– Пачему нет? Ребята меня любят, все довольны. Разрастаемся, тренировочную базу построили, ведем переговоры, будем новых игроков покупать, играть стали лучше. В полуфинал европейского кубка вышли.
– А деньги откуда берете?
– Кито ищет, тот всегда… Спорт – это ба-альшой бизнес, умные люди это понимают.
– А кто-нибудь из игроков, тренеров, ничего такого о Рыбаке после его побега не говорил, не упоминал? Может, даже не о встрече, о звонке, письме, записке.
– Не знаю, нет. Поедем, сами спросим?
– В смысле?
– Сейчас как раз тренировка заканчивается, падъедем, пагаварым.
В раздевалке пахло потом, кожей и еще чем-то медицинским – спиртово-ментоловым; два десятка игроков, массажисты, тренеры сидели, стояли, прислонясь к шкафчикам, мяли в руках потные футболки и полотенца. Они только закончили тренировку, явно устали, естественно, хотели помыться и отдохнуть и потому смотрели на Турецкого невесело, и только присутствие Резо не позволяло им разойтись по своим делам. В конце концов, они не обязаны торчать тут и выслушивать какого-то следователя. Хотя бы и из Генпрокуратуры. И если поначалу хоть кто-то проявлял какую-то заинтересованность, то, как только Турецкий объяснил цель этой беседы, всякий интерес тут же пропал.
"Важняк" кратко обрисовал сложившуюся ситуацию и по тому, как никто не отреагировал на известие о побеге и розыске Рыбака, понял, что это для них не новость.
Обстановка, конечно, не располагала к задушевной беседе и откровенности, но это, в конце концов, не намного хуже, чем говорить с каждым из них в отдельности. Когда человек один на один со следователем и ему есть что скрывать, он концентрируется, замыкается, взвешивает каждое слово и каждое движение, и к каждому нужно искать свой ключ, если этот ключ вообще есть. В группе, в команде, люди чувствуют себя куда увереннее, ведь есть вероятность спрятаться, раствориться, остаться незамеченным, и, может быть, что-то: реплика, жест, вздох, взгляд – вылезет-таки наружу.
– Каждый из вас относится к Рыбаку по-своему, кто-то, возможно, считает, что он невиновен и приговор, вынесенный ему, был несправедлив, но это не повод, чтобы укрывать его. Во время его побега погибли люди, потом он убил еще как минимум одного человека и, возможно, будет продолжать убивать. Подумайте, он может прийти к любому из вас, и никто не знает, чем закончится эта встреча.
Футболисты молчали и только переглядывались, недоуменно пожимая плечами, никто не испугался, но и не возмутился.
– Если кто-то из вас что-то видел, слышал, о чем-то знает или догадывается, нам нужно это знать.
– А с чего вы вообще решили, что мы что-то знаем? – спросил массажист, в ситуации вынужденного простоя быстро-быстро перебиравший собственные икроножные мышцы. Ну прямо пианист. Турецкий на секунду даже засмотрелся и подумал, не взять ли телефончик. Нет, не взять.
– Я никого ни в чем не обвиняю, но у Рыбака нет родственников в Москве, нет квартиры, нет денег, а он должен где-то жить, что-то есть, и при этом он еще хочет доказать свою "невиновность", а значит, должен найти какого-то "настоящего" убийцу своей жены…
– Так он все-таки невиновен? – снова спросил массажист.
Футболисты вообще рта не открывали. Может, он у них капитан команды, мелькнула у Турецкого идиотская мысль.
– Я не буду сейчас оспаривать решение суда, потому что у меня лично нет оснований для этого, то есть нет никаких новых улик по этому делу. Со многими из вас он проработал не один год, возможно, вам он верит и думает, что вы верите ему, потому он и придет, а возможно, уже приходил. Если совесть не позволяет вам выдать его милиции, хотя бы объясните ему, что он уже заявил о себе. Достаточно трупов. Если он придет с повинной, его дело обязательно будет направлено на доследование. Невозможно скрываться всю жизнь.
– Что он, идиот, сдаваться – так и так стенка.
Турецкий не стал отвечать.
– Я не требую немедленного ответа и не прошу поднять руки тех, кто встречался с ним после побега, я оставляю вам мой телефон, и вы можете позвонить, не называя имени. Меня интересует все: малейшие подробности, самые незначительные детали. Никаких последствий для заявителя, даже если он укрывал Рыбака, не будет, я обещаю. Мне нужен только сам Рыбак.
Все молчали. На номер, который Турецкий размашисто начертал маркером на дверце чьего-то шкафчика, демонстративно никто не смотрел, зато на "важняка" смотрели тяжело, практически с презрением. Обещаниям они, конечно, не поверили, как едва ли поверили и тому, что Рыбак стал маньяком-убийцей.
Кто– то спросил нетерпеливо у Резо:
– Все? Можно идти?
Турецкому стало ясно, что дальнейшие увещевания ни к чему не приведут.
– У меня все, – сказал он.
Президент кивнул, и они с явным облегчением зашевелились, переговариваясь, потянулись в душ.
Разумеется, чего и следовало ожидать.
Оставшиеся в раздевалке тренеры и массажисты косились на "важняка", ожидая, когда же он наконец оставит их в покое.
– Что дальше? – спросил Резо.
– Ничего.
Президент, улыбаясь, сказал:
– Тогда я поехал работать. Трудиться! Если вам что-то понадобится…
– Спасибо.
Собравшись уже уходить, Турецкий вдруг передумал и подошел к массажисту, который единственный за всю "лекцию" сказал хоть слово.
– Пойдемте покурим на воздухе.
– Не курю и вам не советую, – демонстративно огрызнулся массажист.
– Тогда просто подышим.
Крыть было нечем. Он нехотя поднялся и вышел за следователем. Тоскливо глянул на сигарету в руке Турецкого, отравлявшую местную экологию.
– Что вам от меня нужно, не знаю я ничего. Не знаю я ничего, что вам от меня нужно, – массажист доходчиво повторил свою фразу с конца.
– А если бы знали, сказали бы?
– Нет, – не задумываясь, ответил массажист.
– Так не знаете или не скажете?
– Не знаю. И оставьте ребят в покое, у них ответственная игра на носу.
Нет, все правильно. Постояли, послушали, наплевали и растерли. Как им объяснить, что не все в милиции и прокуратуре продажные сволочи? А никак не объяснить. Потому что продажных и сволочей больше, и если они верят Рыбаку, значит, автоматически не верят никому из органов, а значит, и не надо ломать комедию, клясться в собственной честности-неподкупности-беспристрастн# ости. Само собой, никто из них не позвонит.
Хотя, если Рыбак вообще к ним не обратится, это все не имеет никакого значения.
В прокуратуру Турецкий приехал в препаскуднейшем настроении, с твердым намерением тут же вызвонить Грязнова и пойти пить пиво. Но под дверью в нетерпении пританцовывал Артур, который сиял, как юбилейный рубль, и был явно распираем желанием поделиться с шефом очередным гениальным открытием.
– Сан Борисыч, пистолетик нашелся!
– Ну и слава богу. – Черт, какая же все-таки собачья работа, с тоской подумал Турецкий. – Пойдем пиво пить.
– Я пиво не пью.
– Рядом постоишь.
Вышли на улицу, свернули в Столешников переулок и засели в ближайшем же кафе. Артур, для компании заказавший колу, все подсовывал Турецкому папку, но "важняк" взялся за бумаги только после второй банки, когда немного отпустило, улеглась кутерьма в голове, вернулось самоуважение и выяснилось, что солнце светит.
Итак?
РАПОРТ
16.04 я был вызван телефонным звонком гр. Линейкина И. И., пенсионера, проживающего по адресу: Сиреневый бульвар, дом 13а, квартира 17, и жаловавшегося на шумные звуки петард.
Прибыл по вызову в 21.22. Мною обнаружены во дворе бывшего детсада No 1341, ныне состоящего на капитальном ремонте, школьники Одиненко, Паршин и Рюмин, которые жгли костер и взрывали в пламени боевые патроны от пистолета ТТ. При моем появлении нарушители попытались скрыться, но были мною задержаны и опрошены в присутствии родителей.
Все трое показали, что в 16.04 по дороге из школы нашли пистолет висящим на решетке водослива на улице 3-я Парковая. В 21.00 Одиненко, Паршин и Рюмин собрались на территории вышеупомянутого детсада, чтобы пострелять, но пистолет оказался неисправен, после чего последовало предложение Паршина взорвать патроны.
Пистолет и оставшиеся пять патронов изъяты, Одиненко, Паршин и Рюмин дактилоскопированы. Ст. л-т Володин трогал оружие только через ткань носового платка.
Старший лейтенант Володин.
"…На рукоятке пистолета ТТ обнаружены замытые следы крови и несколько головных волосков мужчины европеоида, 45-50 лет, блондина.
Кроме отпечатков, переданных мне для сличения, на патроне, заклиненном в стволе, обнаружен сильно смазанный оттиск большого пальца левой руки. Отпечаток без дополнительных параметров идентификации не поддается. Рыбаку не принадлежит.
По итогам баллистической экспертизы исследуемый пистолет ТТ в более ранних уголовных делах с применением огнестрельного оружия не отмечен…"
"…Сравнительная экспертиза волос, обнаруженных на рукоятке пистолета ТТ, с волосами гр. Штайна Г. О. показала, что волосы на рукоятке принадлежат Штайну Г. О. Группа крови убитого и группа крови с рукоятки также совпадают…"
– Теперь мы знаем, почему он не стрелял, – сообщил Артур, когда Турецкий окончил чтение и потянулся за третьей порцией пива.
– Откуда мы это знаем? – осведомился Турецкий.
– Баллисты сказали, что этот пистолет с момента сборки никто не чистил, потому и заклинило.
– Выяснить бы еще, где Рыбак его взял и почему после убийства выбросил.
– Выбросил, потому что сломан, а пугать и дубинкой можно. Или бейсбольной битой. А где взял? Купил или одолжил у друзей-знакомых. Нам и так повезло, что мы его вообще нашли.
Турецкий отодвинул от себя третью пустую банку, поднял вверх указательный палец и патетически заявил:
– Запомните, молодой человек, следователям Генпрокуратуры никогда не везет. Везение тут ни при чем. Если что-то попадает им в руки, значит, это результат методичной, тяжелой, изнурительной работы.
– Запомнил, – немедленно поклялся Артур. – А с отпечатком мне ситуация нравится: идентификации без каких-то там параметров не поддается, но Рыбаку не принадлежит! Эксперты – ушлые ребята, перетруждаться не хотят. Правда, патрон мог лапать кто угодно.
ГРЯЗНОВ
Ночью их разбудил телефонный звонок. Алина спросонья нашарила трубку. Долго слушала, потом сказала:
– Ничего не понимаю… Это вас. – Она так и не перешла на "ты".
Грязнов, едва глянув на часы и все еще не вполне проснувшись, все же успел подумать, какой это мерзавец его смог вычислить дома у Алины, да еще и проверить это звонком в половине четвертого. Не иначе Турецкий. Больше некому.
– Вячеслав Иваныч, – директивно заявила трубка, – есть разговор. – Это был замминистра, и остатки сна как рукой сняло. – Как поживает беглый заключенный Рыбак? Как он спит? Надеюсь, хоть не слишком уютно?
Когда у замминистра просыпалось чувство юмора, это был совсем плохой признак.
– В общем, так, – заявил он. – Меня тоже сейчас подняли, так что уж извини. Министр звонил. Дал указание немедленно заканчивать с этим делом. Терпение, говорит, у меня, то есть у него, лопнуло. Рыбак твой совсем обнаглел. Он банк ограбил. Он еще, оказывается, и медвежатник.
– Что?!
– Что слышал. Аникор-банк, слышал про такую организацию?
– Да. – Грязнов немедленно вспомнил, что покойный Патрушев, деньгами да и телом которого воспользовался Рыбак, работал как раз в Аникор-банке. Очень странное совпадение.
– Откуда это ты слышал? – удивленно спросил замминистра.
– А что, Аникор-банк – это какое-то секретное слово? – зло ответил Грязнов. – Вроде пароля доступа к ядерной кнопке?
– Да нет, конечно, не горячись. Уж не знаю, какого лешего ему там надо было, только ни денег, ни документов он не унес. А вот отпечатки свои оставил.
– Так разве ж это грабеж – если он ничего не украл, а совсем наоборот, что-то даже принес.
– Ты не остри. В банке пропал сотовый телефон. У него, видно, совсем мозгов нет. Его же по нему как по маяку вычислят. Министр сказал, что при задержании Рыбака можно кончать. За сопротивление, так сказать. Надоел, в конце концов. Ответственности ты не несешь.
Грязнов молчал.
– А министр злой как черт. Кажется, опять кому-то в шахматы проиграл. Совсем мужик на них помешался, азартный стал, просто ужас. Так, это я не говорил. Ты слышишь, Вячеслав Иваныч? Короче, собирайся, если хочешь успеть, на рассвете Рыбака будут брать. Позвонят на трубочку банковскую и засекут. Теперь самое главное. Люди для этого дела – для ликвидации – уже выделены. Те еще головорезы. Церемониться не будут. Твоя же миссия вроде как исчерпана. Министр персонально распорядился тебя к ликвидации не привлекать и информацией этой даже не снабжать. Так что я сейчас нарушаю, соображаешь? Хочу дать тебе шанс. Потому и нашел тебя у Севостьяновой. Попробуй возьми Рыбака сам. Или кончи. Но своих людей тебе привлекать категорически запрещаю. Никто ничего не должен знать. Все, отбой.
ТУРЕЦКИЙ
Ночью Турецкого мучили кошмары с участием Наташи Гримм. Сытый по горло немецкими журналистами и скорбью их о погибшем чиновнике, он принялся сочинять гневную отповедь, едва открыв глаза: не дай бог, вызовет меня Костя сегодня спозаранку на ковер – ни хрена я ему внимать не стану. У вас международная напряженность с осложнениями? Желаете разрядки? Элементарно! Обращайтесь к старшему следователю по особо важным делам Турецкому А. Б. Он, то есть я, собирает пресс-конференцию и популярно всем объясняет: покойный был гиперсексуален – раз. Отсюда бесконечные бабы – два. Отсюда убийство на почве ревности – три. Подробностей желаете? Подробности из зала суда, а пока тайна следствия – четыре! Кому по-прежнему неймется, может разыскать всех любовниц безвременно павшего на амурном фронте г-на Штайна и организовать круглый стол. Телемост! А Наташу Гримм на время конференции задержать под благовидным предлогом. За нарушение общественного порядка. За хамство. За наглость. За идиотизм. За что угодно. На семьдесят два часа, пусть сидит и тренируется быть скромнее, скромность украшает.
Желание устроить скандал с приходом на работу только усилилось. Турецкий поймал себя на том, что поглядывает на телефон с надеждой: мол, ты только позвони, и уж я тогда устрою! Уж я устрою…
Меркулов звонить не стал, посетил лично и справился о самочувствии. Что было немедленно расценено как плохая примета: видимого повода для визита нет. Если по служебной надобности – вызвал бы к себе. Если по старой дружбе – выбрал бы свободную минуту, а свободных минут у Кости практически не бывает, во всяком случае, не в такое время.
– Спасибо, Константин Дмитрич, – ответил Турецкий, тщательно взвешивая слова. – Стараюсь быть в форме. Борюсь с рутиной, готовлюсь к неожиданностям.
– Ты прямо дипломат.
– Конечно! Если будешь доставать – сбегу в МИД. – Меркулов, как вошел, так и остался стоять у порога, отчего Турецкому стало неловко. – Что ты застрял, как неродной, садись, сейчас чаю заварю для дорогого начальства, ты ведь кофе не пьешь.
– Это хорошо, – согласился он, присаживаясь. – Кофе, кстати, тоже хорошо бы, сто лет уже не пробовал.
– А что означает первое хорошо? – насторожился Турецкий.
– Хорошо, что ты у нас дипломат. Как раз имеется для тебя дипломатическая миссия.
Турецкий чуть не поперхнулся. Но пересилил себя, не стал задавать ни один из вертевшихся на языке вопросов, спокойно продолжал колдовать над кофеваркой. Интересно, сколько же надо молчать, чтобы замгенерального открыл рот первым? Минуту? Нет, две минуты? Три.
– Почему молчишь? Подробностями не интересуешься?
– Меня с детства приучили не перебивать старших, – ответствовал Турецкий, не отрываясь от своего занятия. – Все равно они всегда оказываются правы.
– Ладно, убедил, заканчиваем политес.
– Да я и не начинал, – заметил Турецкий почти без ехидства.
– Все-все, проехали! – Меркулов развалился на стуле поудобнее, давая тем самым понять, что разговор переходит в иную плоскость. – У тебя подозреваемый есть?
– Есть.
– Мотив, орудие убийства у тебя тоже есть. Подозреваемого твоего ловит за тебя Грязнов.
– Он его за побег ловит, – уточнил Турецкий.
– В общем, неотложных дел у тебя, как я понимаю, нет.
– Сколько сахара?
– Не надо. Одним словом, так: пока Слава гоняется за Рыбаком и ты все равно не в состоянии ему помочь, слетай, пожалуйста, в Германию – утихомирь немцев по возможности. Они мне уже дырку в темени прогрызли.
– Что я буду там делать?! – возмутился Турецкий. – Выступлю в бундестаге с законодательной инициативой? Пусть в срочном порядке введут цензуру в прессе и на телевидении на время расследования дела Штайна.
– Штайн проживал в Мюнхене, – Меркулов никак не прореагировал на его выпад, – нанесешь визит в управление полиции, встретишься с семьей, если журналисты пожелают обратить на тебя внимание – тем лучше, скажешь пару слов со значительным видом. И больше ничего. Заключать кемп-дэвидские соглашения от тебя не требуется. Заглянешь к Реддвею в гости, проспишься и можешь возвращаться. Я его уже предупредил.
– Угу, – с досадой потревоженного лежебоки процедил Турецкий. – В гостях хорошо. А дома у меня нету… Погоди, Дмитрич! – запротестовал он, видя, что Меркулов собирается уходить. – Объясни, пожалуйста, зачем нужна вся эта канитель?! Почему мы не можем просто пригласить их официальных представителей и объяснить им все как есть? Они что, дети малые, станут на каждом углу трепать языком и разглашать тайну следствия?
– Не удовлетворят их наши доводы, – возразил Меркулов, обернувшись в дверях, – не удовлетворят, пока мы не задержим подозреваемого и он не сознается по всем пунктам. Съездишь, как знать, вдруг откопаешь что-нибудь интересное, – высказал он последний аргумент, – после обеда загляни ко мне оформить бумаги. – И, не желая более продолжать дискуссию, поскорей ретировался.
Смирившись с тем, что лететь все-таки придется, Турецкий принялся уговаривать себя, что это, в сущности, не так уж плохо и только обрюзгший, обленившийся, замшелый старпер может не радоваться такой возможности. Один вопрос: что же тут, собственно, "такого" и что это за "возможность"? Лет десять назад он бы, конечно, с радостью превеликой. А теперь… Видел он в гробу все их "возможности" с нашими командировочными в кармане. Ну выпьет не со Славкой, а с Реддвеем – какое-никакое разнообразие; Питеру еще, как обычно, презент требуется, благо есть одна вещичка…
Реддвей обрадовался страшно, долго тискал руку, утомил расспросами, и Турецкий испытал немалое облегчение, когда официальная часть встречи наконец завершилась.
– Чем побалуешь? – поинтересовался хозяин уже в своем кабинете, с азартом собирателя предчувствуя пополнение коллекции "русского и новорусского колорита", как окрестил ее Турецкий.
– Гамлет, принц Датский. На фене. В суперобложке.
– Ну-ка, ну-ка. – Реддвей заинтересованно пролистнул несколько страниц. – А что значит: "…на нарах датских паханов у фраеров и шмар не проканает…"? А…