В этот самый момент двери открылись, пропуская в приемную самого господина Шоркина, при виде которого у секретарши глаза широко округлились и вырвался сдавленный крик ужаса. Начальник ее шел как-то странно, подволакивая обе ноги сразу и глядя при этом в одну точку, располагавшуюся где-то высоко в небе, его лицо синеватого цвета, кое-где уже покрытое зеленовато-фиолетовым налетом, было испачкано запекшейся кровью, и вместо привычного "С добрым утром, барышня" он зарычал так, что у Любочки раньше срока наступили "праздники". Остановившись перед дверью в свой кабинет и, видимо, не найдя ключа, Михаил Борисович открыл ее ударом ноги и, уронив на себя трехцветное полотнище российского флага, с грохотом плюхнулся в свое кресло и затих. В таком вот виде Шоркина и нашли сослуживцы, крайне встревоженные его отсутствием во время обеда, и, стало быть, майор не обманул - Михаил Борисович в глазах общественности действительно накрылся копытами по-геройски, как и было обещано.
Сам же Александр Степанович в это время о зомбированном работнике Смольного и думать забыл, а рулил по скверной, нечищеной дороге по направлению ко Гдову. Рано утром он уже успел по объявлению в "Рекламе-шанс" навестить "потомственную ворожею с большим опытом лечения заговором и травами", и когда та узнала, что майору надобно, то закрестилась, зашептала испуганно: "Господи, спаси и сохрани", а получив сто баксов в лапу, о Боге забыла и послала Сарычева к родичу своему, который обитался в деревне Перуновке, километрах в двадцати от Гдова. "Уж и не знаю, застанешь ли его живым, уж больно древний, а звать его дедушкой Гадом, потому как знака змеиного он", - перекрестила его целительница на прощание, не замечая, что в руке зажат портрет папы Франклина на зеленом фоне, и Сарычев попилил по направлению к Чудскому озеру.
Будучи человеком бывалым, а кроме того, проживший всю свою жизнь в России, по пути майор купил водки, приобрел также ватный костюм с валенками и, только залив полный бак, славный город Санкт-Петербург покинул. Миновав Гдов без особых приключений, он, как и учили, вывернул у указателя налево, но обещанной дороги, как ни старался, не углядел - только два глубоких следа от гусениц пересекали девственно-белую целину. Ничего особо страшного или удивительного в данном факте Сарычев не увидел также и, переодевшись в ватный прикид с валенками, через полчаса уже трясся в кабине трактора рядом с мрачным, судя по всему временами запойным, парнем, решившим, что ради хорошего человека свиньи могут комбикорма и подождать. Проехав километров пятнадцать, рулевой свой агрегат остановил и, пояснив: "Дальше не ездят - провалиться можно в болотине", поинтересовался:
- Лесок вон там наблюдаешь?
- Вижу, - глянув из-под руки, ответил Сарычев и, дождавшись дальнейших указаний "держаться полевее, там Перуновка и будет", полюбопытствовал: - А зачем селились-то в бездорожье, как жить можно, если ни туда, ни сюда не проехать?
Парень прищурился, сплюнул в снег и, сказав неожиданно зло:
- Как плотиной перегородили реку, с тех пор и заболотило, - быстро полез в кабину.
- Слушай, а может, подберешь меня здесь попозже, - высказал было майор пожелание, но тракторист ответил мрачно:
- Нет, я, пить буду, - и, нажав на газ, шустро потащил полную комбикормов волокушу еще пока не зарезанным, а потому изголодавшимся свиньям.
Глянул ему Сарычев вслед и по белой целине пошел, стараясь снег не загребать и дышать размеренно. Отмахав половину пути, он почувствовал, что валенки начинают натирать ноги, и сейчас же кто-то из предков подсказал ему обтереть ступни снегом и насухо высушить. Сразу же полегчало, и, миновав по правую руку высокий сосновый бор, майор перебрался через речку, в которой, судя по размерам проруби, хранились бочки с квашениной, и, взобравшись по крутому склону наверх, узрел деревню Перуновку во всей ее красе.
Всего дворов было дюжины три, но если судить по оградам и вьющемуся из труб дымку, то жилых набиралось едва ли с десяток, и, более всего удивившись тишине, прямо-таки кладбищенской - ни лая собачьего, ни детских криков, - Сарычев понял, что деревня умирает.
Постучавшись в самый крайний дом, он дождался наконец, пока ему ответили, и, следуя направлению клюки морщинистой, повязанной угольно-черным платком бабки, оказался около покосившейся, вросшей в землю почти по самые окна, почерневшей от времени избы-пятистенки.
Изгородь была подперта лесовинами; ветер, навевая тоску, со свистом свободно гулял сквозь щели в стенах сарая, а в запущенном яблоневом саду из-под снега повсюду выглядывал чертополох. Протиснувшись в щель между воротинами, майор потопал ногами и, поднявшись по скрипучим, ветхим ступеням на крыльцо, постучал. Мгновенно, словно его ожидали, раздались за дверью шаркающие шаги, и голос, несомненно старческий, поинтересовался:
- В чем нужда?
А Сарычев отозвался как-то не очень складно, в том плане, что видеть ему хотелось бы дедушку Гада незамедлительно.
Дверь открылась - была она даже не заперта, - и из глубины неосвещенных сеней позвали:
- В горницу ступай, студено нынче.
Миновав лавку с ведрами, майор повернул направо и оказался в комнате - стол, скамьи, печь, топившаяся, слава тебе Господи, по-белому - и, увидав широко открытые, с выцветшими белесыми зрачками глаза хозяина, понял, что тот слеп. Борода у старца была длинной и позеленевшей, вся одежда состояла из холщовых портов с рубахой, и хотя был он старше Сарычева самое малое втрое, но, повернув к гостю лицо, секунду всматривался из-под клочковатых седых бровей, а потом сказал странное:
- Имя назови свое, брат.
Совершенно неожиданно для себя майор произнес:
- Ярокош - мое имя. - И рука его быстро начертала то, что было видно и слепому.
Мгновенно вздрогнув, тот ухватил майора за плечо своей иссохшей, похожей на птичью лапу рукой и сказал трепетно:
- Перуне! Славен и трехславен буде! Что привело тебя, брат, ко мне, что за нужда у тебя?
- Мне надобен гелиотроп, добытый до восхода солнца, когда стоит оно во Льве, с вербеной, которую не видели ни звезды, ни луна, да аконит, дурман-трава и молочай, укрытые от глаз людских совместно с чемерицей в ночь Вальпургиеву, а также белена и белладонна совместно с архилимом, вырытым в канун Купалы.
Майор на секунду замолчал, и, не давая ему закончить, старец промолвил:
- Уж не хочешь ли ты, брат, сварить питье Трояново, с тем чтобы обрести соцветье силы перед боем и победить, жизнь человеческую полагая былинкой на ветру?
- Ты истину сказал, - произнес Ярокош сарычевским голосом, - но только не победа для меня важна, а справедливость. Когда добро слабо, то злу вообще под солнцем быть места не должно.
- Так помни, брат Ярокош, что зло в душе людской сто крат страшней того, что окружает нас, и думай больше сердцем, чем головой. - С этими словами старец из комнаты вышел и вскоре возвратился с чем-то продолговатым, завернутым в перетянутую ремнями овечью шкуру.
Осторожно развернув ее, он положил на стол небольшой дубовый ларец и прекрасной работы меч с рукоятью из черного рога, клинок которого был булата коленчатого и весь покрыт посеребренными гравировками знаков неведомых. Неожиданно написанное стало майору понятно, и он прочитал: "Да будешь ты благословен, клинок Троянов", а старец взял оружие в руку и, легонько дотронувшись до стали, заставил ее петь, а звук был долгим и чистым.
- Смотри, брат Ярокош. - Он стремительно взмахнул мечом и срубил с легкостью выступавшую из стены толстую шляпку гвоздя, а на лезвии даже следа не осталось. Потом острием клинка старик быстро очертил кругом бежавшего по стенке таракана, и тот, едва коснувшись невидимой границы, бессильно замер, а Гад, оружие с бережением положив на стол, раскрыл ларец и, показав на небольшой черный флакончик, промолвил: - Вот питье Трояново. В сосуде из горюч-камня оно веками не теряет силы своей. И помни: или ты умрешь, или непобедим будешь.
С этими словами, осторожно упаковав зелье и меч в овечью шкуру, он перевил ее ремнями, протянул сверток Сарычеву и сказал:
- Прощай, брат Ярокош, увидимся в Ирии.
- Храни тебя Перун, - ответил Сарычев и вышел с крыльца на улицу.
Солнце уже скрылось, было темно, морозно и снежно. Быстро оставив речку позади, Сарычев некоторое время без радости двигался поперек ветра по своим собственным следам и внезапно осознал, что он единственный, кто нынче заброшенной деревней поинтересовался, похоже, что все ее как бы уже похоронили. А ведь известно, что тот, кто забывает свое прошлое, лишается будущего.
Однако хоть занят был майор своими мыслями, но, услышав вскоре странные звуки неподалеку, насторожился, и не зря. От любви до ненависти, как известно, только один шаг, и беспризорные когда-то лучшие друзья человека, сбившись в стаю и грозно рыча, быстро взяли Александра Степановича в кольцо, и его дальнейшая судьба отчетливо читалась в их горящих от злобы и голода глазах. Перспектива быть съеденным братьями нашими меньшими Сарычева не прельщала никак, и, мгновенно раскрутив в животе ярко-алый шар, он стеганул огненным бичом ближайшую зверюгу вдоль хребта. Раздался вой, и запахло паленым, а майор, увернувшись от щелкнувших совсем близко клыков, мгновенно провел воспитательную работу еще с одним членом стаи, и одичавшие барбосы, скуля и гавкая, с Александром Степановичем дел иметь не захотели.
Весь оставшийся путь он проделал в полнейшем одиночестве, лишь убывавшая луна висела на звездном морозном небе, да где-то далеко-далеко ухал филин, - видимо, ужинал кем-то. Без приключений отыскав сугроб, внутри которого покоилась "девятка", майор ее откопал, обнаружив при этом, что щетки уперты, а боковое зеркало выломано, и, нагрев двигатель, что было сил покатил к дому.
Желудок настоятельно требовал пищи, и, вспомнив, что в холодильнике у него имелось рыбное филе, Александр Степанович сразу представил, как он его вкусно пожарит - с картошечкой и лучком, - а запивать все это будет томатным соком, и от таких мыслей даже застонал. Он еще не знал, что нынче поесть ему не придется вовсе.
Глава семнадцатая
"Девятка" шустро, как только позволял нечищенный от снега асфальт, катилась по направлению к Питеру, и, когда до него оставалось уже совсем чуть-чуть, по радио в криминальной хронике сообщили неприятное, - оказалось, что известный репортер Трезоров с сегодняшнего дня пребывает в реанимации. Известие это Александру Степановичу не понравилось чрезвычайно, и, въехав в город, он первым делом поинтересовался, какая больница нынче находилась в статусе дежурной, и не мешкая направился на улицу Гастелло. Очень скоро выяснилось, что сволочи на радио все напутали: да, Трезоров поступал, в состоянии средней тяжести - множественные ушибы, перелом носа, ребро вроде бы сломано плавающее, - но от госпитализации отказался, о чем даже имелась подписанная им же бумаженция, а ушел домой он на своих двоих. Выругавшись по-черному, Александр Степанович вернулся в машину и, отыскав в бардачке трезоровскую визитку, с сожалением вспомнил о несъеденном рыбном филе и страдальцу позвонил на хату. Трубку взяли, и женский голос на просьбу Алексея Фомича позвать без всякого выражения ответил:
- Он плох, а вы кто?
- Сарычев моя фамилия, - сказал майор, и немедленно в разговор вклинился сам, видимо подслушивавший, Трезоров:
- Саша, уходить тебе надо. - Голос у него был испуганно-усталый, - видимо, ему действительно поломали ребра, и говорил он поэтому приглушенно-тихо. - Эти сволочи тебя искали, и я тебя, Саша, сдал, иначе убили бы, телефон твой отдал. - Он замолк на мгновение. - Саша, прости, если можешь, яйца мне отрезать хотели, и я сказал…
- Сколько их? - Майору вдруг стало легко и спокойно, и, не дослушав до конца трезоровский лепет о том, что бандитов было немерено, он пожелал: - Поправляйся, болезный, - и трубку повесил.
Хорошо еще, что кинодеятелю был известен телефон только квартиры Сарычева, и, представив, что сейчас творится там, Александр Степанович усмехнулся зло, а потом, подумав внезапно: "А чего гадать-то, надо съездить и посмотреть", принялся распускать ремни на свертке из овечьей шкуры.
Не доезжая до своего дома, майор завернул меч в ватник и, зажав сверток под мышкой, гуляющей походкой направился к своей парадной. Машин вокруг было припарковано множество, но сразу же Сарычев ощутил, что два "мерса" и джип "гранд-чероки" стоят как раз напротив входной двери - по его душу, и наверняка те, что наверху, уже держат стволы на "босоножке".
Спокойно зашел майор в парадную и, отбросив ватник, примерился к мечу, а Свалидор сказал: "Хороший клинок и заточен по-боевому, но для одной руки тяжеловат" - и, перехватив оружие двойным хватом, Сарычев направился к своей двери и на мгновение замер.
В квартиру набилось сразу шесть человек, снизу на лестнице слышались крадущиеся шаги, и, подумав мельком: "Уважают, сволочи", Александр Степанович сильнейшим йоко-гири - боковым ударом ноги - сорвал замки и ворвался внутрь. Такого никто не ожидал, и, сделав боевой разворот, Сарычев мгновенно перерезал горло трем стоящим в прихожей бандитам и сейчас же, проколов насквозь через закрытую дверь сортира сидевшего на горшке страдальца, устремился в комнату. Там его уже ждали, и, отрубив в локте руку со стволом у одного не в меру резвого стрелка, майор закрылся им от выстрелов его коллеги и уже из-за безжизненного тела мгновенно пронзил тому мозг.
На секунду воцарилась тишина, но Сарычев был начеку, и, как только в квартиру осторожно зашли трое молодых людей с пистолетами наготове и, увидав мертвые тела, распростертые в луже крови, испуганно замерли, он с быстротою молнии зарубил их, причем одного - "ударом монашеского плаща". Враг при этом рассекается косым ударом от левой ключицы до пояса, верхняя часть его тела откидывается в сторону и обнажается печень, которую при желании можно вырвать и съесть, что самураи практиковали весьма часто. Как Александр Степанович ни был голоден, но делать он этого не стал, а, на секунду замерев и вслушавшись в происходившее на лестнице, бросился вниз - предстояло еще поговорить с теми, кто затаился в автотранспорте. На площадке второго этажа его снова поджидали; уйдя от пули "пластом", майор метнул меч в горло стрелявшему и, резко кувыркнувшись, с ходу вырвал пах у второго стрелка. Вернув себе клинок, он выскочил из парадной и, стремительно пробежав "лесенкой" под выстрелами до джипа, под конец выполнил "лепесток" и, вывернув наружу кишки у палившего в него водилы, уселся за руль.
В это самое время в окнах многострадальной сарычевской квартиры полыхнуло, и раздался сильный взрыв, чему сам Александр Степанович удивился не очень: как и было задумано, вначале бы его "трюмили" до смерти, а потом "послали бы на луну", история обычная, вот только, видно, кто-то из бандитов перебздел и, сидя в машине, включил дистанционный взрыватель раньше времени. Как бы в подтверждение его мыслей оба "мерседеса" взревели двигателями и рванули в разные стороны. "Хорошо, что ремонт в квартире не делал", - подумал Сарычев и, выбрав иномарку покрупнее, припустил следом.
Джип был просто замечательный - мощный, удобный, на классной "мишелиновской" резине, - и, быстро срезав угол через детскую площадку, майор "мерседес" достал и, не мудрствуя лукаво, шмякнул его с ходу массивным бампером в зад таким образом, что понесло того на бетонный столб, однако водила справился и иномарку вывернул, а из заднего бокового окна кто-то высунул "шмайсер". Выстрелов Сарычев дожидаться не стал, а присев под руль, услышал, как пули начали поганить подголовники кресел, и, резко уйдя вправо, из-под обстрела ушел. В следующее мгновение он уже "мерседес" достал и, обогнав, резко крутанул руль влево.
Скорость у обеих машин была приличной - где-то под сотню, а свежевыпавший снежок никто не убирал, и, потеряв управление, бандитская лайба стремительно начала скользить по трамвайным путям и, смяв узорчатую ограду, спикировала носом вниз, на покрытый торосами невский лед. Сейчас же громыхнуло, "мерседес" вспыхнул, как будто сделан был из бумаги, и начал медленно проваливаться в мутные воды. Зрелище было удивительно красивым, как в кино, все граждане повылазили из своих машин, однако любоваться майор не стал, а, съехав с моста, вырулил на набережную и степенно припарковался.
Ехать на джипе далее было делом опасным и неразумным: экипаж уцелевшего "мерса", очевидно, поднял шухер, и черный "гранд-чероки" наверняка уже искала братва, да и менты, как видно, находились при интересе. Сорвав чехол с заднего сиденья, Сарычев завернул в него клинок и, похлопав ласково по рулю, с неохотой выбрался наружу.
Наверху уже вовсю сверкали проблесковые огни - это прибывшие синхронно со "скорой помощью" менты с интересом взирали с моста на огромную черную полынью на невском льду, и развертывания дальнейших событий Александр Степанович решил не дожидаться. Когда впереди показался свет фар, он поднял руку и вскоре уже трясся в кабине старенького, видавшего виды "ЗИЛа" по направлению к своему дому.
Признаки беды были заметны еще издалека - около парадной стояла пара пожарных машин, неподалеку виднелись неизменные милицейские "УАЗы", а также множество машин с красными крестами на бортах.
Приметив стоящую чуть в отдалении черную "тридцать первую", майор сразу понял, из какого она ведомства, и решил особо в родных пенатах не задерживаться. Гуляющей походкой он добрался до своей "девятки" и, пока грелся мотор, тщательно протирал меч и собирался с мыслями.
Самое паршивое во всей этой истории был улизнувший от него экипаж второго "мерседеса". Ребятишки теперь наверняка наведут на него всех своих коллег, да еще и ментов натравят, - коню понятно, что после взрыва никто особо переживать о майоре не будет, а найдут его скорее всего по доверенности на кацевское авто - это только вопрос времени. Александр Степанович на мгновение сделал паузу, и сейчас же мысли его двинулись знакомым курсом. "Как есть хочется", - подумалось сразу, потом перед глазами встала разъяренная физиономия соседа снизу и наконец появились глубокие, как омуты, Машины глаза. "Да, надо сматываться отсюда подальше", - резюмировал Александр Степанович и вздохнул тяжело - очень уж не хотелось.