– Хотелось бы, конечно, знать, откуда он такие сведения получил, – проворчал Ордаш, – да заставить его прикусить язык. А полковнику я, понятное дело, ничего говорить не стану. Вы, лейтенант, тоже не говорите, – предпочел он все же перейти на "вы". – У Загревского теперь и так неприятности будут.
– Это уж точно. Мне как политруку тоже, очевидно, влетит из-за тунгуса этого.
– Просто оскорбил меня капитан. Незаслуженно оскорбил.
– Словом, замяли мы эту стычку, – подытожил Ласевич. – Капитан тоже успокоится. Расстаться надо бы по-человечески.
16
…А после подъема на заставе появился лейтенант Скворечников, и Вадим Ордаш был поражен, узнав, что среди писем, переданных пехотинцем для бойцов заставы, есть и письмо для него. Именно то письмо, которого еще недавно он больше всего ждал, и которое менее всего рассчитывал получить. Это было письмо от Риты Атаевой.
– Как же оно попало к тебе, лейтенант?!
– Не ко мне, а в штаб погранотряда. Из Салехарда пришло. Ну а дальше на конверте все указано. Когда в штабе узнали, что мне приказано командовать отрядом пехоты, "поднаняли" на должность почтальона. Пришлось согласиться. Ты, как я понимаю, письма этого очень ждал?
– Наоборот, не ждал, и даже мечтать о нем не решался. Поэтому пребываю сейчас на седьмом небе.
– Тогда – тем более приятно. Война, многим не до писем. Открывай, читай.
– Прямо сейчас, что ли? – он растерянно повертел конверт в руках.
– Не при мне, конечно, – смутился Скворечников. – Можешь отойти и прочесть.
– Потом прочту, когда закончится посадка на корабль. Чтобы не спеша, наедине.
– Потом у тебя, лейтенант, будет уйма свободного времени, сколько не было за всю прошедшую жизнь. И письмо это от тоски несусветной ты будешь перечитывать сотни раз. Но первый нужно прочесть немедленно.
– Считаешь, что там что-то важное?
– Откуда мне знать? Уж не подозреваешь ли ты, что я вскрыл его и прочел? Чужих писем отродясь не читал. Просто тебе следует как можно скорее прочесть, чтобы знать, что писать в ответном письме. Вы ведь не виделись целый год.
– В последний раз – прошлом году, в день отхода этого же "Вайгача" из Архангельска, – соврал Вадим, пользуясь тем, что лейтенант не догадывается, что автором этого слишком запоздалого письма является женщина, с которой он видел его вчера.
– Везет тебе, лейтенант: и "хирургесса" по тебе сохнет, и невеста где-то ждет. Поделись секретом, служивый, как тебе это удается?
– Как-нибудь после войны, на досуге.
– Напоминаю, что через пару часов судно уйдет в сторону Диксона. И если ты не передашь со мной или кем-то из своих сослуживцев ответное письмо, оно может пролежать у тебя до следующей навигации.
– Точно! – изумился Вадим простоте его житейской логики. – Я ведь совершенно забыл, что ответить следует немедленно.
– Пока я передам почту политруку, у тебя минут десять-пятнадцать есть. Советую поторопиться.
Смущенно поблагодарив Скворечникова за эту подсказку, лейтенант направился в сторону вышки, единственного места, где его никто в эти минуты не окликнет и даже не обнаружит. Однако он твердо решил, что письмо Риты читать не станет. "Наспех пробежать взглядом письмо, которого ты ждал целый год, – это же безумие какое-то", – сказал он себе.
Поначалу Вадим решил, что писать будет так, словно не догадывается о существовании письма Риты, как будто бы оно написано было до прихода судна. Но затем решил, что играться в подобные "записочки-обманки" глупо. Вчерашняя встреча слишком резко изменила его представление об этой женщине, как, впрочем, и само восприятие её. Поэтому, для начала, следует решить для себя: а стоит ли вообще писать что-либо? И если стоит, то в каком духе?
Достав из планшета тетрадку, лейтенант вырвал лист, извлек химический карандаш и, послюнявив, замер, занеся его над бумагой, словно кинжал над сердцем жертвы. Он понятия не имел, о чем следует писать после слов "Здравствуйте, уважаемая Рита", поскольку мысль его дальше этих банальных слов попросту не продвинулась. А написав их, Вадим сразу же понял свою ошибку: он обратился к Рите на "вы" и теперь должен был выдержать все письмо в таком же полуофициальном тоне.
Чего проще: порви этот листик и возьми чистый, но вместо этого Вадим лишь нервно взглянул на часы: как же стремительно уходит время! Сейчас ему нужно быть в казарме, готовиться к приему заставы, а не прохлаждаться здесь над своим письмом. Но главное, что он понял: даже сменив листик, все равно обратиться к Рите на "ты" уже не сможет.
"Я еще не читал Ваше письмо, – вывел Ордаш, решив, что фантазировать и ударяться в лирику не станет, а будет писать коротко и "как есть". – Умышленно не тороплюсь с этим. Когда Вы были на заставе, я не знал о его существовании, поскольку почтальон вручил его уже после Вашего отлета. Корабль вот-вот отойдет вместе со всеми моими сослуживцами. Мне же, как Вы помните, приказано оставаться на заставе. Одному. Охранять ее до следующей навигации.
Когда судно уйдет, я прочту Ваше письмо и напишу еще одно. Может, будет проходить какой-то корабль, и мне удастся передать его на Большую Землю. Извините, но, несмотря на нашу вчерашнюю встречу, я всегда буду вспоминать только наши "ночные прощания" в Архангельском порту".
Перечитав написанное, Вадим нашел свою писанину совершенно идиотской. Разве такие письма следует писать девушке, с которой ты провел такие прекрасные вечера в Архангельске?! Разочарование оказалось настолько сильным, что Вадим чуть было не расчекрыжил свое послание кончиком грифеля, но вспомнил о времени, о корабле и лейтенанте Скворечникове.
А еще лейтенант вспомнил об армейской цензуре и о том, что незапечатанный треугольничек его может прочесть кто угодно. И понял, что у него есть только один путь: довести этот свой бред до законченного совершенства.
"Я понимаю, что после встречи на судне мы уже никогда не будем вместе. Поэтому вычеркиваю её из памяти, чтобы навсегда запомнить Вас той, какой Вы остались в моей душе после Архангельска. Вот почему я имею право совершенно искренне сказать: "Я все еще безумно люблю Вас, Рита!" – вывел Ордаш. Плюнув на всех непрошеных читателей, он написал то единственно мудрое и важное, ради чего, собственно, и взялся за письмо. Поскольку все остальное, что он может сообщить этой женщине, уже не имело никакого смысла. – Вы даже не представляете себе, как я Вас люблю. И, конечно же, помню все… Помню, как мы прощались в Архангельске. Все до последней минутки – помню. И буду любить. Сейчас мое спасение – в воспоминании о вас. Иначе я попросту сойду с ума на этой своей "границе безмолвия".
Прервав "чистописание", Ордаш усомнился, стоило ли писать: "…все, до последней минутки", поскольку вчерашнее прощание их оказалось слишком уж бурным и непростительно сексуальным. И кто знает, не воспримет ли Рита эти слова как фривольный намек. Но спасительно сказал себе: "Она ведь медик, а значит, все поймет". И потом, все, что происходило с ними там, в Архангельске, происходило прежде всего по её воле, как она этого хотела, как позволяла её буйная фантазия.
"Я буду ждать Вас. Берегите себя, Рита. Мы обязательно встретимся и, может быть, все еще сложится так, что уже никогда не будем расставаться".
Он еще хотел дописать: "Целую", но подумал, что это уже будет слишком слюняво. Он терпеть не мог, когда в письмах писали: "целую". Целовать – да, сколько угодно, но писать, что ты целуешь – дурачество какое-то. Поэтому он размашисто написал: "До встречи. Лейтенант Вадим Ордаш". Но потом, еще с минутку поводив над бумагой острием карандаша, словно хищным клювом, неожиданно для самого себя, уже в конце страницы все-таки дописал: "Целую!".
Сложив треугольник, Вадим написал на нем салехардский адрес Риты и разыскал лейтенанта Скворечникова.
– Постарайтесь отправить это письмо в Диксоне. По местным представлениям, это ведь совершенно недалеко от Салехарда. К тому же боюсь, что её могут перевести в европейскую часть страны, в какой-нибудь прифронтовой госпиталь. Она ведь хирург и работает в военном госпитале.
– Хирурга – да, могут, – мрачно согласился Скворечников. – Никто теперь не ценится так на Руси святой, как хирурги и могильщики. Сказал бы еще "и священники", но воздержусь, поскольку…
Он вдруг умолк и удивленно уставился на Ордаша. В ту же минуту пограничник тоже понял, что проболтался.
– Погоди, лейтенант, так это письмо ты написал "хирургессе", которая вчера спасала помощника капитана?
– Исключительная догадливость, пехота. Письмо, которое ты доставил из Архангельска, тоже от нее. Иного способа разыскать мою заставу у нее не было. Если бы ты не телился со своей почтой и вручил мне письмо сразу же после прибытия судна, все выглядело бы теперь по-иному.
– Полковник приказал почту в первые дни не выдавать, чтобы бойцы не расхолаживались, а занимались делом. Тем более что все равно ведь весь гарнизон будет погружен на судно. Там, дескать, пусть и читают. Но я почту просмотрел, вижу, твоя фамилия. Решил, что следует всем раздать, прямо здесь, на заставе. Ответы писать будут уже на судне или в Диксоне.
– Ладно, черт с ними, с подробностями. Об одном прошу: будь мужиком, не читай это письмо.
На месте Скворечникова он бы, наверное, возмутился, однако тот знал свой грех, поэтому спокойно заверил:
– Слово офицера: твое письмо читать не стану. – И клятвенно пообещал, что обязательно постарается оставить его на почтамте Диксона и даже попросит отправить в Салехард с ближайшим самолетом или судном.
Едва Вадим выслушал эти заверения, как вахтенный "Вайгача" дважды прокричал в мегафон: "Лейтенанту Ордашу срочно прибыть на борт судна и явиться к полковнику Удальцову!".
– Вдруг передумают и прикажут уходить вместе с гарнизоном заставы? – с надеждой произнес он, направляясь к судну вместе с лейтенантом-пехотинцем.
– Это вряд ли, – покачал головой Скворечников. – Заставу на произвол судьбы не бросят.
– Не бросят. Оставят кого-нибудь другого.
– Это вряд ли, – оставался непреклонным пехотинец.
– Если на заставе оставят другого, тебя тотчас же отправят на фронт. Так что молись, чтобы начальство не передумало.
– И все же молюсь, чтобы передумало.
– Понимаю, надеешься, что в следующий раз твоя медичка сумеет прилететь к тебе в Диксон, – по-своему истолковал его порыв лейтенант-пехотинец.
– Не надеюсь.
– Врешь, только вряд ли успеет. С отправкой на фронт сейчас тянуть не станут. Не то у нас теперь положение.
17
– Кажется, даже я, старый служака, забыл о мудрейшем из армейских канонов: "Не спеши выполнять приказ, ибо последует команда: "Отставить", – встретил полковник Ордаша в каюте, которую он делил с каким-то капитаном второго ранга. – Только что по рации сообщили, что впереди у нас – ледовое поле, через которое пробиться без ледокола вряд ли удастся. Из Обской губы на помощь нам уже направлен некий ледовый проводник, однако прибудет он не ранее чем через пять часов.
– Понятно, – проговорил лейтенант то единственное, что мог проговорить в этой ситуации.
Полковник стоял у иллюминатора спиной к Ордашу, упираясь руками о борт, и казалось, он не изменит этой позы, пока не дождется этого самого ледового проводника.
– Но, как вы понимаете, я не стал бы вызывать вас, лейтенант, только для того, чтобы сообщить о ледовой обстановке в северо-восточной части Карского моря.
– Так точно, не стали бы.
Полковник все же оторвался от борта каюты и, пригласив лейтенанта присесть у столика, тоже сел.
– Но вы все же не правы, лейтенант, считая, что лично к вам эта ледовая обстановка отношения не имеет. Только что получена шифровка о том, что, по данным разведки, планируется рейд нескольких германских субмарин к морю Лаптевых. Предполагается, что "волчью стаю" адмирала Деница прежде всего будут интересовать проливы Югорский Шар и Карские Ворота, а также порт Диксон, который становится основной перевалочной базой в этом районе для всех кораблей и военных грузов, которые могут поступать из Дальнего Востока, а главное, из портов наших союзников. Так вот, в связи со всем этим в Главном разведывательном управлении вдруг вспомнили, что в свое время старшина 202-й заставы Вадим Ордаш служил в разведке и даже прошел курс спецподготовки. Помню, в разговоре вы как-то намекнули об этом.
– Признаю, был такой грех.
– Почему же еще в прошлом году не настаивали на том, чтобы идти хотя бы в полковую разведку, а скромно отсиживались в старшинах заставы?
– В моих служебных бумагах все отражено. Лаконично и правдиво. А вспомнил о моем послужном списке, очевидно, все тот же майор, простите, уже полковник, Доротов?
– Источники уточнять бессмысленно. Важно уяснить, что от вас теперь прежде всего требуется внимательность и смекалка разведчика. Появление в проливе любого германского судна, высадка любого десанта, появление вблизи заставы или на острове любого человека – уже факт для радиосообщения.
– На заставе нет рации. Вернее, она была, но…
– Считай, что опять есть. Приказано отдать тебе одну из переносных радиостанций, которые мы доставляем в северные гарнизоны. Ключом, азбукой Морзе на ней работать не надо. Это одна из новых портативных раций, которыми мы снабжаем сейчас командные пункты, штабы и разведку. Её легко можно переносить на спине, она не требует длительной подготовки радиста, а зона действия – порядка пятисот километров. Конечно, до Архангельска, а тем более – Мурманска, такой рацией не дотянешься, – полковник развернул перед Ордашем карту Севморпути. – Но её вполне хватит, чтобы связаться с радистами, работающими в Амдерме, Диксоне, на острове Вайгач или на юге Новой Земли. Естественно, радисты будут извещены. Уверен, что в армейской разведшколе с азами радиосвязи тебя знакомили.
– Только у той рации радиус действия был значительно меньшим.
– Такими рациями, с меньшим радиусом действия, мы сейчас снабжаем военную авиацию, артиллерийские полки, общевойсковые батальонные и полковые штабы. К сожалению, большинство наших командиров слишком полагались на телефонную связь, крайне осторожно доверяясь рациям. Даже термин такой пошел гулять – "радиобоязнь". Однако опыт первых же дней войны показал, что большинство этих "радиобоящихся" уже в первые часы боевых действий теряли телефонную связь с войсками и высшими штабами. Артиллерия, танки, диверсионные группы и группы предателей – все было против них. А как поддерживать связь с частями, которые оказываются в окружении? Вопрос? Еще какой! Тебе же, лейтенант, будет передана рация "Север-бис", то есть значительно усовершенствованный тип.
– Весьма польщен, товарищ полковник.
Удальцов недоверчиво покосился на Ордаша: уж не иронизирует ли тот?
– Ну, а дальнейшим твоим радиоликбезом займется инструктор, который сопровождает эту технику и который уже получил нужные указания. В течение трех часов будешь находиться в его подчинении. Он же обеспечит тебя словарем-шифром и запасными батареями.
Приказав своему ординарцу провести лейтенанта к инструктору по радиоделу, полковник и сам вышел вслед за ним из каюты.
– Если мыслить по уставу, лейтенант, надо бы и в самом деле оставить при тебе еще парочку штыков, но есть приказ, который не обсуждают.
– Уже смирился.
– Единственное, что смогу сделать для тебя: попытаюсь связаться со штабом округа уже в Диксоне. И может, все-таки одного солдатика для тебя выторгую. Больше и просить нельзя, поскольку продовольствия завезено на одного.
– Вдвоем мы бы как-то продержались. Если, конечно, этот боец оказался бы хорошим охотником.
– И еще, запомни строгий приказ: "В эфир выходить только в отведенное тебе время и только в случае какого-либо чрезвычайного происшествия". Во всех остальных случаях – эфир не засорять и лишний раз не засвечиваться. Дважды в неделю – время будет указано в инструкции, которую ты получишь у радиста, – будешь включать рацию и прослушивать эфир на тот случай, если начальство захочет связаться с тобой. Уточняю, только прослушивать.
– Но если здесь и в самом деле произойдет что-то чрезвычайное, например, у заставы высадится германский десант, ждать отведенного мне времени не имеет смысла. Я вынужден буду выйти на связь и сообщить обстоятельства происшествия.
Полковник удивленно взглянул на Вадима и недовольно покряхтел. Старый служака, он явно не терпел какого-либо отклонения от приказа, поскольку тогда приходилось "мыслить не по уставу", а не по уставу мыслить он не желал. Этому противилось все его естество.
– Ну, если уж действительно случится что-то чрезвычайное, то, конечно, пробуй связаться. Если получится. Ты что, лейтенант, всерьез предполагаешь, что у немцев может возникнуть соблазн захватить эту погранзаставу? – Причем Ордаш обратил внимание, что спросил об этом Удальцов без иронии, вполне вдумчиво.
– А почему бы им не заполучить базу в нашем тылу?
– В слишком глубоком тылу.
– Зато в течение всей навигации они смогли бы контролировать пролив.
– Логично, логично. Однако, с другой стороны, если мыслить по уставу, то остров Фактория маленький, его нетрудно обойти. Я знаю, что в большинстве случаев караваны проходят севернее острова, поскольку этот проливчик часто забивают паковые льды, к тому же здесь немало подводных скал.
– Это верно, суда в проливе увидишь нечасто.
– Следовательно, немцам куда выгоднее перекрыть пролив Югорский Шар или Карские Вороты, основательно заминировав их при этом.
– Но разве где-то на Вайгаче, на Новой Земле или на Югорском полуострове они смогут отыскать такое удобно место для морской базы, как здесь? Да еще и с такими курортными условиями, как на Фактории? И потом, район вблизи Вайгача и Новой Земли более обжитый, оттуда значительно ближе до наших авиабаз.
– Согласен, и островок этот, и проливчик немцам могут приглянуться. Им у нас многое что приглянуться может. Если только позволим. Что же касается выхода в эфир, то приказ ты, лейтенант, слышал. Поэтому мыслить должен по уставу.