IV
Кабинет одного из патриархов Московского уголовного розыска и крупнейшего специалиста сыскного дела - Федора Алексеевича Савельева находился в самом конце коридора.
В небольшом, насквозь прокуренном кабинете Савельева за выдвинутым на середину двухтумбовым письменным столом сидел Виктор Сухоруков. Фрейман взгромоздился на стол. Сам хозяин кабинета, непривычно нарядный, в тщательно выглаженной гимнастерке с девственно белым подворотничком, расположился на черном клеенчатом диванчике, знакомом мне еще по 1919 году. Его обычно скучные рыбьи глаза, запрятанные в мешочках дряблой кожи, влажно поблескивали. Савельев блаженствовал. Всем своим видом он напоминал старого, многоопытного кота, который, вытянувшись на крыше, не без юмора наблюдает за суетящимися рядом бойкими воробышками. Ах, молодость, молодость! До чего же она самонадеянна и легкомысленна! Вот этот, желторотый, с куцым хвостом, возле самой морды мельтешит, глупый! Цап-царап - даже чирикнуть не успеет. Но кот сыт и стар, а солнышко так ласково греет… Ленится кот. К чему лишние движения? Чирикайте, короткохвостые, чирикайте, пока чирикается!
Мне даже показалось, что Савельев по-кошачьи шевельнул усами. Для полного сходства ему не хватало только хвоста, этакого пушистого, длинного.
Увидев меня, он собрал в трубочку губы и, смотря в потолок, лениво проговорил:
- Белецкий Александр Семенович. Родился 17 февраля 1900 года по старому стилю, в семье врача. В своем прошении о зачислении в уголовный розыск допустил две синтаксические ошибки. Трудностей для оперативного отождествления не представляет.
Это был старый фокус. Мне не раз приходилось присутствовать в качестве зрителя на подобных представлениях, которые пользовались неизменным успехом. Но объектом для демонстрации я оказался впервые. Было такое ощущение, будто меня раздевают и деловито осматривают при всем честном народе. А Савельев, строго следуя разработанным им правилам игры, подробно перечислял мельчайшие факты моей биографии. Потом, так же глядя в потолок, он перешел к словесному портрету.
- Голова круглая, средней величины, обычно склонена к правому плечу; затылок плоский, видимо, в результате перенесенного в детстве рахита (и тут не ошибся!). Лицо овальное, с расширением вверх. Нижняя челюсть узкая, выступает вперед. Лоб тоже узкий, высокий, выпуклый, с небольшими лобными буграми, надбровные дуги выражены слабо. Нос высокий, узкий, переносье неглубокое, спинка носа прямая, основание горизонтальное, крылья носа хорошо очерчены. Линия смыкания губ выпуклая, углы рта горизонтальные. Зубы крупные, ровные, с желтизной…
- Улыбнись! - приказал Сеня, заглядывая мне в лицо, и подтвердил: - Как в аптеке. Тебе бы, Федор Алексеевич, в цирке выступать!
- Да, - сказал Фрейман, - любопытно, весьма любопытно.
Он, кажется, впервые присутствовал при этой удивительной демонстрации памяти и наблюдательности. Разумеется, любопытно! Но как бы он чувствовал себя на моем месте?! Может, ему хочется заменить меня?
Виктор хотел что-то сказать, но Илюша предостерегающе поднял вверх указательный палец.
- Ша, не мешай артисту!
- Подбородок узкий, анфас - закругленный, в профиль - выступающий, с поперечной бороздой, - продолжал Савельев, не обращая на нас внимания. - Уши прилегающие. Правая ушная раковина небольшая, узкая, овальная… Походка быстрая, порывистая, ступает на пятку. Ступни ставит носками наружу, кривит каблуки, сбивает их вовнутрь. Устойчивые привычки: жует мундштук папиросы, затем отрывает зубами и выплевывает кончик мундштука, папиросы не докуривает. Задумываясь, закусывает нижнюю губу, в связи с чем она в трещинах, особенно в холодное время года; смазывает ее вазелином. Пальцы, как правило, в чернильных пятнах, особенно указательный и средний на правой руке, ноготь указательного почти всегда окрашен чернилами…
Я невольно посмотрел на свои пальцы.
- Особые приметы? - спросил Сухоруков, включаясь в игру.
- За мочкой правого уха небольшой дугообразный рубец. Сломан зуб… Кстати, коронку поставил?
- Поставил.
Сухоруков спросил, какой зуб.
- Левый верхний резец, - не задумываясь, ответил Савельев. - На локте правой руки серое родимое пятно звездчатой формы. Видимо, в детстве была сломана левая ключица, остался костный шрам в виде небольшого бугорка… Достаточно?
- Вполне, - сказал я. - С меня, во всяком случае.
- Земля стоит на трех китах, а уголовный розыск? - риторически спросил Сухоруков.
- На Федоре Алексеевиче, - подсказал Сеня.
- Аминь!
Довольный произведенным впечатлением, Савельев тряхнул брылями щек и подмигнул:
- Вот оно как, петроградец! Садись, пиво пить будем. - Покряхтывая, он передвинулся на диванчике, освобождая мне место. - А на меня, старика, не обижайся: твои дружки упросили. Они просили, с них и спрашивай, - скаламбурил он.
- Любопытно, весьма любопытно, - повторил Фрейман.
- А чего любопытного? - ухмыльнулся Савельев. - Я вот в свои пацаньи годы все Иваном Разумневичем восхищался. Он в Нижнем на ярмарках такие штучки проделывал - ахнешь! Нос шилом протыкал, уши. Чистый папуас. Потом его перед империалистической в Москве встретил. Разговорились. Ничего мужчина, только за воротник часто закладывал. Спился, в общем. То да се. Спрашиваю: "Как же ты боли не боялся?" Л он и отвечает: "Человек себя ко всему приучить может. Было бы время для учения". Я теперь, мил-друг Илюша, вроде профессора, который только взглянет на тебя и тут же диагноз выкладывает: двенадцатиперстная кишка пошаливает или там почка никак своего законного места найти не может. Опыт, мил-друг, опыт, В жизни все по пчелиным законам строится. Умные твари. У них в сотах такой порядок - позавидуешь! Первые три дня после рождения пчелка в уборщицах служит - ячейки чистит да опыта набирается. На большее пока не способна - глупа. Потом ее приемщицей назначают, сторожем - все учится. Ну а к концу жизни только тем и занимается, что нектар собирает. Вот я сейчас как раз в том самом возрасте. Подожди малость, придет и твое время нектар собирать…
- И долго ждать?
- Нет, лет двадцать пять - тридцать, не более.
Илюша тряхнул шевелюрой, громко засмеялся:
- В общем, без лысины не обойтись?
- Само собой, - серьезно сказал Савельев. - Лысина больше, чем орден, о заслугах и опыте свидетельствует. С лысым я всегда уважительно разговариваю. У каждого человека, что в летах, есть чему поучиться.
Сеня Булаев достал из-под стола дюжину зеленых бутылок днепроторговского пива, груду черных сухариков, густо присыпанных солью, и кулек с вареными раками. Фрейман вытащил за клешню крупного рака, залюбовался:
- Красавец! Что же ты, гладиолус, не захватил заодно водки?
Сеня возмутился:
- Ты провокатор, Фрейман! Ты понимаешь, о чем говоришь? Я, как сознательный сотрудник рабоче-крестьянской милиции…
- Сегодня можно, - прервал его Виктор.
- Ну, если начальство разрешает…
Среди бутылок пива мгновенно заняла свое место бутылка русской горькой, "приготовленная лучшим в России водочным мастером В.А. Ломакиным, при участии инженера-консультанта Госспирта В.В. Штритера". Та самая, которую реклама призывала требовать во всех магазинах.
- Надо по мере сил государственную торговлю поддерживать, - сказал Сеня, вываливая на стол раков. Он аккуратно разлил по стаканам водку.
Мы выпили за годовщину, за то, чтобы Савельев прожил до ста, а потом еще столько же.
Сухоруков скинул пиджак, развязал галстук и тотчас же стал тем самым Виктором, которого я всегда вспоминал в Петрограде.
- За нашего нового работника! - предложил Сеня.
- И за то, чтобы не каждый день его пальцы были выпачканы в чернилах, - добавил Фрейман.
Мы чокнулись.
Потом молча курили.
- Леонид Исаакович в таких случаях говорил: "Если пятеро друзей собрались вместе и молчат, значит, им о многом хочется поговорить", - сказал Виктор, и на его лице мелькнуло то детское выражение, которое я всегда так любил.
- Кто это Леонид Исаакович? - спросил Фрейман.
- Наш гример. Ты его уже не застал.
Я вопросительно посмотрел на Виктора.
- Умер, - сказал он. - Два года назад, весной. С легкими у него чего-то было. На Немецком кладбище похоронили, там же, где и Тузика. Знал, что умирает. Перед самой смертью говорил: "Кажется, делаю самую большую ошибку в своей жизни. Зато последнюю. Как вы думаете, это утешительно?" Большое дело - красиво умереть. Да, шутил… А Горев ушел на пенсию, к родственникам в Рязань уехал. Так и был до последнего дня инспектором Рогожско-Симоновского района. А сейчас огородничеством увлекся. Какой-то новый сорт капусты выводит…
- Да, Петр Петрович теперь в огороде копается, - подтвердил Савельев. Он выплеснул в свой стакан остатки водки из бутылки, выпил, сморщился, понюхал для чего-то раковую клешню. Помотал лобастой лысой головой.
- Охо-хо, летят годы, как курьерский. Маши не маши флажком - лишь колесики постукивают. Был молодым, был пожилым, а теперь что? Старость накрывает… По себе не замечаешь, а по другим видно. Тебя, к примеру, Саша, я ведь пацаном помню. Кутенком был, когда дактилоскопические карточки у меня здесь составлял. Даже мозолька на верхней губе. А теперь, гляди, скоро папашей станешь. И осанка появилась, и бреешься через день, и басишь как положено. Про Виктора и Сеню уже не говорю - седеть начали…
- Невеселые, видно, пчелиные законы? - сказал Фрейман.
- А в законах вообще мало веселого, Илюшенька. Ничего не поделаешь. Кто рысцой, кто галопом, а все к могильному холмику. К старости не шубой - воспоминаниями греются… Вот я и вспоминаю прежнее время. Хороший у нас народ был… Вчера Мефодия Мартынова встретил, идет себе, бородой колышет. Трестом заправляет. Портфель пуда на полтора, очки. Важный такой. Даже не поверишь, что в сыскной работал. Спрашиваю: "Ты Мартынов или не Мартынов?" - "Мартынов", - говорит. "Так зачем тебе портфель? Бросай, пока не поздно. Помнишь, как Клинкина на даче брали?" Руками машет: "Чего прошлое ворошить? Что было, то быльем поросло". Тоже теперь в своем огороде копается… А Груздя не встречу… Провожал их на фронт двоих - его да Виктора. А встречать одного Виктора пришлось… При тебе погиб? - спросил он Сухорукова.
- При мне. Вместе в цепи шли, когда из хутора деникинцев вышибали. Он еще на ботинок жаловался - жал ему. Новые ботинки были, английские, с пленного снял. Потом замолчал. Гляжу - уже лежит, ноги поджал. Наповал…
- Да, не прожил морячок положенного, поторопился с ним господь… - Савельев отвалился на спинку диванчика, почмокал губами. - Жох парень был. И сердце доброе. Как он этого пацана Тузика пестовал? Не каждая мать так за сынком ходит…
Разговор перекинулся на воспоминания, трогательные и слегка приукрашенные. Недавнее прошлое, очищенное от крови, от шелухи быта и неприятных, а порой и страшных подробностей, выглядело привлекательным и прекрасным. Разве сравнить то время с нынешним? И дела были интересней, и бандиты солидней ("Возьми, к примеру, Мишку Рябого или атамана Хитровки Разумовского. Уж если они брались за дело, так мозги вывернешь, пока до сути докопаешься. А сегодняшние? Шпана, а не налетчики, мразь одна, только и знают, что из шпалера палить…").
Фрейман, который не мог принять участие в этом разговоре (в розыске он работал всего года полтора), тоскливо поглядывал на дверь: сидеть ему было скучно, а уйти неудобно. Я подсел к нему. Рассказал о беседе с Медведевым. Оказывается, о моем назначении он не знал. Эта новость его обрадовала.
- А знаешь, гладиолус, старик неплохо придумал.
- Кстати, что за дело, о котором говорил Медведев?
- Ты имеешь в виду убийство в полосе отчуждения железной дороги? - спросил Илюша. - Мутное дело.
- Кто убит?
- Неизвестно. Труп не опознан: лицо - сплошное кровавое месиво. Вся загвоздка в письме. В кармане пиджака, за подкладкой, нашли. Оно и разожгло страсти. Наши всполошились, в ГПУ заинтересовались…
- А от кого письмо?
- Видимо, писал сам убитый, причем незадолго до смерти. На указательном пальце у него - красное чернильное пятнышко, и письмо написано красными чернилами. А само письмо было вложено в неиспользованный конверт с наклеенными марками.
- Адрес на конверте был?
- Нет.
- А какие предполагают мотивы убийства?
- Всё предполагают. Но пока ничего определенного. Домысел на домысле. Столько версий, что на сотню дел хватило бы. А под каждой только песочек. Тем и занимаемся, что у гадалок хлеб отбиваем. ГПУ дело не берет: ясности требует. А попробуй добиться этой ясности! Сплошной туман. Следствие проведено поверхностно, фотографии сделаны плохо, труп вскрывал какой-то полуграмотный фельдшер… В общем, с этим делом мы с тобой еще намучаемся.
- А что за письмо?
- Если хочешь, могу показать. Оно у меня в сейфе. Любопытное письмишко.
- Пошли к тебе.
Кабинет Фреймана находился через две комнаты от кабинета Савельева. Илюша достал из сейфа серый плотный конверт, вытряхнул на стол два сложенных листика бумаги, сел на стул, запустил в волосы тонкие, длинные пальцы.
- Как думаешь, марсиане тоже сейчас годовщину рабоче-крестьянской милиции справляют?
- Вряд ли.
- Ты такой же скептик, как Савельев, - вздохнул Илюша. - Скучно с вами: ни капли воображения. - И неожиданно предложил: - Махнем в пампасы?
- Верхом на палочке?
- Нет, на аэроплане "Красный милиционер". Представляешь зрелище? В центре два талантливых работника Московского уголовного розыска, а кругом на сотни миль одни ананасы!
- В пампасах ананасы не растут.
- А ты откуда знаешь? Ведь не был там. Настоящий оперативник должен все собственноручно проверять. Ну ладно, не хочешь в пампасы, тогда читай письмо, - великодушно разрешил он.
Письмо, написанное красными чернилами, сильно пострадало от крови. С большим трудом можно было разобрать только отдельные строчки. "…Не знаю, на чем Вы основывались, - писал безымянный отправитель безымянному адресату, - но Вы ошибаетесь. Впрочем, я не испытываю никакого желания разбираться в Ваших заблуждениях и вспоминать свои. У меня сейчас нет прошлого, и я не заинтересован в его воскрешении. Что же касается… В жизни, как известно, трагическое нередко
переплетается со смешным… Для меня символизируют две надписи: Belsatzar ward aber in selbiger Nacht von seinen Knechten umgebracht и "Убедительно просят оставлять стул таким чистым, каким его занимают". Вы ожидали иного? Извините… Что же касается…"
После нескольких совершенно размытых строчек перечислялись какие-то иконы:
"Образ Федоровской божией матери в деревянном футляре, написанный на дереве, задняя стенка футляра обита малиновым бархатом, на венце звезда с бриллиантами; деревянная икона Сергия Радонежского; две иконы Симеона Верхотурского; деревянная икона Благовещения пресвятой богородицы; два маленьких тельных медальона-образка в серебряной оправе с ушками, один из них - Нерукотворный Спас, другой - Николай-чудотворец…"
Потом список книг:
"Великое в малом" и "Антихрист" Сергея Нилуса; "Лествица Иоанна игумена Синайской горы" в сафьяновом красном переплете с монограммой; "Письма о христианской школе"; "Житие и чудеса святого праведного Симеона Верхотурского"; "Акафист богородице"; "Молитвослов" в синем коленкоровом переплете; "Двенадцать евангелий"; "Сборник служб, молитв и песнопений"…
Перечень совершенно неожиданно заканчивался "Рассказами для выздоравливающих" Аркадия Аверченко и "Правилами игры на балалайке".
- Ну как? - спросил Илюша, который все время, пока я читал, внимательно наблюдал за выражением моего лица - видимо, ожидал какой-то реакции.
Я пожал плечами.
- Обе надписи, которые приведены в письме, были сделаны в доме Ипатьева, - сказал Фрейман, подчеркивая каждое слово.
Это мне ничего не говорило.
- В доме какого Ипатьева?
- В том доме в Екатеринбурге, где расстрелян Николай II.
- А если без шуток?
- Вполне серьезно. Понимаешь, - сказал он, - строчка из Гейне написана после расстрела царя одним бывшим военнопленным из комендантского взвода Екатеринбургской ЧК. Это точно. Надпись была сделана на южной стене угловой комнаты нижнего этажа дома Ипатьева. Там приводили в исполнение приговор Уралсовета, когда выяснилось, что фронт долго не продержится. Вот фотография, сделанная тогда же фотографом ЧК. - Илюша положил передо мной снимок, на котором был изображен участок выщербленной оштукатуренной стены с карандашной надписью на немецком языке. - Я допрашивал рабочего с фабрики братьев Злоказовых. Он был тогда во внутренней охране. Эту надпись он хорошо помнит.
- А вторая надпись тоже была в доме Ипатьева?
- Да. На втором этаже, в уборной. Это тоже факт. Сделана фиолетовыми чернилами на листке линованной бумаги. Висела над унитазом. Мне об этом рассказал тот же рабочий.
Я ожидал чего угодно, только не того, что убийство неизвестного каким-то образом соприкасается с судьбой бывшего царя. Теперь мне был понятен интерес к этому "мутному", по выражению Илюши, делу.
- Ты обратил внимание на список икон и книг?
- Конечно.
- Это почти исчерпывающий перечень книжек и икон, которые царская семья привезла в Екатеринбург из Тобольска. Иконы и религиозная литература в основном собственность царицы, а Аверченкой зачитывался бывший император всея Руси…
- "Правила игры на балалайке" тоже его?
- Нет, это единственная книга наследника Алексея. Николай, видимо, считал, что для будущего повелителя России в первую очередь необходимо научиться играть на балалайке. У него были свои взгляды на науку управления…
- Кем же, по-твоему, был убитый?
- Ты сотый человек, который задает мне этот вопрос, - устало сказал Илюша. - С тем же успехом можешь обратиться с ним к игумену Синайской горы или к Симеону Верхотурскому. Не хочешь в пампасы? Тогда давай пойдем спать. Засиделись.
Он собрал со стола бумаги, положил их в сейф, закрыл дверцу сейфа и дважды повернул ключ. В коридоре о чем-то разговаривали Савельев и Виктор Сухоруков. Снизу, из актового зала, доносились победные звуки "Варшавянки". Только сейчас я почувствовал, как устал за сегодняшний день. Илюша прав: давно пора спать. Вера уже, наверно, заждалась меня.