Войдя в казарму, он прошелся вдоль оголенных двухъярусных коек, припоминая, кто из пограничников на какой спал. Поначалу они с начальником заставы хотели все эти койки разобрать и складировать, но потом решили: пусть стоят и дожидаются их с фронта.
"Не думаю, чтобы война продлилась долго, – пророчествовал Загревский. – Через пару месяцев мы выпрем немцев за пределы страны и вернемся сюда. Вспомни, как это происходило во время конфликта с японцами на КВЖД, на озере Хасан или реке Халхин-Гол. Немцы тоже долго не продержатся".
Не возражал ему Ордаш только потому, что это выглядело бы непатриотично.
"Пусть остается все, как есть, – согласился Вадим. – Время от времени я буду убирать здесь и протапливать казарму, чтобы не очень отсырела…".
"Ничего, может случиться так, что к Новому году мы уже будем здесь. В крайнем случае перебросят по воздуху на аэросанях…".
"Скорее всего оставят где-то на западной границе, – попытался воспринять его пророчество Вадим. – Она важнее, а опытных пограничников там останется не так уж и много…".
"Вряд ли, это другой округ. Хотя я не прочь был бы служить где-нибудь на границе с Финляндией, а еще лучше – на Украине. Солнце, теплая ласковая земля. Благодать!.."
"Согласен: граница по Западному Бугу, а еще лучше – по Днестру…".
Вадим тщательно заблокировал заранее заготовленными брусами двери, ведущие в коридор и в саму казарму со стороны двора, а также черный ход, ведущий в сторону океана. Точно так же лейтенант поступил с дверью, ведущей в левое крыло, а дверь в правое крыло закрыл на ключ. В этом крыле, которое имело свой вход со стороны двора, находилась его, старшинская, комнатка с печкой-буржуйкой, оружейная комната с бронированной дверью, в которой хранился весь его арсенал, а также склад с продовольствием. Еще вчера он занес в свою "старшинскую" патефон с набором пластинок и решил, что этого жизненного пространства ему вполне хватит, чтобы чувствовать себя более или менее комфортно.
Ордаш сразу же сказал себе, что, уходя на охоту, всегда будет брать с собой карабин, пистолет и ракетницу. А на столе будет оставлять записку. Призывать на помощь сигнальной ракетой здесь было некого, но ракетница могла стать надежным оружием во время охоты. Раненные пулей медведь или волк вполне могли напасть на человека, и тогда ничто так не успокаивает их, как прожигающая все внутренности ракета. И потом, кто знает, вдруг поблизости окажется пароход или появятся оленеводы.
Перед посадкой на корабль Загревский сказал ему: "Переезжай в мои апартаменты. Там есть хоть какая-то мебель, шкуры и плита, на которой можно готовить. Так что пользуйся, теперь ты хозяин заставы. К тому же из окон моей комнаты – двухэтажный дом этот стоял на высоком цокольном фундаменте – прекрасный обзор внутренней территории и почти всего пространства в районе заставы".
Осмотрев и "заблокировав" казарму, Ордаш перешел к двухэтажному "офицерскому дому". Это здание, построенное почти параллельно основному корпусу, левым крылом своим почти соприкасалось с его правым флигелем. На первом этаже его одну часть здания занимал медпункт, а вторую – две комнаты армейского общежития для политрука и командиров взводов, а на втором располагались штаб, радиорубка и квартира начальника заставы.
Относительно обзора Загревский был прав. С южной стороны, из двух штабных окон-бойниц, хорошо просматривалось и простреливалось все пространство со стороны предгорий Бытранга; из кухни начальника заставы – подходы с запада, а из спальни и радиорубки – все пространство между вышкой, бухтой и устьем Тангарки.
Причем удобным было то, что штабной кабинет крохотным переходным коридором соединялся с квартирой начальника заставы. Из него узенькая внутренняя лестница вела на первый этаж, где медпункт и командное общежитие тоже соединялись переходным коридором. Там же, в пристройке первого этажа, находился и внутренний туалет. Правда, сливной бачок в нем приходилось наполнять вручную с находящейся рядом бочки, тем не менее в лютые зимы ватер-клозет этот воспринимался как величайшее благо цивилизации. Рядом с ним располагался топливный склад командного дома – с дровами, углем и керосином. То есть мудрость этого строения заключалась в том, что для перехода из этажа на этаж, а также между половинами здания и пристройкой – с туалетом и складом, пограничникам не требовалось выходить из здания на полярный мороз. К тому же это облегчало оборону здания во время нападения на заставу.
"Вот здесь мы и заляжем, но только до зимы", – сказал себе Ордаш, осматривая скромно меблированные апартаменты начальника заставы, стены в которых для утепления были "задрапированы" старыми солдатскими одеялами: письменный стол, солдатскую кровать и неуклюжий платяной шкаф – в спальне; круглый стол и несколько стульев – в прихожей; ну и плита рядом с печкой-буржуйкой и примусом, – на кухне.
Две оленьи и медвежья шкуры в спальне начзаставы уже были, еще две Ордаш перенес сюда из квартиры политрука. Кроме того, он прикинул, что к зиме обязательно занавесит одеялами все двери, чтобы таким образом максимально утеплить свое пристанище, превратив его в настоящий "казарменный курорт". Решив при этом, что, если зимой эта, как называл ей Загревский, "резиденция" окажется слишком холодной, перебазируется в свою крохотную, но теплую "старшинскую".
Сваренной поваром каши с мясом Вадиму хватило, чтобы плотно пообедать и занести в свое новое пристанище, которое он тоже решил называть "резиденцией", еще два котелка – на ужин и завтрак. При этом Ордаш с грустью подумал, что отныне приготовлением пищи ему придется заниматься самому, и это будет самым неприятным и тягостным из всего, что он вынужден будет делать в своем заполярном одиночестве.
Еще час он потратил на то, чтобы отобрать в располагавшейся в солдатском блоке библиотеке добрых два десятка книг – в основном о пограничниках, моряках, путешественниках и полярниках, и присоединить их к убогой библиотечке Загревского. При этом отдельно он отложил "Робинзона Крузо" и три книги Джека Лондона, которые, как теперь понимал Ордаш, читать ему следовало с особой внимательностью. Сюда же, в гостиную, он перенес из "красного уголка" новый патефон с запасом пластинок, а из казармы – карабин, винтовку, ракетницу, а также охотничье ружье с большим запасом патронов и несколько гранат. Остальной арсенал оставался за металлической дверью ружейной комнаты.
"Как бы ты, Ордаш, – молвил себе лейтенант, – ни грешил на судьбу, а все же тебе придется значительно легче, нежели Робинзону Крузо на его безлюдном острове, или героям Джека Лондона на северных безлюдьях Канады. О тебе позаботилась армия, им же приходилось заботиться о себе самим. К тому же с внешним миром тебя связывает рация. И в этом твое величайшее преимущество. Поэтому смирись и… мужайся".
Под вечер Вадим надел бушлат с меховой подстежкой и отправился на "набережную", как пограничники называли свою тропинку между скалой и вышкой поста наблюдения. Вечер оказался значительно теплее, чем он предполагал. Впрочем, вечер здесь – понятие относительное, поскольку с конца марта и до двадцатых чисел сентября в этих краях длился летний полярный день. Однако очень скоро эта нордическая благодать должна была завершиться долгой полярной ночью, во время которой Ледовитый океан станет изрыгать пронизывающий все человеческое естество могильный холод.
Оставляя КПП, лейтенант вдруг снова вспомнил об Оркане, о котором за хлопотами обустройства совершенно забыл. Черт возьми, знать бы сейчас, где находится этот шаман! Конечно, у них были прекрасные отношения, однако дезертир есть дезертир. Оказавшись вне закона, он вынужден будет стать матерым уголовником, иначе попросту не выживет. А поскольку Тунгуса вооружен, к тому же он прекрасный стрелок, то кто знает, как он поведет себя, когда жизнь заставит его вернуться на заставу – к крыше над головой, к теплу, к запасам продовольствия и хоть к каким-то основам цивилизации. И если Оркан решит, что овладеть всем этим хоть на несколько месяцев он сумеет, лишь убрав нового начальника заставы, то остановит ли его былая дружба? Вряд ли. Но и для себя Ордаш решил, что ни прогонять, ни, тем более, стрелять в этого дезертира не станет.
Впрочем, лейтенант понимал, что с окончательным решением спешить не стоит, поскольку самым разумным будет действовать, исходя из ситуации. А вот как именно следует вести себя, лейтенант пока что не решил. Арестовать дезертира и целый год содержать его на гауптвахте – а гауптвахта находилась в подвале левого крыла казармы – под охраной и на своём собственном попечении он не в состоянии. Обезоружить и прогнать его из заставы в заснеженную ледяную тундру на верную гибель – было бы бесчеловечно и преступно.
Но пока что… Многое лейтенант отдал бы, чтобы иметь хоть какое-то представление о том, где сейчас этот странник северной пустыни, куда он держит путь и что замышляет.
Когда командование принимало решение оставить его здесь одного, оно исходило из того, что само присутствие лейтенанта будет как бы символическим, поскольку никакой реальной угрозы заставе быть не может, а тот, кто захочет нарушить границу и углубиться на территорию страны с севера, спокойно может сделать это на любом из многих тысяч никем не охраняемых километров территории. И уж тем более не предполагали, что угроза для пограничника может исходить из глубины своей же территории.
20
На заставе ошибались, считая, что Олень-Оркан не знает об уходе гарнизона форта. Интересуясь песцовыми шкурками для капитана, боцман Максимыч, который вел с ним переговоры, предупредил:
– Только времени у тебя мало. Судно, конечно, задержится до появления здесь врача, но учти: всю заставу мы снимаем. На зимовке остается только её старшина.
– А что будет со мной? – растерянно поинтересовался Оркан.
– То же, что и со всеми – на фронт пойдешь, парень. Может, под Мурманск, а может, сразу под Москву.
– А кто будет добывать мясо для старшины? Оркан всегда был добытчиком.
– Вот на фронте и будешь добывать его. Поэтому, если на заставе есть шкурки, постарайся передать их в каком-нибудь тюке, под видом амуниции, а сам решай. Ты ведь из местных, – воровато оглянулся он, стоя на причале у трапа. – А стойбищ много, и собратья твои все кочуют…
Оркан прекрасно понял, что тот имел в виду. Он уже хотел отойти к крытому причалу, в котором стояли шлюпки, однако боцман окликнул его.
– Послушай, тунгус, о шкурке песцовой – это я так заговорил, для затравки. И капитана на эту авантюру подбил тоже я. Но есть дела посерьезнее. Тобой в Архангельске человек один заинтересовался. Тобой и твоим отцом.
– Какой человек?
– Издалека. Который помнит, что отец твой происходит из древнего рода хана Кучума. Энкаведисты об этом не знают, иначе не служить бы тебе в пограничниках, а он, и те люди, что стоят за ним, – знают. Бывает же так? Ты этих людей не знаешь, зато их знает твой отец.
– Мой отец знает многих людей.
Боцман кисловато ухмыльнулся в седеющие усы и исподлобья осмотрелся.
– Кто бы сомневался в этом? Если хочешь встретить отца, сейчас же уходи с заставы к предгорьям, а затем вдоль скал направляйся в сторону реки Эвены.
– Стойбище отца – у Эвены? – осветилось улыбкой обветренное, вечно шелушившееся лицо молодого тунгуса.
– Значительно ближе. Его люди встретят тебя, главное, держись поближе к скалам. Тебя ведь этой осенью должны были демобилизовать?
– Этой осенью, – кивнул ефрейтор.
– Но теперь никого не демобилизовывают. Всех отправляют на фронт. Так что сам решай…
Никакого особого плана в голове Тунгусы не вызревало. Олень-Оркан даже не знал, вернется ли он на заставу, чтобы вместе со всеми отправиться на фронт, или же уйдет с родом отца в глубины тундры, к новым стойбищам и пастбищам. Единственное, о чем он в то время думал, – что где-то там, в предгорье, его ждет отец, ждут охотники из рода Оркана, которых он так долго не видел.
Двое вооруженных людей, которые встретили ефрейтора в ущелье, тоже оказались тунгусами. Он определил это сразу же – по их одежде, по типу лиц, по особой, "охотничьей" походке…
– Ты и есть тот самый Олень-Оркан сын Барса-Оркана? – спросил один из них по-тунгусски, но с каким-то странноватым акцентом.
– Я. Мне сказали, что здесь меня ждет отец.
– Он ждет тебя не здесь, – объяснил рослый худощавый охотник, назвавшийся Нергеном.
– А где?
– На стойбище. Километрах в сорока отсюда. Зато здесь тебя ждут люди, которым давно хотелось поговорить с тобой. С отцом увидишься позже. Иди с нами.
Поняв, что его заманивают в какую-то ловушку, Оркан хотел объяснить, что у него мало времени, нужно возвращаться на заставу, но тунгусы посмотрели на него с таким удивлением, словно не понимали, о чем идет речь. Один из них что-то гортанно прокричал на непонятном ефрейтору языке (как оказалось со временем, он владел норвежским) и на плоской вершине небольшой скалы возникли еще трое людей. Причем один из них был в красноармейской форме, а двое в какой-то иностранной, как он вскоре понял, немецкой. Через полчаса, уже обезоруженный, он сидел в самолете, который уносил его куда-то в глубину тундровых предгорий.
Кротов сомневался в том, следует ли доставлять Оркана на базу "Норд-рейх", после чего ефрейтор сразу же становился посвященным в тайну её существования. Однако фон Готтенберг настоял на том, что будущий резидент разведывательно-диверсионной сети в Зауралье и "вождь восставших сибирских племен" должен лично убедиться: германские вооруженные силы не только ведут бои где-то там, в далекой России, но уже находятся в его краю. А значит, пора создавать отряды воинов-охотников, очищать свой край от коммунистов и при поддержке германский войск и Белого движения заниматься возрождением союзного Германии Сибирского ханства, подобно тому, как в Маньчжурии, где проживает немалое число тунгусов, была возрождена Маньчжурская империя.
– Будет ли в конечном итоге провозглашено создание Сибирского ханства, царства, чего-то там еще или нет – дело будущего, – объяснил свою позицию фон Готтенберг. – Сейчас главное – создать в Сибири хоть какой-то очаг антикоммунистического сопротивления.
От Оркана не скрывали ничего. Ему показали ангары с самолетами, радиостанцию, подземные казармы, склады с горючим, оружием и продовольствием, трофейное суденышко, взлетную полосу… Расчет барона оказался верным: Оркан был потрясен. Он понимал, что ни начальник заставы, ни полковник Удальцов, ни кто бы то ни было другой даже представить себе не могли, что в каких-нибудь сорока километрах от них германцы умудрились создать такую мощную базу.
В этом состоянии потрясения фон Готтенберг и Кротов изложили плененному ефрейтору замысел аналитической службы абвера, согласно которому Олень-Оркан должен был стать вождем объединения племен северных народов.
– А как же мой отец? Разве не он должен стать вождем? – усомнился Оркан.
– Мы беседовали с твоим отцом, – объяснил ему Кротов. – Он уже чувствует себя правителем. Но ведь ему понадобится смена, и Барс-Оркан прекрасно понимает это.
– Мне нужно встретиться с ним.
– Зачем?
– Хочу знать, согласен ли он и весь наш род служить Германии.
Кротов и барон обменялись многозначительными взглядами. Такой исход первой беседы они предвидели.
– После всего того, что ты видел здесь, на базе, мы не можем отпустить тебя, ефрейтор, – сказал фон Готтенберг. – Ни на стойбище, ни на твою заставу. – База слишком секретная, чтобы можно было позволить себе рисковать ею.
– Поэтому при твоем отказе сотрудничать с абвером или при попытке бежать мы вынуждены будем расстрелять тебя, – вежливо добавил гауптман Кротов. – Тебе это понятно? Лично пристрелю без права на помилование.
– Понятно, – угрюмо кивнул Оркан.
– Но с отцом ты все же увидишься, – не дал ему возможности опомниться барон. – Мы доставим его на базу. Через два дня. В Германии есть элитарная школа, в которой таких вождей, будущих руководителей повстанческих движений и глав государств готовят лучшие преподаватели Европы.
– Так что ты взбодрись, тунгус-ефрейтор, взбодрись, – похлопал его по плечу Кротов. – Что ты видел на своем стойбище? Что ты познал на своей дикой заставе? А теперь тебя ждет Европа. Ты увидишь Берлин, Париж, Рим, Вену. Ты получишь специальную подготовку, после которой станешь самым образованным и самым воинственным из тунгусов. И, конечно же, ты получишь офицерский чин. Эвенки, эвены, ханты, манси, якуты, ненцы, ульчи, орочи… – все будут гордиться тобой.
– Ты карту читать умеешь? – поинтересовался барон и, не ожидая ответа, пригласил его взглянуть на свою расстеленную на столе фронтовую карту. – Уже сейчас наши войска находятся вот здесь, здесь и здесь… – указал он задернутым в перчатку пальцем, называя при этом крупные и наверняка известные Оркану города. Но одну из передовых частей ты видишь уже здесь, на земле Великого Тунгусстана. Правителем которой можешь стать ты, причем стать под именем Великий Оркан.
И фон Готтенберг не мог не обратить внимание на то, как вздернулся подбородок тунгуса и сверкнули азиатской гордыней его раскосые глаза. Он вопросительно взглянул на штабс-капитана и увидел, как, едва скрывая хитроватую ухмылку, тот решительно кивнул, мысленно подтверждая его догадку: "В эти минуты в сознании стоявшего перед ними тунгус-ефрейтора зарождалась мания чингисханского величия".
– Как видите, в Олене-Оркане мы не ошиблись, господин барон, – молвил Кротов, хотя вслух своего согласия служить Германии ефрейтор так и не высказал. – Уверен, что командующий Стратегическими северными силами поддержит ваше представление о том, чтобы ефрейтор Оркан был зачислен в его подчиненные и ему был присвоен чин унтер-офицера. Понятно, что через какое-то время вам будет присвоен чин лейтенанта.
– Сегодня же запрошу по рации его согласия, – твердо ответил фон Готтенберг.
– А мы сегодня же приступим к его усиленной подготовке. Как пограничник вы, ефрейтор, уже многому обучены. Но я закреплю за вами двух лучших наших диверсантов: русского Дятлова и тунгуса Бивня, который, кстати, недавно виделся с вашим отцом. Они начнут знакомить вас со всеми видами германского оружия, обучат обращению с полевой армейской рацией и взрывчаткой, будут отрабатывать с вами приемы рукопашного боя.
– То есть готовить к поступлению в лучшую германскую разведывательно-диверсионную школу, – заключил барон. Только теперь он пригласил Оркана присесть за стол, за которым сидели они с Кротовым, и налил ему стопочку коньяку.
Оркан попробовал отказаться, но штабс-капитан решительно покачал головой.
– В высшем обществе, в которое мы намерены ввести вас, господин ефрейтор, отказываться от чести выпить за Великую Германию и ее фюрера не принято. Замечу также, что у нас уже служат трое тунгусов. Вы знаете их: Нерген, Бивень и Кетине. Как только вы получите чин унтер-офицера, они окажутся в вашем подчинении и даже в вашей свите. Отныне для них вы станете Великим Орканом, правителем Тунгусстана, в свиту которого они будут введены.
– Но мой отец…