Если уж инспектор удосуживается выйти из своего кабинета, то только для того, чтобы допросить потенциального подозреваемого и, как бы между прочим, вырвать у него признание. Его добродушная внешность обманчива, так же обманчива, как светлые глаза этой хорошенькой следовательницы.
Да, дело принимало скверный оборот.
- Вы задержали убийцу?
- Еще нет. У нас есть несколько предположений, но пока ничего конкретного.
- Наверное, это грабитель. Что у нее украли?
- Ничего. Убийца вошел через дверь. Либо у него был ключ, либо Наталия сама открыла ему.
- А это означает, что она его знала, - закончил я. - Должен ли я сделать из этого вывод, что вы подозреваете всех ее знакомых?
- Пока что да. Мы не исключаем ни одного следа.
- Не ходите вокруг да около, задавайте вопросы.
- Хорошо, господин Кантор...
- Алекс. Называйте меня просто Алекс.
- Отлично, господин Кантор. Где вы были вчера вечером и что делали ночью?
Ее первоначальная любезность сменилась плохо скрываемой враждебностью. Я не мог на нее за это обижаться. Она делала свое дело. Даже если я был ей симпатичен, в чем я уже начинал сомневаться, она должна была сохранять объективность.
Я настроился на сотрудничество и откровенность, надеясь, что эти добрые намерения сыграют мне на руку в ходе расследования.
- Мы открыли новую экспозицию в галерее, которой я занимаюсь, потом отправились отметить это в "Инферно". Наталия тоже была там, но поговорить с ней мне не удалось. Примерно в два часа я оттуда ушел.
- А потом? Вы вернулись домой?
- В каком-то смысле. По дороге я задержался в баре, или в двух барах, и немного выпил. Сюда я добрался где-то около половины седьмого.
- Кто-нибудь сможет подтвердить ваши слова?
- Моя сотрудница Лола находилась вместе со мной в "Инферно". Я ушел раньше, чем она. Что касается дальнейшего, боюсь, вам никто не поможет. Я не имею привычки просить телефоны у всех, с кем пью.
- Очень жаль... А что вы делали, вернувшись домой?
- Я был совершенно вымотан. Я лег.
- Но перед этим вы ведь говорили с кем-то по телефону, не так ли?
Тут я понял, почему инспекторша уже явилась ко мне. "Кто-то" назвал ей мое имя. Кемп, чертов гад!
- Вы звонили господину Кемпу, верно?
- Да, верно. Я только вошел и тут увидел эту фотографию Наталии, - сказал я, показывая на журнал. - Я завелся, потому что слишком много выпил. Это было глупо с моей стороны.
- Насколько я поняла, ваши отношения с Наталией складывались не лучшим образом. Господин Кемп сказал мне, что вы хотели во что бы то ни стало получить ее новый номер телефона.
- Я просто хотел поговорить с ней. С того момента, как мы расстались, я ничего не знал о ней. Кемп отказался дать мне номер.
- Вы пошли к ней, господин Кантор?
- Конечно нет!
- Вы уверены? Вы были пьяны, как сами сказали. Вы уже не понимали, что делаете. Вы пошли повидаться с ней, а там вас понесло. В таком случае у вас будут смягчающие обстоятельства. Но вы должны все рассказать мне.
- Это полный бред! Что еще вы придумаете?
- Я ничего не придумываю. Я просто пытаюсь понять, что произошло прошлой ночью. По словам господина Кемпа, вы грозились пойти к жертве.
- Это была пустая угроза. Она оставила меня два месяца назад. Если бы я хотел высадить ее дверь, я бы сделал это уже давно.
Эти слова, судя по всему, возымели свое действие. Я произнес их с самым искренним выражением, во всяком случае, я на это надеялся. К тому же я не был похож на убийцу. Я чему-то учился, я помнил наизусть номер серии (а это как-никак тринадцать цифр!) варианта "Ночи" Жака Монори, выставленного на продажу в галерее, да и по истории бокса мне не было равных.
Подумав, я заменил последний аргумент на другой: убийцы не пользуются одеколонами от Дольче и Габбана, вот так. Действенно и неопровержимо.
Я уже собирался поделиться этими соображениями личного порядка с инспекторшей, но тут она поднялась:
- Я ухожу, господин Кантор. Благодарю вас за сотрудничество.
- Полагаю, мне надо связаться с вами, если я что-то вспомню?
- Вы смотрите слишком много американских фильмов. У нас так дела не делаются. Давайте договоримся, что это я вам позвоню, если мне надо будет проверить информацию. Идет?
Что я мог ответить? Я молча пожал ей руку и посмотрел, как она спускается по лестнице. Определенно, классная деваха. Дивная попка, подчеркнутая немного тесноватыми джинсами.
Тут я сообразил, что даже не знаю ее имени.
10
Уже после того, как инспекторша скрылась из виду, я какое-то время постоял на лестничной площадке. До меня только сейчас стало доходить, что Наталия умерла.
Когда она ушла от меня, я большую часть времени лежал на кровати, с косяком под рукой, и пытался понять, что именно привязывало меня к ней.
Главный вопрос был очень прост: действительно ли я любил Наталию или же просто находился в плену у привычки, простой привычки к ее запаху или к ощущениям, испытываемым при прикосновении к ее коже? В первом случае мне следовало бы реагировать и пытаться вернуть ее; во втором - решительно перевернуть страницу.
Будучи не в состоянии принять какое-то решение, я придумал длинный список вспомогательных вопросов, почерпнутых, по большей части, из дамских журналов. Вопросы варьировались от "Какие ассоциации вызывает у вас ее имя?" (закат на пляже в Довилле, картина Леонор Фини, платье от Джона Гальяно, с пышными оборками и кружевами) до "Если вы увидите похожую на нее женщину, что вы подумаете:
A. Она могла бы быть хорошенькой, не будь на ней этой шапки и мешковатых штанов (срочно отправить одеваться в "Зара").
Б. Не стоит упускать такую возможность. Я скажу ей, как она прелестна и даже больше, если получится (исключено).
B. Эта женщина напрасно подражает стилю моей возлюбленной, она ей в подметки не годится (полный отстой: если ваше избранница - топ-модель, такое можно сказать о большинстве женщин).
Г. Я даже не смотрю на нее, мои мысли целиком заняты предметом моей страсти" (мой любимый ответ).
Поскольку список вопросов оказался бесконечным (или почти бесконечным), я перешел от отдельных листков к школьной тетрадке в твердой обложке. Я заполнял своим нервным почерком страницу за страницей, не соблюдая полей. Потом, с помощью Лолы, всегда готовой доказывать, что любовь приносит неприятности, я составил хитрую таблицу. Мы присвоили каждому вопросу определенное число баллов, сумма которых должна была показать, насколько искренне я привязан к Наталии.
Каждые полчаса я хватал тетрадку и проходил тест. Но как бы я ни мухлевал, занижая степень моей любви к ней или меняя шкалу оценок, результат неизменно оказывался одним и тем же: я был действительно влюблен.
Конечно, мой вопросник не помог мне ни решить стоявшую передо мной дилемму, ни даже приглушить боль от разрыва, но, по крайней мере, он отвлекал меня. Это домашнее лечение оказалось эффективным, потому что я сумел пережить расставание с Наталией. Ей повезло меньше.
И вдруг я осознал все значение этой банальной фразы. Я больше никогда не увижу ту, которую любил больше всех на свете. Я больше не почувствую запах ее возбужденного тела, вкус ее пота после любовных объятий. Моя рука больше никогда не прикоснется к ее нежной коже.
Боль снова обрушилась на меня, и с такой силой, что я упал на пол, возле дивана. Прижавшись лицом к фотографии Наталии, я долго лежал без движения, содрогаясь от рыданий. У меня больше не оставалось сомнений в том, что мои слезные железы функционируют нормально.
Потом изнеможение уступило место протесту. Меня охватила дикая жажда мести. Это чувство было мне хорошо знакомо. Оно не оставляло меня ни на одну секунду за последние двадцать пять лет.
Изо дня в день я жил с этой, глубоко укоренившейся во мне ненавистью. Я научился подавлять ее. Я знал, как сдержать ее, чтобы потом она вырвалась наружу бурным потоком. Когда настанет время, мне не потребуется обрушивать на противника град боковых ударов, достаточно будет одного-единственного, прямого.
В данный момент требовалось хорошенько поразмыслить. Я постарался глубоко дышать и постепенно успокоился. Я оторвал обложку журнала, посвященного Наталии, сложил ее вчетверо и сунул в карман джинсов.
Когда я найду сделавшего это мерзавца, я покажу ему фотографию, но только после того, как разобью ему рожу и раздроблю колени бейсбольной битой. Я пощажу только его глаза, чтобы он умер, глядя на безупречные черты женщины, которую я так любил.
Я решил, что мне надо пройтись, чтобы расслабиться. Я взял куртку и направился к галерее. Мне нужно было поговорить с Лолой. Она могла дать хороший совет по части мести. Я убедился в этом за время нашей короткой связи, и воспоминания еще не остыли.
Лола отличалась хитростью и изобретательностью. Ей нравилось причинять страдания ближнему, и к этому делу она подходила всерьез. Да, более порочного существа среди моих знакомых не было.
Уж она-то сообразит, с чего начать.
11
Когда я вошел в галерею, Лола показывала экспозицию какому-то посетителю. Она приветствовала меня почти незаметным жестом и вопросительным взглядом. Она не знала, что случилось ночью, и удивлялась, почему я пришел так поздно. Я, не останавливаясь, прошел мимо нее прямо в свой кабинет. Несмотря на наше плачевное финансовое положение, работать мне не хотелось.
У меня затеплилась надежда, что этот человек проявит хоть капельку здравого смысла и убежит, так ничего и не купив. Вкладывать деньги в скульптуры Бертена - скорее всего, дело дохлое. Сам я ни за что на свете не пожелал бы иметь что-либо подобное у себя в квартире.
В приступе человеколюбия я чуть было не бросился к нему, чтобы удержать от прискорбной ошибки, которую он собирался совершить. Однако лень возобладала над побуждением проявить порядочность. Не найдя в себе силы покинуть уютное, мягкое кожаное кресло, я так и остался сидеть.
Мой взгляд блуждал по комнате, пока не наткнулся на портрет молодого итальянского аристократа, висевший на стене сбоку. Вдруг я вспомнил, что в столе у меня спрятан "магнум". Я открыл ящик и взял револьвер. С другой стороны прозрачной перегородки Лола вместе со своим клиентом погрузилась в изучение скульптуры. Они не обращали на меня ни малейшего внимания. Следовательно, я мог развлекаться со своей новой игрушкой, не рискуя никого перепугать.
Несколько секунд я взвешивал револьвер в руке, потом, не раздумывая, сунул его за пояс. Я всегда мечтал сделать это. Прикосновение ледяной стали к коже вызвало в памяти старые фильмы. Оружие у меня было, не хватало главного: соответствующей мины. Я колебался между грозным взглядом Мела Гибсона и свирепым оскалом инспектора Гарри. В конце концов, я предпочел им обоим Такеси Китано в "Королевской битве", фильме, где он заставляет целый класс японских лицеистов перестрелять друг друга, а сам в это время уписывает за обе щеки печенье.
Поскольку в пределах моей досягаемости не было ни печенья, ни японских лицеистов, мне пришлось напрячь воображение, чтобы полностью слиться со своим персонажем. Я закрыл глаза и сделал медленный вдох. Когда я снова открыл глаза, на моем лице играла странная вымученная улыбка Китано, и я был готов уничтожать врагов без малейших сожалений.
Повинуясь инстинкту, я вытащил несколько патронов из коробочки с боеприпасами и вложил их в магазин револьвера. Это оказалось по-детски легким делом. Я спустил предохранитель и дослал патрон в ствол.
Отличная мысль пришла в голову Бертену - оставить мне револьвер. В нужный момент я сумею им воспользоваться.
Пока что следовало как можно скорее спрятать "магнум". Я подошел к картине и повернул ее. Идею прятать сейф за картиной нельзя было назвать гениальной, но я надеялся, что дверь из бронированного плексигласа отпугнет потенциальных грабителей. Кроме того, мне нравилось, что я могу использовать то единственное, что осталось мне на память от матери, для маскировки своего тайника.
Я набрал код, приоткрыл дверцу сейфа и положил туда револьвер, потом привел все в прежний вид. Тонкое породистое лицо юного аристократа снова смотрело на меня. Я ничего не знал об этой картине. Моя мать купила ее незадолго до смерти. Больше мне ничего не было известно. Тем не менее я глубоко любил этот портрет, от которого исходила удивительная жизненная сила. Молодому человеку удалось пережить века без видимых потерь. Время нисколько не охладило его пыла. Его нарисовали около четырехсот лет назад, а он все так же горделиво выставлял напоказ свой аристократизм.
Внезапный стук в плексигласовую дверь заставил меня подскочить.
- Алекс, к тебе можно? - спросила Лола.
- Конечно, заходите.
Лола жестом предложила своему клиенту, мужчине лет шестидесяти, пройти в дверь первым. Зайдя, она указала ему на ближайший стул. Мужчина улыбнулся в знак благодарности и сел напротив меня. Повернувшись к Лоле, он ждал, пока она представит нас друг другу.
- Это Алекс Кантор, директор галереи, - сказала она, указывая на меня. - Господина Д'Изолу интересует ряд работ Сэмюэля Бертена. Он хотел бы узнать о ценах.
- И обсудить их, разумеется... Вы ведь делаете скидки при покупке нескольких работ?
Мужчина изъяснялся на безупречном французском, его интонации были настолько точными, что я не мог опознать его акцент. Наверное, в детстве он учился в Швейцарии, в частной школе для мальчиков из богатых семей. Тщательно ухоженные ногти, волосы, уложенные пышной шелковистой волной, и соответствующий бумажник (во всяком случае, я на это надеялся). Явно уроженец Испании или Италии, но определить конкретнее мне не удавалось.
Отличный покрой костюма послужил аргументом в пользу второй гипотезы. Такую одежду шьют специально, чтобы скрыть несколько лишних килограммов, не придавая человеку сходства с затянутой в корсет героиней елизаветинского романа.
- Прежде всего, я стремлюсь удовлетворить просвещенных любителей. Нет большего счастья для галериста, чем поделиться с другими своими ощущениями и предпочтениями. В случае с Сэмом вы застрахованы от любого риска. Его работы уже находятся у самых известных коллекционеров. И это - всего лишь начало. Эта первая крупная ретроспективная выставка позволит ему выйти на новые рубежи. Через пять лет его скульптуры будут стоить в десять раз больше, чем сегодня.
Я механически произнес привычные слова. Но, несмотря на все благие намерения, одного взгляда в сторону выставленных произведений мне хватило, чтобы утратить всякую убедительность. Голос звучал так фальшиво, что мне почти стало стыдно.
А как Бертену-то не стыдно предлагать на продажу эти скверные карикатуры на искусство? Любой человек, обладающий хоть граммом здравого смысла, мог понять, что талантом тут и не пахнет. Сэм не имел ничего общего с творцом. При самой большой снисходительности, его можно было бы счесть подражателем. Что до меня, я склонялся к такой характеристике, как "ничтожество".
Короче говоря, Бертен был чемпионом мира по смешиванию художественных коктейлей. Он не боялся сочетать несочетаемое. Немного от Уорхола, капелька от Раушенберга, чуточка от Баскиа - на потребу моде, намек на Софи Каль, чтобы внести в свою работу хоть нотку теоретической оправданности: Сэм без стеснения прикрывался именами, чаще всего встречавшимися в журналах по искусству. Однако даже в качестве плагиатора он оставался ничтожеством. Он не сумел до конца отрешиться от поп-арта, ничего не понял в повествовательном изображении, а в последнее время усердно принялся уродовать арте повера.
Этого типа можно было назвать ходячей катастрофой - самым страшным, что случилось с искусством после неразумной страсти, которую один из наших бывших президентов испытывал к некоему Вазарели. Я вдруг пожалел о том, что не дал Лоле продырявить его шкуру настоящими пулями. Я мог бы сжечь его труп вместе со всеми этими, не подлежащими продаже отбросами.
Лола, стоявшая позади клиента, воздела глаза к небу, уже готовясь проводить его к дверям. Однако мужчина словно бы не понял иронию, содержавшуюся в моих словах, и указал на гигантского идола, сварганенного из спрессованных старых консервных банок пива "Кэмпбелл". Это произведение имело около двух метров в высоту и стояло на стальном постаменте, весившем почти тонну. Чтобы установить его, требовалась команда из пяти человек и подъемный кран.
Тем больше мне хотелось, чтобы оно поскорее перестало загораживать целый угол галереи. Когда я садился за стол в кабинете, эта мерзкая куча ржавого металла уменьшала мне возможности обзора чуть не наполовину. Она разве что не снилась мне в кошмарах. Ради того, чтобы она исчезла, я был готов на все, даже на то, чтобы лично разрубить ее на мелкие кусочки. Поэтому вопрос собеседника прозвучал для меня сладкой музыкой:
- И сколько стоит эта скульптура?
- Сейчас взгляну в каталоге, - ответил я, листая альбом, каждая следующая страница которого была еще страшнее предыдущей.
Судя по всему, Лолин клиент отличался очень скверным вкусом. Выбранное произведение находилось на предпоследней странице. Я подумал, что у меня не будет другой возможности продать его. Тем не менее я назвал сумму, на четверть превосходившую указанную в каталоге.
В конце концов, следовало проявить последовательность: если уж появился человек, способный, в слепоте своей, захотеть купить скульптуру Бертена, надо содрать с него как можно больше денег.
- Отлично, я беру ее, - к моему великому удивлению, произнес он. - Думаю, вы не будете возражать против того, чтобы я присовокупил к моей небольшой личной коллекции и этого маленького идола, стоящего на дальнем столике. Как он называется?
- "Матери всех католических очагов, соединяйтесь!"
- Простите?
- Это название: "Матери всех католических очагов, соединяйтесь!". Бертен сделал его из обломков старого телевизора, который своими руками сбросил с крыши здания Си-эн-эн в Нью-Йорке. Замечу, кстати, что это творение стоило ему двух суток под арестом. В цену работы входит сумма залога, который ему пришлось заплатить, чтобы выйти на свободу. Конечно, если вы это купите, можете окрестить его заново и называть по-другому. Сэм весьма уступчив в том, что касается названий.
- Двадцать тысяч евро за обе вещи вас устроит?