- Вот здорово! - произнес я на достаточно высокой ноте, чем тотчас привлек к себе подозрительные взгляды отцовских клиентов. - Однако ты прекрасно помнишь о своих обязанностях. Итак, что же все-таки случилось?
Он принялся излагать мне события прошедшей ночи. Вместе со своими стражниками он шел по одной из улиц города, когда к ним подбежал насмерть перепуганный раб. И, задыхаясь от ужаса, начал умолять следовать за ним. От него капитан узнал, что произошло убийство какого-то важного человека.
- Так как же все-таки он был убит?
- Его задушили тетивой лука, господин. Во всяком случае, так это выглядело на первый взгляд. Кстати говоря, я только сейчас кое-что вспомнил. Таким же образом был убит и бывший гладиатор, труп которого мы обнаружили несколько дней назад.
- В самом деле? Что ты еще можешь сказать? Например, о состоянии его дома?
- Его я не успел осмотреть. Я оставил дозорного у дверей дома и приказал никого из него не выпускать. Сам же поспешил сначала к тебе домой, а потом сюда. Еще не прошло и часа с тех пор, как мне повстречался на пути раб Павла.
Я пытался собраться с мыслями, однако это давалось мне с трудом, ибо последствия прошедшей бурной ночи сказывались до сих пор. Интересно, что же все-таки Клавдия подсыпала мне в вино? Только теперь я понял, что оно неспроста отдавало горечью. Подмешивать какую-нибудь дрянь в лучшее из вин было вполне в духе Клавдиев. Как ни странно, когда эта мысль пришла мне в голову, мне стало гораздо легче на душе. По крайней мере, я перестал себя казнить за то, что так сильно напился и вел себя как обезумевший сатир.
Я вновь подошел к отцу.
- Отец, я должен немедленно приступить к расследованию. Не одолжишь ли ты мне своих ликторов? Мне нужно прибыть на место преступления прежде, чем там появятся другие чиновники. Рабов придется заточить в тюрьму до тех пор, пока не будет найден убийца. Боюсь, вокруг состояния Павла начнется большая возня. Вряд ли у него найдется наследник.
- Ладно.
Он сделал жест рукой, и к нам подошли два ликтора.
- Долг городского претора обязывает меня появиться на месте преступления сегодня, но немного погодя. У меня есть серьезные опасения, что это будет очень непростое и запутанное дело. Так всегда бывает, когда умирает богатый вольноотпущенник, у которого нет семьи, способной предъявить права на его имущество. Не знаешь, была ли у него жена?
- Это я постараюсь выяснить, - пообещал я.
- Хорошо, а теперь идите. Подготовь отчет к тому времени, как я приду.
После этого в сопровождении своих клиентов и двух ликторов я покинул дом отца.
- Отправляйся в школу Статилия Тавра, - попросил я одного из ликторов. - Спроси там врача Асклепиода. И приведи его в дом Сергия Павла.
Тот неторопливо удалился. Заставить ликтора бежать было невозможно: слишком уж он был преисполнен сознания собственной значимости.
По крайней мере, теперь у меня появился повод отвлечься от головной боли и неприятных ощущений внутри живота. В скором времени весть об убийстве облетит весь город. Правда, такими событиями ныне римлян не удивишь. Но если жертвой становится известная личность, вокруг нее обычно разворачивается большая шумиха. Бывали времена, причем не столь давние, когда подобные происшествия не привлекли бы к себе никакого внимания. Так, к примеру, в период проскрипций убийства сенаторов и всадников стали делом привычным. Доносчикам причиталась часть собственности того человека, которого они оговаривали, обвиняя в измене. Поэтому неудивительно, что жизнь всякого состоятельного человека могла подвергнуться этой опасности. Однако людская память весьма коротка, тем более что последние несколько лет прошли в мире и благополучии. И ныне слухам об убийстве богатейшего вольноотпущенника надлежало стать основной темой разговоров городских сплетников на много дней.
Когда мы подошли к дому Павла, полусонный ночной стражник стоял возле него, прислонившись к двери. Усиленно борясь с одолевавшей его дремотой, он сообщил, что, с тех пор как капитан отправился искать меня, никто в охраняемое им здание не входил и из него не выходил. После чего отошел в сторону, пропуская меня с клиентами и ликторами внутрь. Обернувшись к Бурру, старому вояке, я сказал:
- Проверь все комнаты. Выясни, нет ли запасного выхода из дома. И можно ли сюда проникнуть через окно.
Кивнув в ответ, тот поспешно отправился исполнять приказание.
Едва он удалился, как ко мне бросился какой-то толстяк. Выражение его лица было преисполнено глубокой скорби, а сам он был покрыт обильной испариной.
- О, господин, как я рад, что ты пришел! - отвесив мне поклон, начал он. - Как это ужасно! Моего господина Сергия больше нет в живых.
- Да-да, я знаю. А кем, собственно…
- Меня зовут Постум. Мажордом. Проходи, будь так любезен…
Я дал ему жестом знать, чтобы он замолчал.
- Собери всех домашних рабов в перистиле. Немедленно! - приказал ему я. - Скажи, отлучался кто-нибудь из дому с тех пор, как было обнаружено тело?
- Ни одна живая душа, господин. Все рабы уже созваны. Иди за мной, я тебя провожу.
- Хорошо. Скажи, у Павла была жена?
- Да, была. Рабыня. Но она умерла прежде, чем он успел обрести свободу.
Рабы, разумеется, не имеют права заключать законные браки, однако лишь самые суровые хозяева не признают союзов между ними.
- А не было ли у него детей, рожденных тогда, когда он стал свободным гражданином?
- Нет, господин.
Нетрудно было представить, с какой жадностью стервятники слетятся на эту добычу. Мы вошли в перистиль, который представлял собой окруженный колоннами внутренний дворик, но посреди него находился не пруд, а солнечные часы. По размерам он не уступал двору любого загородного дома, но для городского строения был слишком велик. Однако это обстоятельство оказалось как нельзя кстати, потому что в перистиле собралось не менее двух сотен рабов.
Здесь царило столь необъятное море слез, сопровождаемое такой бурей стенаний, что вкупе они могли составить честь целому хору профессиональных плакальщиков. Возможно, объяснялось это тем, что Павел был добрым хозяином. Но скорее всего, причиной тому стал охвативший рабов страх, для которого имелись веские основания. Весь ужас их положения заключался в том, что после кошмара минувшей ночи жизнь каждого из них висела на волоске. Если окажется, что хозяина убил один из них и убийца не признается в совершенном преступлении или не будет разоблачен, всех рабов распнут. Таков был один из самых жестоких, самых отвратительных, но по-прежнему действующих римских законов. Если мне не удастся отыскать убийцу, Катон (не мой раб, а сенатор, один из самых омерзительных представителей власти) настоит на том, чтобы я привел его в исполнение. Уж он наверняка не станет принимать в расчет, что жертвой преступления стал вольноотпущенник, а не рожденный свободным гражданин. Для Катона главное заключалось в том, что покойный был господином. А сенатор никогда не упускал случая приблизиться в своей примитивности и грубости к столь почитаемым им предкам.
- Кто из вас последним видел хозяина живым? - произнес я достаточно громко, чтобы меня слышали все.
Толстый, невысокого роста евнух нерешительно вышел вперед.
- Я, господин, - произнес он тонким голосом. - Меня зовут Пепи. Я всегда спал у двери покоев хозяина. Как говорится, оберегал его сон и был всегда наготове, чтобы прийти на зов, коль скоро ему посреди ночи что-нибудь понадобится.
- Немного же от тебя было толку в эту ночь, если кто-то умудрился проскользнуть мимо.
- Этого не может быть! - продолжал настаивать он со свойственным евнухам детским негодованием. - Я просыпаюсь от малейшего шороха. Именно поэтому хозяин поручил мне охранять его покои. А еще потому, что я сильный. И без труда могу поднять его с кровати и донести до ночной вазы, если он сам не в состоянии сделать это.
- Что ж, хорошо. Все это, вместе взятое, делает тебя первым подозреваемым.
Евнух мертвенно побледнел, очевидно представив себе, как гвозди входят в его плоть.
- Не произошло ли чего-нибудь необычного перед тем, как твой хозяин отправился спать?
- Н-нет, ничего особенного, господин. Накануне он слишком много выпил. Но это случалось почти каждый вечер. Как всегда, я раздел его, уложил в постель и укрыл. Он захрапел прежде, чем я покинул комнату. Я закрыл за собой дверь и улегся на свою койку, как делаю каждую ночь.
- Так-таки ничего необычного? Ни малейшего шороха, который разбудил тебя? Вспомни хорошенько, раб, если тебе дорога жизнь.
Видно, он крепко призадумался, потому что на его побледневшем лбу выступили капельки пота. Вдруг глаза у него округлились, словно дремлющий ум осенила неожиданная мысль.
- Да, я вспомнил. Рано утром меня как будто что-то разбудило. Сначала я подумал, что это хозяин зовет к себе. Но из его покоев не доносилось ни звука. И тогда я понял, что проснулся оттого, что он перестал храпеть. Поскольку это иногда случается, я тут же снова забылся сном.
- Это уж точно, - резонно заметил я. - Мертвые вряд ли храпят. Ты, случайно, не знаешь, в котором часу это было?
- Помню, что в перистиле уже слегка посветлело. Должно быть, оставался час до восхода солнца.
Обращаясь к остальным рабам, я сказал:
- Всем оставаться в доме и сохранять спокойствие. Если кто-нибудь попытается сбежать, это будет расценено как соучастие в преступлении и вас приговорят к распятию. Поэтому призываю вас к благоразумию. Я сделаю все, чтобы в ближайшем будущем найти убийцу. Лично я не считаю, что это сделал кто-то из вас.
Хотя в этом я был далеко не уверен, но мне пришлось так сказать, чтобы предотвратить всеобщую панику. Рабы смотрели на меня с такой благодарностью и надеждой, что я невольно почувствовал себя низким обманщиком.
В перистиль вошел Бурр.
- В доме нет другого выхода. Кроме того, что ведет на улицу, господин, - доложил он, после чего, усмехнувшись, добавил: - А мы еще удивляемся, почему столько народу гибнет при пожаре. Окна во всех домах настолько малы, что выбраться через них может только ребенок. Хотя в это отверстие, - он указал на открытое небо над внутренним двориком, - может пройти даже слон.
Пальцем я подозвал к себе мажордома и, когда тот подошел, сказал ему:
- Принеси-ка сюда лестницу. Я хочу осмотреть крышу.
Он щелкнул пальцами, и один из рабов поспешил исполнить приказание.
- А теперь мне бы хотелось взглянуть на Сергия Павла.
Вслед за мажордомом я направился к покоям хозяина. Подушка евнуха, отброшенная в сторону и забытая, до сих пор валялась на полу. Прежде чем войти, я осмотрел дверь. Она открывалась наружу. Поэтому всякий желающий войти или выйти через нее должен была сначала отодвинуть в сторону спящего евнуха. Кроме того, когда дверь отворялась, несмазанные петли издавали громкий скрип.
Спальня Сергия Павла выглядела весьма скромно и была лишена всяких излишеств и украшений, что для такого богатого человека было несколько странным. Ничего, кроме небольшого столика и низкого, но достаточно широкого спального ложа, на котором могло поместиться довольно внушительных размеров тело, в покоях Павла не было. Впрочем, я уже не раз замечал, что бывшие рабы не придают спальне большого значения. Она для них представляет собой лишь место для крепкого сна, и ничего более. Что же до наслаждений, то их Павел получал за столом и в банях.
Покойный лежал на кровати с искаженным лицом, тонкая багровая полоса обвивала его шею. Если не считать жуткой гримасы, никаких других признаков борьбы не было. Казалось, он просто лег в постель, накануне крепко выпив, и больше не проснулся. Орудия преступления поблизости тоже не было.
Высоко на противоположной стене находилось небольшое окно, каждая из сторон которого не превышала фута. Пролезть в него мог только мальчишка. Впрочем, один такой у меня уже был на примете. Я вышел из комнаты, предварительно отдав приказание никого больше не впускать.
Взобравшись по приставной лестнице, я исследовал крышу, когда услышал, что кто-то окликнул меня по имени. Взглянув вниз, я увидел отца, прибывшего в сопровождении прочих чиновников.
- Ты чего залез на лестницу? И торчишь там, будто какой-то мастеровой. Вместо того чтобы заниматься своими прямыми обязанностями.
- Именно своими прямыми обязанностями я и занимаюсь, - возразила. - Осматриваю крышу. Кстати сказать, она в жутком состоянии. Черепица окончательно пришла в негодность. Вся поросла мхом и прочей дрянью. Зачем быть таким богатым, как Павел, если даже не можешь иметь приличной крыши над головой?
- Будешь следить за соблюдением строительных правил, когда станешь квестором, а не сейчас.
Сняв одну крайнюю плитку черепицы, я потряс ее, и от нее отвалилось несколько кусочков, которые упали в сточную канавку, выводящую дождевые воды из внутреннего двора. Других обломков на земле не было. Я начал спускаться по лестнице.
- Кем бы ни был преступник, на крышу он не забирался. Об этом убедительно свидетельствуют мох с черепицей.
- Откуда подобный философский интерес ко всякого рода мелочам? - услышал я чей-то вопрос.
Обернувшись, я увидел, что его задал мой коллега Рутилий. Кстати, Опимий тоже прибыл на место преступления.
- Я имею твердое намерение отыскать убийцу.
- Но разве это не очевидно? - вмешался в разговор Опимий. - Его убил этот толстяк - евнух. Окна слишком малы. Значит, в дом не мог проникнуть никто чужой. К тому же раб спал у двери. У него были для этого все возможности.
Я посмотрел на него с отвращением.
- Что за чушь ты несешь?
- Что ты хочешь этим сказать? - ощетинился он.
- Даже такой болван, как евнух, придумал бы что-нибудь получше, чем душить свою жертву тетивой лука. Воспользовался бы кинжалом или каким-нибудь другим оружием. Такой громила, как он, смог бы справиться с Павлом без особого труда. А поскольку тот напился чуть ли не до потери сознания, для этой цели евнуху было бы достаточно и подушки. И тогда наутро никто бы к нему не подкопался. Потому что все выглядело бы как естественная смерть, которая нередко настигает злоупотребляющих алкоголем толстяков. Держу пари, что такой конец нередко бывает у тех хозяев, которые чересчур вольно обращаются с кнутом.
- Что ты такое несешь? - изумился потрясенный моим заявлением Рутилий.
- А что? Мы все живем в постоянном страхе быть убитыми собственными рабами у себя в постели. Только не говори, что тебе это никогда не приходило в голову. Иначе зачем нам за одно убийство приговаривать к смерти всех домашних рабов? Или зачем Красс год назад распял шесть тысяч восставших рабов?
Мои слова глубоко потрясли, если не сказать что оскорбили, всех присутствующих. Я коснулся темы, которая для них оказалась даже более щепетильной, чем вопрос целомудрия их жен. Я посмел во всеуслышание разоблачить тайный страх, с которым мы все жили и в котором боялись признаться даже самим себе. В любой другой раз я вряд ли позволил бы себе столь вольное заявление, но тогда был далеко не лучший день в моей жизни.
- Но если не евнух, тогда кто? - спросил отец, возвращая нас к сути дела.
- Пока не знаю, но… - Я осекся, ибо обстановка не располагала меня к откровенности, и поспешил исправить положение. - Впрочем, у меня есть довольно серьезные подозрения. - Я огляделся и, понизив голос, добавил: - Я бы даже сказал, почти уверенность, однако сейчас не время и не место говорить об этом.
Что бы ни было у них на уме, они все дружно кивнули в знак согласия. И вообще, римляне обожают создавать вокруг каждого дела атмосферу секретности.
- Хорошо, продолжай расследование, - согласился отец. - Но только не затягивай его слишком долго. Секретарь! - позвал он своего подчиненного таким тоном, который некогда вселял ужас целому легиону солдат.
К нему тотчас подскочил грек с перепачканными чернилами пальцами.
- Павел оставил завещание? - осведомился у него отец.
- Да, претор. Его копии хранятся в архиве, а также в храмах Весты и Сатурна. Он каждый год в начале января составлял новое завещание.
- Каждый год писал его заново? - удивился отец. - Должно быть, ему было трудно на что-то решиться. Что ж, полагаю, завещание существенно упростит нашу задачу.
- Прошу прощения, претор, - фыркнув, заметил Рутилий, - боюсь, ты глубоко заблуждаешься. Будь покойный из знатной семьи и имей он много влиятельных родственников, обеспечивающих ее поддержку, никто бы не посмел оспорить его завещание. Но в данном случае речь идет о простом вольноотпущеннике, после которого осталось огромное состояние… Уверяю тебя, в нашем случае борьба будет жестокой и продлится не один месяц.
- Пожалуй, ты прав, - согласился отец. - Думаю, мы сможем отложить разбирательство этого дела на следующий год. В таком случае решение придется выносить уже не нам. Тогда я уже буду далеко отсюда - в Ближней Испании.
В те времена в начале каждого года, когда на службу заступали новые преторы, Сенат определял им ту или иную провинцию, в которую им надлежало отправиться в качестве пропреторов после освобождения занимаемой должности. Им полагалось руководить указанной провинцией в течение года, а иногда даже двух или трех лет. На протяжении этого срока даже самый честный чиновник имеет в своем распоряжении множество законных возможностей значительно улучшить свое благосостояние. Отца посылали в Ближнюю Испанию. Не скажу, чтобы это был такой уж лакомый кусок, но все же далеко не плохой.
Отец дал понять, что не прочь побыть один, причем сделал это тем ненавязчивым образом, который присущ лишь людям большой силы духа. Рутилий, Опимий и все прочие его сопровождающие удалились, притворившись, что занялись расследованием.
- Сынок, - обратился Деций Цецилий Метелл Старший к Децию Цецилию Метеллу Младшему, - пожалуй, тебе следовало бы поехать со мной в Испанию. Поработаешь немного в моем окружении. Это не так уж плохо. Я имею в виду, пожить вдали от Рима. Кроме того, опыт управления провинцией тебе не повредит. Лучше ознакомиться с подобной работой на низшей ступени. До того как Сенат взвалит на твои плечи всю провинцию целиком.
Разумеется, подобным образом старик проявлял свою заботу обо мне. Он хотел оградить меня от последствий моего безрассудства, но представил это несколько под другим соусом.
- Я подумаю о твоем предложении, отец, - ответил я, - но прежде я должен поймать убийцу. Или убийц, если таковых было несколько.
- Ладно, но только знай чувство меры. В твоем районе было совершено несколько убийств. Кто стал их жертвами? Какой-то бывший раб-гладиатор, мразь с самого дна общества. Некий греко-азиатский купец, тоже довольно темная личность. А теперь еще этот вольноотпущенник. Бесспорно, он был несметно богат, однако в прошлом все равно раб. Не ставь под удар свою карьеру, сынок. Такие, как они, не стоят того, чтобы рисковать своим будущим и даже жизнью.
Взглянув на него, я впервые увидел перед собой не важного чиновника, а испуганного старого человека, чрезвычайно взволнованного судьбой собственного сына.
- Отец, в Субуре были совершены убийства свободных граждан. А Субура - это мой район. И я добьюсь торжества правосудия.