Хрисис подпрыгнула и, сделав кувырок в воздухе, соскочила со шпагата. После чего, не останавливаясь, совершила несколько сальто, каждый раз касаясь пола так легко, что, несмотря на сложность упражнений, ничуть не нарушила той таинственной тишины, что сопровождала все ее выступление. Затем она встала перед нами, и, широко расставив ноги, изогнулась назад так, что ее голова, обращенная к нам лицом, оказалась между коленями, словно ее оторвали от туловища и засунули между ног, как мяч. Обхватив руками лодыжки, девушка медленно повернула голову к внутренней поверхности бедра и провела по ней языком. После этого ее голова замысловатым образом изогнулась, и акробатка тотчас вернулась в вертикальное положение. При этом ей неким невероятным способом удалось развязать зубами набедренную повязку, которая теперь свисала у нее изо рта. Ныне ее тело покрывали только блестки пота. Представ в подобном облачении, она развеяла у меня последние сомнения относительно ее пола: гладко выбритый лобок мерцал подобно жемчужине. Швырнув в сторону набедренную повязку, акробатка с гордой улыбкой поклонилась.
Помнится, я разразился столь неистовыми аплодисментами, что мне даже показалось, будто они доносятся откуда-то издалека. Клавдия тоже захлопала. Потом внезапно прильнула ко мне. В ответ на столь страстный порыв я обнял ее, и мы срослись в поцелуе, для полноты ощущений пустив в ход руки. Вдруг она в ужасе отпрянула:
- Что это?
Я никак не мог взять в толк, что имеет в виду Клавдия, пока она не извлекла из складок моей туники кинжал с перчаткой. В свое оправдание я не нашел ничего лучшего, как расхохотаться.
- Рим - опасное место, - сквозь приступы смеха проговорил я. - Особенно по ночам.
Судя по всему, Клавдия нашла это объяснение забавным. Недолго думая, она кинула мое оружие в угол, а сама поспешно вернулась в мои объятия. С каждой минутой наше дыхание становилось все прерывистей, а движения поспешней. Вовлеченный в любовную игру, я как будто наблюдал ее со стороны. Сладкая страсть опьяняла нас, затуманивая рассудок. Одуряющая чувственность била через край, и подчас я переставал ощущать реальность происходящего. Когда же наконец я добрался до застежек на плечиках платья, помню, что руки мне совершенно не повиновались. Тем не менее облачение Клавдии каким-то образом соскользнуло с нее вниз. То, как я снимал тунику, начисто стерлось у меня из памяти, однако хорошо помню, как я вмиг остался в одной набедренной повязке. Несмотря на то что в цепи событий той ночи моя память не сохранила некоторых звеньев, иные врезались в нее с такой отчетливостью, с какой запоминаются лишь вещи необыкновенные. К таковым, в частности, относилось мое посвящение в одну из величайших человеческих мистерий.
Помню, как Клавдия, полностью обнаженная, предстала предо мной в свете многочисленных ламп. Тогда я про себя отметил, что, подобно большинству женщин благородного происхождения своей эпохи, она избавлялась от нежелательного волосяного покрова на теле с помощью пемзы. В тот миг она показалась мне ожившей статуей какой-то греческой богини. А когда медленно повернулась в сторону, то превратилась в мою излюбленную Артемиду, изваянную Праксителем.
Остальные впечатления у меня в памяти отразились не столь отчетливо. Когда я скользил ладонями по телу Клавдии, мне вдруг показалось, будто меня касается не одна пара рук. Открыв глаза, я, к своему удивлению, обнаружил, что посреди беспорядочно раскиданных подушек наряду с нами в нашей любовной игре принимает участие Хрисис. К этому времени я зашел так далеко, что был совершенно не способен чему-то сопротивляться, ибо утратил силу рассудка и весь обратился в чувственность.
Ночь растворялась в фантасмагории сплетенных рук, пропитанных потом подушек, блекнувшем свете гаснущих светильников и горьковатом привкусе вина. Я все время кого-то ласкал и лобзал, то и дело в кого-то вонзался и под конец совершенно перестал понимать, где заканчивается мое тело и начинается чужое. Мой мир превратился в обиталище грудей и бедер, ртов, языков и пальцев, совершавших бесконечное многообразие движений. В то время как я покорял недра одной из своих напарниц, другая бедрами сжимала мне голову, и я не мог даже понять, где находилась Клавдия, а где - Хрисис. Некоторые распутники считают, что групповые половые связи доставляют наибольшее наслаждение. Я не только не разделяю их мнения, но считаю подобные взаимоотношения умопомрачительными в прямом смысле этого слова. Во всяком случае, состояние моего сознания было таким, что я не мог с полной уверенностью сказать, что происходило со мной наяву, а что нет. А когда ничего не помнишь, то, возможно, ничего и не было. Так или иначе, но для меня подобные развлечения не превратились в постоянное занятие.
Когда наутро я проснулся с гудящей головой, в окне, расположенном на противоположной стене, едва брезжил рассвет. Бедра у меня онемели, и я почувствовал внутри живота позывы к рвоте. Насилу приняв вертикальное положение, я понял, что весьма нетвердо держусь на ногах и что нужно передвигаться с большой осторожностью, чтобы сохранять равновесие. Мои прекрасные компаньонки к этому времени уже исчезли. Стоя посреди комнаты в чем мать родила, смертельно усталый и противный самому себе, я вдруг со всей очевидностью ощутил, что меня самым низким образом использовали. Но с какой целью?
Я принялся обследовать комнату в поисках своей одежды и вскоре обнаружил ее в самых неожиданных местах. Правда, кинжал с перчаткой по-прежнему лежали в том же углу, куда накануне их швырнула Клавдия. Одевшись и собравшись уходить, я напоследок еще раз обвел взглядом гостиную - не забыл ли чего? Воспоминания прошедшей ночи были слишком расплывчаты, поэтому я не мог с уверенностью сказать, посещал ли я другие комнаты или нет. И на всякий случай решил проверить их.
Первой из них оказалась крошечных размеров кухня, в которой из-за отсутствия окон было совершенно темно. Судя по внешнему виду печки, можно было подумать, что ею ни разу не пользовались. Правда, в расположенной рядом с ней нише хранился запас древесного угля. По всей видимости, когда Клавдия пользовалась этой квартирой, она приносила еду с собой. Ванная располагалась рядом с кухней, что было разумно с точки зрения использования одного и того же водопровода. Стоявшая здесь бронзовая ванна на львиных ножках, судя по всему, тоже была нетронутой.
Вслед за ванной размещались две маленькие спальни. Очевидно, одна принадлежала Клавдии, а другая - Хрисис. Во всяком случае, я так решил, хоть никаких личных вещей в них не обнаружил. И последним помещением оказалась кладовая, целиком забитая всяким хламом. Я уже закрыл дверь и собрался уходить, когда вдруг что-то меня насторожило. Я обернулся и снова отворил дверь.
Света в кладовой явно не хватало, поскольку в ней не было окон, а в остальных комнатах их умышленно сделали небольшими, дабы не привлекать излишнего внимания желающих поживиться за чужой счет. Вернувшись в просторную гостиную, я поискал глазами горящие лампы, после чего выбрал одну из них, в которой еще тлел фитиль. С помощью кинжала вскрыл ее и, наполнив душистым маслом, вернул гаснущему пламени жизнь. Подождав, пока огонь разгорится в полную силу, я вернулся в кладовую.
По своему содержимому она ничем не отличалась от всех прочих кладовых римских домов. Первое, что бросилось мне в глаза, был паланкин, легкий каркас которого был изготовлен из оливкового дерева, а дно - из плетеной кожи, как у подвесной кровати. По бокам к нему были приделаны петли из кожаных ремней, для того чтобы в них вставлять шесты для переноски, а также реечные рамы для крепления занавесок. Именно они-то меня и заинтересовали. Вероятно, ткань намокла под дождем, когда носилки в последний раз были на улице, поскольку занавески были расправлены как для просушки. Я придвинул край одной из них к лампе и стал внимательно ее изучать. Декор драпировки был вышит шелковой нитью в виде вьющейся виноградной лозы и стилизованных птичек. Парфянские мотивы, подумал я, пытаясь вспомнить, где мне доводилось видеть их прежде. Память сразу подсказала, что это было вскоре после посещения дома Сергия Павла, когда меня вовлек в разговор жрец из небольшого храма Меркурия. Паланкин, который я нашел в апартаментах Клавдии, выглядел точь-в-точь как тот, который увез из дома Сергия Павла облаченную в покрывало особу.
Поставив светильник на место, я покинул дом Клавдии. Двигаясь вверх по улице, я приметил цирюльника, который выносил на улицу свою маленькую табуретку с тазиком и раскладным столиком для своих инструментов. Я провел рукой по щеке и понял, что мне самое время побриться.
В дни моей молодости большинство общественных деятелей, наряду с обыкновенными гражданами, предпочитали прибегать к услугам уличных цирюльников. Однако в то утро у меня имелась и другая, более веская, причина воспользоваться помощью одного из этих скромных тружеников. Как известно, они были непревзойденными знатоками всех городских слухов и сплетен. Многие из них намеренно отказывались от удобств, предоставляемых им собственной лавкой, и занимались своим ремеслом прямо на улице, чтобы, брея одну половину жителей города, иметь возможность одновременно наблюдать за второй.
- Желаешь побриться, господин? - спросил цирюльник, когда я нетвердой походкой направился к нему. - Прошу садиться, - продолжал он таким тоном, будто предлагал консульское место почетному гостю.
Я сел на скамейку, отдав себя в полное распоряжение бритвенных дел мастера. Помимо того что римляне старой закалки привыкли вставать ни свет ни заря, они почитали за большую добродетель подвергать себя испытанию бритьем у уличного цирюльника, зачастую пользовавшегося тупыми лезвиями.
- Видать, у тебя выдалась трудная ночь, господин? - спросил он, подмигнув и похлопав меня по плечу. - Понимаю. Мне не раз доводилось брить молодых людей после таких ночей! Так что не волнуйся, господин. Ты не первый и не последний.
Он приставил бритву к ладони, столь же сильно испещренной шрамами, что и рука Милона.
- В отличие от других я хорошо знаю, что значит бриться с похмелья. Такое впечатление, будто палач с тебя живьем сдирает шкуру, верно? - Он усмехнулся. - О, смею тебя заверить, что сделаю все в лучшем виде. Секрет мой заключается в том, чтобы смешать прокисшее ослиное молоко с оливковым маслом. И тогда твоя кожа станет такой же гладкой, как попка у младенца.
Сказав это, он принялся наносить мне на лицо свою чудовищную смесь. Каждый цирюльник имел свой собственный рецепт для смягчения кожи лица перед бритьем, однако далеко не у всех изготовленный по нему состав имел столь отвратительный запах.
- Ты, часом, не знаешь, - прервал я словоохотливого цирюльника, - как давно построили эту инсулу?
При этом я указал на дом, в котором находилась квартира Клавдии. Только теперь я разглядел, что тот состоял из четырех этажей и, следовательно, был построен сравнительно недавно.
- Какую, эту? Да всего год назад.
С этими словами он принялся скрести бритвой по моей щеке.
Не знаю, от остроты ли бритвы или от чудодейственного состава, который применил цирюльник, но мое лицо стало необычайно гладким, будто над ним потрудился специально обученный раб-сириец моего отца, чьи профессиональные способности уже давно обросли легендами.
- Тот дом, что прежде был на этом месте, сгорел. Помнится, такой страшный был пожар, что переполошил всех, кто жил в округе. Хорошо еще, что вовремя подоспела ночная стража. Обычно от них не бывает никакого толку. Мы вскрыли уличный водопровод и, к счастью, погасили пламя прежде, чем оно успело распространиться. Но дом спасти все же не удалось.
- А ты не знаешь, кто построил на его месте новый? - осведомился я, когда цирюльник начал скоблить мне шею.
- Какой-то вольноотпущенник. Говорят, большой человек. Из богачей. Как же его зовут? Погоди-ка… - Он переместился к задней стороне шеи. - По слухам, этот пройдоха богат, как сам консул Красс. И его собственность составляет чуть не половину города.
Я не желал наводить его на мысль, тем не менее мне необходимо было убедиться в правильности своих подозрений.
- Кажется, я догадываюсь, о ком ты говоришь. Его зовут так же, как прежнего консула, верно? Того самого, с которым Варрон сражался с войсками Ганнибала в Каннах?
- Как же я мог его позабыть! - Цирюльник смачно плюнул на мостовую. - Ты совершенно прав. Павел. Сергий Павел. Именно так его зовут. Самый богатый из всех вольноотпущенников Рима. Во всяком случае, так говорят. А люди зря болтать не станут. Он завладел доброй половиной города и этой инсулой в том числе. Позор, какой позор, что у каких-то вольноотпущенников денег куры не клюют. А честным гражданам за кусок хлеба приходится вкалывать не покладая рук.
- В каких ты сражался легионах? - рассеянно спросил я.
Этот тип людей был мне хорошо известен.
- Пятнадцать лет в войсках Суллы, - с гордостью отрапортовал он. - А что остается делать, если сначала обещают землю, а потом ничего не дают? Да, славные были времена. Вижу, тебе тоже довелось повоевать. Я имею в виду твою отметину на лице, господин. Прости, если я ляпнул что-то невпопад.
Я провел рукой по щеке, которая была искусно выбрита вокруг шрама.
- Это Испания. Армия Метелла, - ответил я. - Но не то крупное сражение с Серторием, а небольшие бои в горах с каталонскими партизанами.
Цирюльник присвистнул.
- Жестокие были схватки. Нечто подобное происходило с нами в Нумидии. Ну-ка, взгляни, господин. Что скажешь?
Он поднес к моему лицу зеркало в бронзовой оправе, и я был приятно поражен, увидев в нем свое отражение. Работа была воистину достойна всяческих похвал, особенно если учесть тот дурно пахнущий состав, которым пользовался брадобрей.
- Прекрасно, - заверил я его. - Послушай, а что ты можешь сказать о тех, кто живет в этой инсуле?
Цирюльник уже догадался, что я питаю особый интерес к находившемуся по соседству с ним строению.
- Ну, даже не знаю…
- Меня зовут Деций Цецилий Метелл Младший, - был вынужден представиться я. - Я из Комиссии двадцати шести. К нам поступили жалобы на нарушения, имевшие место во время строительства и аренды этого дома. Мне бы хотелось знать, что думают на этот счет соседи.
- Об этом, господин, нам почти ничего не известно. Нижний этаж Сергий Павел сдает в аренду весьма состоятельным людям. Остальные - ремесленникам и прочему сброду. Недурные гнездышки, верно? Но ты же знаешь, что у этих современных строений недолгий век. Через несколько лет они превратятся в такой же хлам, как большинство подобных им домов.
- Возможно. А ты, случайно, ничего не знаешь о той даме, что снимает здесь первый этаж? Говорят, она приезжает сюда в паланкине, который несут рабы-нумидийцы.
Цирюльник пожал плечами.
- Ты, должно быть, имеешь в виду ту, что наняла зодчих несколько месяцев назад. Лично мне никогда не доводилось ее видеть. Но некоторые утверждают, что появляется она здесь обычно затемно. Что же до нумидийцев, то о них я ничего не слыхал. Одни говорят, что ее паланкин несли египтяне. Другие - что чернокожие нубийцы.
Скорее всего, Клавдия пользовалась не своими рабами, а чужими. В городе существовали специальные службы по найму невольников. Однако я счел бесполезным их проверять, тем более что Клавдия могла одолжить носильщиков у кого-нибудь из своих друзей. К тому же какой смысл было разыскивать этих рабов? Разве что затем, чтобы расспросить их, куда они доставляли госпожу. Но они вряд ли об этом вспомнили бы, потому что от этого им не было никакого проку. Впрочем, так же, как и мне. К тому же рабов можно было заставить давать показания в суде только под пыткой, и все равно им никто не верил.
- Благодарю за услугу. Я заплатил брадобрею ас.
Моя щедрость, должно быть, его сразила. Четверть аса за такую работу было бы более чем достаточно.
- Премного благодарен тебе, господин. Захочешь узнать что-нибудь об этой части города, цирюльник Кватра Проба всегда к твоим услугам.
Заверив его, что непременно воспользуюсь этим предложением, я поплелся домой. В самом деле, этот старый вояка в будущем стал одним из моих лучших осведомителей, при этом он всегда руководствовался чувством долга, но не личной выгодой.
Когда я вошел в дом, мои клиенты изо всех сил старались не подавать виду, что заметили мою шаткую походку.
- Молчи, - предупредил я словоизлияния Катона, бросившегося мне навстречу. - Сейчас же все идем к претору. У нас мало времени.
И мы все потрусили к дому моего отца. Завидев нас, Деций Безносый Старший отозвал меня в сторону и сквозь зубы процедил:
- Ты где был?
Странно было видеть отца столь возбужденным.
- Я вел себя как последний кретин, - честно признался я.
- В этом я не сомневаюсь. А между тем ночь не обошлась без происшествий. Однако ты, видать, ничего еще не знаешь.
- А в чем, собственно, дело?
- Прошлой ночью было совершено убийство. В твоем районе!
У меня по спине побежали мурашки. Так зачастую со мной бывало в детстве, когда на уроке латыни мне нужно было отвечать домашнее задание, а меня вдруг осеняла мысль, что я его не подготовил.
- Мало того что ты прокутил с друзьями всю ночь, - продолжал отец, - ты даже не изволил явиться домой к докладу капитана ночного дозора.
- И что же такое важное он не сумел мне сообщить? - в запальчивости осведомился я. - Надеюсь, у него еще не раз представится такая возможность.
- Только то, что этой ночью был убит самый богатый человек Рима.
Мне показалось, что на моем недавно выбритом затылке волосы встали дыбом.
- Правда, он был не высокого происхождения. Тем не менее это убийство может иметь самые печальные для нас последствия.
- И кто же это? - спросил я, хотя уже почти знал, какой будет ответ.
- Сергий Павел. Самый богатый вольноотпущенник нашего поколения. Ты даже представить себе не можешь, какими неприятностями это грозит моей деятельности.
- Но почему, отец? - удивился я. - Чем смерть этого человека так уж может осложнить твою работу?
- Все дело в Геркулануме, - недовольно проворчал старик. - Его родном городе. Подобно большинству разбогатевших вольноотпущенников, он стал покровителем своего города, дабы восполнить пробел в скромном происхождении. Ну а дальше ты сам знаешь, как это делается. Затеял соорудить громадный амфитеатр якобы в память несуществующих предков, а также театр, храм Юноны и тому подобное. Теперь представители местной власти ринутся ко мне в суд, чтобы узнать, как предполагается завершить эти строения после смерти бедняги Сергия Павла.
- Кстати говоря, о самом бедняге, - перебил его я. - Как он был убит?
- Откуда мне знать? - У отца от удивления поднялись брови. - Ведь ночная стража должна была доложить об этом тебе, а не мне. Пойди поищи начальника. Он был где-то здесь.
Я стал торопливо протискиваться сквозь толпу клиентов отца, пытаясь отыскать начальника ночной стражи, и когда наконец его нашел, он с сонным видом жевал лепешки, запивая их выдержанным, хотя и сильно разбавленным вином. Схватив за руку, я резко развернул его к себе лицом.
- Что произошло? - потребовал я ответа.
- Понимаешь, господин, когда я не нашел тебя дома, то явился сюда. В дом претора, твоего отца. Ты сам велел мне так поступать на случай, если не сможешь…