окна – так что казалось, что вот-вот он выбьет их вместе с массивными рамами. От разрушительной силы его Нордический Замок уберегало только то, что устроены эти двойные окна были в виде узких бойниц. Волны накатывались на берег одна за другой, почти достигая пенными гребнями высоты озерной плотины. Само же озеро и стоявший в островной гавани бот спасали от океанского гнева лишь скальная коса, прикрывавшая вход в залив почти параллельно озерной плотине и принимавшая все удары волн на себя.
– Что там происходит? – возник за спиной старшины сипловатый похмельный баритон начальника заставы.
– Шторм, товарищ старший лейтенант, – мельком взглянул на него Вадим. – Дичайший шторм, Хрис-тофор Кол-лумб!
Начальник заставы только что проснулся и подошел, на ходу застегивая брюки, подтяжки которых все еще свисали по сторонам. В эти минуты он был похож на офицера, поднятого по тревоге, но решившего сначала выяснить, по какому случаю тревога, а уж затем привести себя в надлежащий вид.
– Странно, мы же прибыли сюда по прекрасной погоде – по солнышку и почти по штилю.
– Но это было вчера.
– Как… вчера? – повертел головой старший лейтенант.
– Потому что сейчас уже, судя по часам, около половины десятого утра.
– Не может такого быть, погранохрана! Почему же ты не разбудил меня еще вчера вечером?
– Какого дьявола? Здоровый солдатский сон. С охоты вернулись поздновато. Зря керосин жечь не стали, тоже улеглись.
– А ведь там, на заставе, уже вторую неделю донимала жесточайшая бессонница, – покаянно проговорил Загревский, упираясь рукой о стену и заполняя своей головой большую часть окна-бойницы.
– Она донимает всех, кто очень сильно ждет корабля, – заметил Ордаш.
– Думаешь, это связано с кораблем? Так я не слишком уж и жду его.
– Тогда с тоской по родной земле, – не поверил ему Вадим.
Корабля, привозившего им почту и вносившего хоть какое-то разнообразие в их рутинную жизнь, все ждали, как долгожданного вестника, как символа перемен, как избавления.
– Как прошла охота? – оторвался он от созерцания океана. – Не слышу звуков рога, не вижу трофеев.
– Оркан подстрелил песца. Тушу разделал, мясо жарит. Уж что-что, а голодать не придется.
– Сегодня – да, не придется. Но не известно, сколько продлится шторм, как прогнозируешь, мореман?
– Два-три дня – не дольше. Так что уверен: продержимся. Есть еще пара банок консервов и кусок соленого мяса – из армейских запасов, к туше песца отнесемся экономно. К тому же сегодня опять уйдем на охоту. Имея такого стрелка-охотника, как ефрейтор, до каннибализма ситуацию не доведем.
– Правда, застава несколько дней пробудет без начальника, старшины и каптенармуса, что уже само по себе…
– И пробудет, ничего с ней не случится. Мы находимся на подконтрольной территории, а значит, продолжаем нести службу.
За стенами Нордического Замка стихия бесновалась все сильнее, однако здесь, за толстыми каменными стенами, в кают-компании фактории, было тепло и уютно. Полыхал небольшой костерок в камине, накалялась заполненная добротным углем печка-буржуйка. Чтобы сэкономить спирт, его решили разводить большей долей воды, но даже при этом умело поджаренное мясо песца казалось нежным и почти ароматным.
– А ведь бывают же и в нашей жизни сладостные минуты, – проговорил Загревский, поднимая второй "бокал" за всех, кто в эти минуты охраняет границы. Этот Нордический Замок – настоящая отдушина для души. А что, как-никак осколок европейской цивилизации, некая имитация "старой доброй Британии".
– И в самом деле, такое впечатление, что попадаешь в иной мир, ничего с нашей заполярной монастырской заставой не имеющий.
– Исключительно. Надо бы почаще бывать здесь. Хотя… есть надежда, что меня отсюда переведут. Три года отзимовал, вроде достаточно, как считаешь, старшина?
– На таких заставах людей можно менять без особого риска. Ловить здесь все равно некого. Особой подготовки, знания местности, населения и особенностей границы противника такая застава тоже не требует. Так что от долгого сидения здесь настоящий пограничник попросту теряет нюх. Да и психологически тяжело. Поэтому думаю, что вас обязательно сменят. Хотя прощаться будет трудно, как на духу говорю.
– А ведь ты был бы неплохим офицером, – похлопал его по предплечью начальник заставы. – Есть в тебе офицерская жилка "еще тех времен", такая себе офицерская закваска.
– Только не от белогвардейских офицеров заимствованная, – предупредительно развел руками Вадим.
– Исключительно по образу и подобию русских офицеров, – понял его Загревский. Чувствовал он себя после вчерашней пьянки неважно. Но и сейчас легкое похмелье, на которое он настраивался, могло перерасти в очередной запой. – Помню, я как-то погорячился насчет белогвардейца. Ну, того поручика, могилу которого… А ведь, в сущности, ты, старшина, прав: русский офицер – он и есть русский офицер. Да, сложилось так, что не разобрался человек, что к чему, а присяга есть присяга, она обязывала.
– Вот именно: присяга обязывала. И мы не должны забывать об этом. Не оправдания их деяний ради, а ради истины.
– Я так понимаю, что ты тоже хотел бы стать офицером?
– Не только хотел бы, но и стремлюсь к этому.
– Почему же сразу не подался в военное училище? Сын и внук военнослужащих, кастовый пограничник. Тут уж, как говорится, исключительно…