18
На заставу лейтенант возвращался вместе с пехотинцем, который нес на себе рацию. Сам он нес вещмешок с несколькими запасными батареями, которых должно было хватить до следующего лета, и с двумя толовыми шашками, которыми должен был взорвать рацию в случае крайней опасности, чтобы не досталась врагу.
Само овладение рацией особой сложности для него не составило. Под присмотром инструктора он даже успел выйти на учебную связь с радистами в Амдерме, где располагалась основная "станция подскока", как назвал её инструктор, выступавшая отныне в роли посредника между ним и радиостанцией разведотдела погранокруга; а также с радистом в Усть-Каре. Радиостанция на Диксоне, расположенном восточнее заставы, могла служить ему запасным пунктом связи, своеобразным "запасным аэродромом".
Этот же пехотинец забрал из радиорубки старую, вышедшую из строя рацию, а погранрадист Соловьев, который еще недавно, блюдя инструкции, близко никого, кроме начальника заставы, не подпускал к своей рации, теперь охотно давал Вадиму советы по поводу "обхождения" с антенной, настройки на нужную волну и возможных сбоев в работе "Севера-бис".
– Тем не менее без радиста вам, товарищ лейтенант, не обойтись, – молвил сержант, когда советы были исчерпаны, а журнал радиосвязи, "Пособие радиста" и папка с инструкциями переданы. – Поэтому мой вам совет: все-таки уговорите полковника оставить меня здесь в качестве радиста, с условием, что я буду нести и обычную солдатскую службу.
– Если вы желаете остаться на заставе, обратитесь к капитану Загревскому, а если он разрешит, то и к полковнику Удальцову.
– Но ведь вы же знаете мои отношения с начальником заставы, – притишил голос радист. – Он тотчас же взъерепенится.
– Потому что помнит о приказе, и знает, что гарнизон заставы направляют на фронт, а не на Южный берег Крыма.
– В том-то и дело, что на фронт, товарищ лейтенант, – язвительно как-то заметил Соловьев. Потому и прошу, чтобы вы поговорили и с Загревским, и с полковником.
– Мне пока что по должности не положено.
– Бросьте, лейтенант, "не положено". Начальник заставы теперь вы.
– Не приступил. Капитан командование мне пока что не передал.
– Но ведь всем ясно, что это уже условности. Несмотря на свой чин, Загревский уже никто, – голос сержанта становился все более горячечным. – А я свой срок службы отмутузил, осенью должен уходить на гражданку. Тут еще этот чертов фронт, и не известно, как сложится судьба. Радистов ведь нередко забрасывают за линию фронта в составе разведгрупп. На курсах нас готовили и к такой ситуации. Так что, поди знай!
– Можете не сомневаться, сержант: чаще всего таких проверенных службой радистов в тыл врага и забрасывают, – заверил его Ордаш, стараясь придерживаться при этом официального тона. – Уверен, что вы окажетесь лучшим радистом из всех, кого туда забросят. В чем будут иметь возможность убедиться даже немцы.
– Какая же ты сука, старшина, – прошипел Соловьев, выходя из радиорубки.
– Можете донести о моей неблагонадежности, сержант; скажите, что я продался эскимосам.
– Брось, падло, никого я не закладывал, это все болтовня, – прохрипел он, на несколько секунд припав плечом к дверному косяку.
Ордаш холодно вскипел, но единственное, что он мог сделать, – это бессильно сжать кулаки. Не мог же он затевать с этим наглецом драку, а жаловаться на него капитану или полковнику было бессмысленно. Да и не пошел бы он на подобный срам.
Когда Соловьев ушел, лейтенант попытался еще раз пройтись по всему процессу настройки рации, но был слишком возбужден, да к тому же увлекаться радиолюбительством уже было некогда. При посадке на "Вайгач" радист был единственным, с кем Вадим не обнялся. Проходя мимо лейтенанта, тот гневно сверкнул глазами и вместо слов прощания зло прохрипел: "Ты еще попомнишь меня, сука тыловая!".
* * *
Сразу же после прощального обеда Вадим вместе со штатным мотористом, ефрейтором Васенковым, осмотрел электродвижок. И хотя лейтенант давно умел запускать его и неплохо знал устройство, все-таки ефрейтор еще раз подробно "прогнал" его по всем деталям, напомнил о возможных поломках и передал святая святых – загашник с запчастями. Вместе же они осмотрели и произвели пробный запуск нового, только что доставленного движка, который Ордаш мог эксплуатировать, только если старый не подлежал ремонту. Там же, в мастерской, лежал и какой-то списанный движок, который при "пересадке" на него новых запчастей вполне мог быть пущен в дело. И Васенков даже подсказал, как именно его следует "оживлять".
– Это ваш последний резерв, товарищ лейтенант. Зимой оба запасных движка перетащите в более теплое место, эта машина к полярным морозам не очень-то приспособлена. Так будет надежнее. Но еще надежнее будет, если вы попросите полковника, чтобы оставил меня с вами как механика. Три движка, электропроводка по казарме, полуторка… Рацию тоже осилю. Да и поварёжничать умею, несколько раз кока нашего подменял.
Ордаш сочувственно осмотрел коренастую, приземистую фигуру этого веснушчатого рязанца и нерешительно покачал головой. Он понимал, что ефрейтору очень не хочется менять свой машинный кубрик – на заставе издавна закрепилась морская терминология, введенная в обиход её первым начальником, бывшим флотским офицером, – на фронтовые окопы. Однако не собирался осуждать его. К тому же механик, а тем более повар, на заставе действительно не помешал бы.
– С удовольствием оставил бы тебя, ефрейтор, если бы только можно было. Но полковник сказал: "только исходя из приказа…". Сегодня опять говорил с ним по этому поводу. Ноль реакции.
– Жаль, а я бы вам очень пригодился, – уже откровенно канючил Васенков. – И к охоте я сызмальства приучен, и по ремесленному училищу – электрик.
Но лейтенант счел, что говорить на эту тему уже бессмысленно. Еще полчаса ушло у него на прием фельдшерского пункта у теперь уже старшины медицинской службы Корзева. Военфельдшер был зол на весь мир. С этим кораблем он должен был уходить в запас и из Архангельска отправляться домой, во Владимирскую область. Но вместо родного поселка, где его ждала невеста и должность в местной больнице, приходилось отправляться на фронт.
Наспех сформировав для лейтенанта аптечку, он на упаковках и обвертках понадписывал, какие таблетки и порошки при каких заболеваниях следует принимать. А еще напомнил, как правильно пользоваться шприцом при внутривенных и внутримышечных инъекциях, и передал Ордашу несколько пакетов бинтов, ваты и целую бутыль спирта.
– Чего-чего, а этого добра не жалели, – пнул он носком сапога в посудину. – Да и медикаментов, как видите, накопилось. На заставе болеть было не принято. Имея такой запас, продержитесь. Сердце у вас в порядке, давление в норме. Главное – следите за легкими, не обожгите, не подхватите воспаление. Причем больше всего бойтесь пота. Самой страшное на таком морозе – вспотеть. Но если все же прихворнете, оставляю вам "Справочник военфельдшера". Здесь все доходчиво – что и как. Вопросы ко мне есть?
– Появятся, но не сейчас.
– Одному продержаться на заставе до следующей навигации, – покачал огромной лысеющей головой Корзев, – такое не каждый выдержит.
– Согласен, придется держать экзамен на выживание.
– Хотя, с другой стороны, сотни охотников-промысловиков точно так же по году проводят в тайге и тундре, за сотни километров от ближайшего человеческого жилья. Причем выживать им приходится в каких-то охотничьих избушках, условия в которых во много раз сложнее, нежели в этом пограничном форте.
– А что, старшина, ты прав. Кстати, именно этого довода мне как раз и не хватало. Говорю абсолютно серьезно. В самом деле, сотни охотников годы напролет проводят в полном одиночестве, причем в таких условиях, когда охваченная ледовым холодом избушка кажется раем земным.
– Да только отсиживаться некогда, нужно добывать зверя. Тот случай, когда вкус жизни в самом деле познается в сравнении. Советую почаще читать Джека Лондона. Для вдохновения. Кое-какие повестушки его в нашей библиотеке остались. А пока что присядем – и по двадцать граммов.
Пить Вадиму не хотелось, однако отказаться – обидеть военфельдшера тоже было неудобно. Они присели за столом, выпили, помолчали. В казарме вовсю шло приготовление к посадке на судно, а здесь, в медсанчасти, было тихо и по-домашнему уютно, и сквозь окно пробивались лучи на удивление яркого и все еще теплого солнца.
– Оркану проще – взял и сбежал в свою тундру, – проворчал Корзев. – Кто его станет искать? Особенно если он доберется до своей тунгусской тайги.
– Ты видел его перед тем, как он?..
– Как раз "перед тем, как" и видел. Уходил он через это крыло, из каптерки.
– Где обычно держал своё ружье, – уточнил Вадим.
– Помню, спросил его, куда это он собрался. Ответил: "Моя идет стрелять песца для капитана корабля".
– И все? Ни слова больше он не сказал?
– Просил предупредить о своем уходе старшину заставы, то есть тебя.
– А ты как старший по званию, конечно, разрешил ему уйти, пообещав, что сообщишь об уходе мне или начальнику заставы. Только честно.
– Он ведь у тебя, старшина, и у начальника заставы главным добытчиком был. Когда хотел – уходил, когда хотел – появлялся. С добычей или без добычи.
– Это что, попытка в чем-то обвинить нас с начальником заставы?
– Да на кой вы мне черт?! – огрызнулся Корзев. – Особенно теперь. Не впутывайте в эту историю меня, и я вас сто лет не трону. Ефрейтор ушел без разрешения – вот и все тут. Когда я узнал, что вместо дома меня ждет фронт, уже было не до тунгуса и не до капитана. Песца – так песца. Мало ли тунгус настрелял их за три года?!
– И все же, на всякий случай, уточним: Оркан ушел еще до построения, на котором выступал полковник?
– Однако о войне он знал от командира ледокола.
– Но не знал, что нас отправляют на фронт и не мог знать, когда именно отходит судно. То есть не мог знать, что "Вайгач" уходит через сутки, а не через трое суток, как это бывало раньше?
– Тот же капитан наверняка сказал ему и об эвакуации гарнизона. И вообще, вы к чему это клоните, лейтенант? – хищновато прищурился Корзев. – Пытаетесь найти оправдание его дезертирству?
– Возможно, это всего лишь самовольная отлучка.
– Только не в военное время.
– Ты прав, старшина, – вздохнул лейтенант. – Если исходить из законов военного времени и если доказать, что Оленев в самом деле дезертировал, а не отправился на охоту, чтобы, как это было ранее приказано начальником заставы, пополнить запас мяса…
– Да никто ничего и доказывать не станет, – поморщился Корзев. – Зачитают приговор и хлопнут. В тот же день, когда попадет в руки энкаведистов.
Они понимающе помолчали. Появился дневальный и сообщил, что начальник заставы объявил всеобщее построение в казарме, поскольку по полевому телефону с судна сообщили, что ледокол уже на подходе.
Полковника на этом построении не было. Очевидно, решил, что вторгаться в ритуал прощания пограничников со своей заставой ему не стоит.
После прощальной переклички Загревский сказал краткую, но почти пламенную речь, напомнив, что они отправляются в Архангельск, а оттуда – на фронт. А заодно объявил, что с момента отхода судна все имущество заставы передается под ответственность лейтенанта Ордаша, пожелав ему при этом с честью провести зимовку и охрану заставы. Правда, тут же заметил, что плохо представляет себе, как это у лейтенанта получится, и что лично он не хотел бы оказаться на его месте.
После еще более краткой речи политрука Ласевича капитан строем вывел бойцов во двор и тут же приказал одному из сержантов снять с флагштока флаг, чтобы увезти его с собой и передать в штаб погранотряда. Однако Ордаш неожиданно резко воспротивился:
– Вот этого делать ни в коем случае нельзя! – заявил он. – Пока на заставе остается хотя бы один боец, застава действует. А такой боец, как вы знаете, остается, а значит, застава не ликвидируется. К тому же вы, товарищ капитан, забыли объявить, что я остаюсь здесь не в качестве сторожа, а что приказом по округу назначен новым начальником 202-й заставы.
Загревский хотел что-то возразить или как-то оправдаться, но передумал и, безнадежно махнув рукой, повел строй к воротам. Он настолько был удручен и тем, что приходится отправляться на фронт, и что один из его бойцов дезертировал, что все остальное его не волновало. Уже на выходе строя из форта к Загревскому подошел с докладом какой-то юный морячок, который был прислан капитаном судна. Оказывается, капитан подтвердил, что какой-то ефрейтор "из инородцев" обещал, через боцмана, принести ему шкуру одного из песцов, которые водятся в предгорьях недалеко от заставы. Заверял, что в течение дня управится. При этом капитан честно признался, что, опять же через боцмана, поощрил Тунгусу обещанием замолвить в Диксоне слово перед полковником, чтобы тот при поддержке местного военкома предоставил ефрейтору отпуск на несколько дней. Ровно на столько, сколько понадобится, дабы побывать в ближайшем стойбище тунгусов.
– Бред какой-то! – возмутился Загревский. – Какой песец?! Как Оленеву вообще такое в голову могло прийти? Какой отпуск в стойбище тунгусов, если нас отправляют на фронт?!
– Относительно отпуска капитан, понятное дело, блефовал, – молвил Ордаш. – Но признание его очень важно для вас, товарищ капитан. Оно многое объясняет в этой истории. Если уговорите полковника, чтобы тот заставил капитана изложить свое объяснение письменно, считайте, что спасены. Кстати, об исчезновении Тунгусы полковник пока что никому ничего не сообщал.
У трапа Ордаш обнялся с каждым бойцом, кроме радиста, хотя и на него зла уже не держал. Только теперь он по-настоящему понял, насколько сдружился с этими людьми и насколько близки они ему стали.
– Странная вещь, – не удержался наблюдавший за этой сценой седоусый боцман. – Когда боец прощается со всеми, оставляя заставу, – это не в диковинку, подобное наблюдаю из года в год. Но чтобы вся застава уплывала, оставляя одного-единственного бойца, такого видеть еще не приходилось. А я ведь и сам срочную служил на границе.
17
До отхода все еще оставалось почти пятьдесят минут, и Загревский решил в последний раз подняться на плато и пройтись по заставе. Теперь уже пустующей. Вместе с Ордашем он поднялся по крутой тропинке наверх и в бинокль осмотрел окрестности.
– Все еще надеетесь, что ефрейтор вернется? – поинтересовался Вадим.
– Все еще надеюсь, что вернется до отхода судна. Поскольку в том, что он действительно вернется, – не сомневаюсь. Признайся, как на исповеди, лейтенант: ты ведь знал, что Оленев собрался уходить? Ты специально отправил его в тундру, чтобы не оставаться здесь одному?
– Представления не имею, когда и с какой истинной целью ефрейтор Оленев оставил расположение заставы, – сухо и жестко парировал Ордаш. – Об этом я уже доложил полковнику Удальцову и намерен доложить командованию погранотряда во время первого же радиосеанса. То есть еще до того, как "Вайгач" с вами на борту достигнет порта Диксон.
В ответе лейтенанта Загревский уловил неприкрытую угрозу и замялся.
– С каким же удовольствием я пристрелил бы сейчас эту скотину, – все же не смог приглушить он вспышку гнева. – Хорошо хоть военфельдшер видел, когда он уходил. А значит, есть свидетель того, что ушел после построения заставы, то есть после выступления полковника, когда стало ясно, что заставу отправляют на фронт.
– Вы неверно информированы, товарищ капитан. Ефрейтор оставил расположение заставы до построения, поэтому выступления полковника слышать не мог, – суровым командирским голосом уточнил Ордаш. – Из этого следует, что об отправке на фронт он не знал, и территорию оставил не с личным оружием, а с охотничьим ружьем. Перед прощальным построением в казарме военфельдшер лично доложил мне об этом. Мало того, у меня есть письменное объяснение непосредственного командира Оленева – сержанта Ермилова.
– Странно, почему оно у тебя, лейтенант, а не у меня.
– Потому что потребовал объяснение я, а не вы. И потому что вручил его Ермилов уже после построения, то есть после вашей официальной передачи мне командования заставой, по дороге к судну.
– Так передай его мне, лейтенант.
– Как начальник заставы не имею на это права. Сохраню до того дня, когда это дело будет расследоваться прокуратурой, штабом или кем-то там еще из высокого начальства. А Ермилов в течение многих дней будет рядом с вами. Потребуете – напишет еще одну объяснительную. Но зато я буду уверен, что она не будет отличаться от той, которая хранится в моем планшете.
Ордаш не сомневался, что, в принципе, при другом настрое Загревского он должен был бы отдать ему этот листик. Но в то же время понимал, что в нем может быть спасение Оленева. А главное, капитан не решится потребовать от Ермилова излагать события так, как они видятся самому бывшему начальнику заставы.
– Ладно, будем надеяться, что архангельскому начальству сейчас не до какого-то там тунгуса-дезертира, – примирительно молвил Загревский, решив, что дальше нагнетать атмосферу нет смысла.
– Хотелось бы надеяться.
Теперь они вдвоем осмотрели в бинокли видневшиеся вдалеке отроги Бытранга, "прошлись" ими по берегам речушки, до небольшой рощицы. Загревский зачем-то осмотрел и Факторию, хотя прекрасно понимал, что забраться туда тунгус не мог, а если и забрался, то обнаружить его присутствие в бинокль было бы невозможно.
– Но теперь тебе, лейтенант, придется постоянно помнить, что дезертир этот бродит где-то поблизости, – заметил капитан. – Что терять ему нечего и что он отменный стрелок.
– Считаете, что он где-то поблизости?
– Уверен в этом. Убедившись, что ты здесь обитаешь в одиночестве, он захочет убрать тебя, чтобы комфортно провести здесь всю полярную зиму, а то и превратит заставу в стойбище. И поскольку тела твоего обнаружить уже никогда не удастся, никто ничего потом не докажет.
– Ну, зачем так безысходно?
– На твоем месте я бы все же насторожился. Хотя есть подозрение у меня, что об истории этой ты знаешь больше, чем все мы. Нет-нет, в пособничестве я тебя не обвиняю, – упредительно помахал он растопыренными ладонями. – Тем не менее…
– Если он и ушел, то ушел за хребет Бытранг, к своим, чтобы затеряться в одном из стойбищ оленеводов. К тому же он из большого и древнего рода тунгусских шаманов и вождей, и сам уже готов стать вождем своей народности, так что при любом раскладе род ему поможет.
– Ах, вот оно что?! Он, оказывается, наследник вождя племени, причем из рода шаманов?
– Сам рассказал об этом.
– Давно?
– Когда обследовали Факторию.
– Почему сразу же не доложил?
– Во-первых, думал, что вам это известно, а во-вторых, вы были не в том состоянии, в каком следует выслушивать подобные доклады.
Загревский болезненно и в то же время брезгливо поморщился. Слишком уж тяжелым было похмелье после этого островного запоя – тут уж возразить нечего.