Да, черт возьми! Ведь это – полицейский, который всеми силами пытается помешать крупным мошенникам продолжать свои подвиги, а также стремится отомстить за своего коллегу, убитого в этом самом отеле!
Это – мужчина, который не имеет возможности одеваться у английских портных, у которого нет времени каждое утро ходить к маникюрше и жена которого, смирившись, вот уже три дня напрасно готовит ему обед, не зная, все ли с ним в порядке.
Это – комиссар первого класса с жалованьем в две тысячи двести франков в месяц, который, закончив дело и посадив убийц в камеру, должен часами сидеть за столом, составляя список своих расходов, прикрепляя к нему чеки и оправдательные документы, а затем еще долго препираться с кассиром!
У Мегрэ не было ни машины, ни миллионов, ни многочисленных помощников. И если он позволял себе привлекать к делу одного-двух полицейских, потом ему приходилось доказывать необходимость этого.
Петерс Латыш в двух шагах от него расплачивался за свой аперитив банкнотой в пятьдесят франков, не требуя сдачи. Это было либо настоящей манией, либо блефом! Затем он вошел в магазин мужской одежды и (разумеется, ради развлечения) целых полчаса выбирал себе дюжину галстуков и три домашних халата, после чего небрежно бросил свою визитку на стойку и направился к выходу в сопровождении заискивающего, с иголочки одетого продавца.
Похоже, рана действительно воспалилась. Иногда все плечо пронзала острая боль, и у Мегрэ ныла грудь, словно желудок тоже вышел из строя.
Улица Мира, площадь Вандом, улица Фобур-Сент-Оноре! Петерс Латыш продолжал свою прогулку.
Наконец, "Маджестик", лакеи которого бросились открывать ему дверь.
– Шеф…
– Опять ты?
Это был инспектор Дюфур, нерешительно топтавшийся на месте, и в глазах его сквозила тревога.
– Послушайте… Она исчезла…
– Что ты несешь?
– Клянусь, я сделал все, что мог! Она вышла из "Селекта". Минуту спустя зашла в дом номер 52, там находится ателье. Я ждал целый час, пока не догадался спросить швейцара. Ее никто не видел в салонах второго этажа. Она просто прошла через здание, там есть выход на улицу Берри…
– Ладно!
– Что мне делать дальше?
– Отдыхать!
Дюфур посмотрел на Мегрэ и виновато отвел взгляд.
– Клянусь вам, я…
К большому удивлению инспектора, комиссар похлопал его по плечу.
– Ты славный парень, Дюфур! Не переживай!
И он вошел в "Маджестик". Заметив кислую гримасу управляющего, усмехнулся ему в ответ.
– Что Латыш?
– Только что поднялся в свой номер.
Мегрэ решил поехать на лифте.
– Третий этаж.
Он набил трубку табаком и, усмехнувшись еще горше, осознал, что не курил уже несколько часов.
Оказавшись перед дверью семнадцатого номера, он без колебаний постучал. Ему крикнули: "Войдите!" Что он и сделал, закрыв за собой дверь.
В гостиной, помимо радиаторов, был еще и камин, но огонь в нем разжигали, скорее всего, в декоративных целях. Латыш, облокотившись на каминную полку, подталкивал носком ботинка какую-то бумагу, явно желая, чтобы она быстрее сгорела.
С первого же взгляда Мегрэ понял, что Латыш уже не так спокоен, как раньше, но комиссар прекрасно владел собой и ничем не выдал своей радости.
Своей огромной рукой он взялся за спинку крошечного золоченого стула на хрупких ножках и, поставив его в метре от камина, уселся верхом.
Возможно, дело было в его трубке, вновь оказавшейся в зубах? Или причиной стала реакция всего его существа на состояние подавленности, скорее, даже нерешительности, которое ему пришлось пережить?
Как бы то ни было, но в эту минуту он был тверд, как никогда. Он стал дважды Мегрэ, если можно так выразиться. Массив, вырубленный из старого дуба, а если быть точнее, из камня.
Он положил оба локтя на спинку стула. И чувствовалось, что, доведенный до крайности, он вполне может взять противника за горло своими огромными ручищами и ударить головой об стену.
– Мортимер вернулся? – произнес он.
Латыш, не сводивший глаз с догорающей бумаги, медленно поднял голову.
– Не знаю.
Его пальцы судорожно сжались, что не ускользнуло от внимания Мегрэ. Он также заметил, что возле спальни стоял чемодан, которого прежде в номере не было.
Это была дешевая дорожная сумка, стоившая не больше сотни франков, которая совершенно не вписывалась в общий интерьер.
– Что внутри?
Латыш не ответил. Только лицо его нервно дернулось. Наконец он спросил:
– Вы меня арестуете?
Казалось, в его встревоженном голосе проскользнуло некое подобие облегчения.
– Не сейчас.
Мегрэ встал, подошел к сумке, подвинул ее ногой к камину и открыл.
Там оказался совершенно новый серый костюм, купленный в магазине: на нем еще висел ценник.
Комиссар снял телефонную трубку.
– Алло!.. Мортимер вернулся? Нет?.. Кто-нибудь приходил в семнадцатый номер? Алло!.. Да… Пакет из магазина одежды на Больших бульварах? Нет, не нужно его сюда приносить…
Он повесил трубку, спросил с хмурым видом:
– Где Анна Горскина?
Наконец-то он чувствовал, что идет в правильном направлении!
– Ищите.
– Иными словами, ее нет в номере. Но она здесь была. Принесла эту сумку и письмо.
Поспешным движением Латыш разбросал пепел от сгоревшей бумаги, так что от него осталась только пыль.
Комиссар понимал, что сейчас не время бросать слова на ветер: он напал на нужный след, но из-за малейшего неверного шага может потерять свое преимущество.
Повинуясь привычке, он встал и так порывисто шагнул к камину, что Петерс вздрогнул и сделал едва уловимый жест, словно защищаясь, но тут же опустил руки и покраснел.
Потому что Мегрэ просто подставил спину огню. Он курил свою трубку мелкими глубокими затяжками.
Повисла долгая тяжелая пауза, наполненная таким глубоким смыслом, что это действовало на нервы.
Латыш был весь как на иголках, но старался сохранять хладнокровие. Вслед за Мегрэ он закурил сигару.
Комиссар принялся расхаживать по комнате, хотел опереться на круглый столик с телефоном, но чуть не сломал его.
Его собеседник не видел, что он нажал на кнопку, не сняв трубку. Результат не заставил себя ждать. Раздался звонок из администрации отеля:
– Алло! Вы звонили?
– Алло! Да… Что вы говорите?
– Алло! Это администрация отеля!
И Мегрэ с невозмутимым видом произнес:
– Алло!.. Да… Мортимер?.. Спасибо! Я к нему сейчас подойду.
– Алло! Алло!..
Не успел он положить трубку, как телефон зазвонил снова. Голос управляющего настаивал:
– Что происходит? Я ничего не понимаю!
– Черт! – выругался Мегрэ.
И посмотрел на Латыша, который сильно побледнел и, похоже, был не против сбежать.
– Ничего страшного! – сказал ему комиссар. – Мортимер-Левингстон вернулся. Я попросил, чтобы меня предупредили.
Он увидел, что лоб его собеседника покрылся испариной.
– Мы говорили о дорожной сумке и письме, которое в нем лежало. Анна Горскина…
– Мы не говорили об Анне.
– Правда? А мне показалось… Что, письмо разве не от нее?
– Послушайте…
Латыш дрожал всем телом. Это бросалось в глаза. Он очень сильно нервничал. Все его лицо, все тело странно подергивались.
– Послушайте!..
– Слушаю! – процедил Мегрэ, стоя спиной к огню.
Его рука скользнула к кобуре. Ему хватило бы секунды, чтобы прицелиться. Он улыбался, но при этом был предельно внимателен.
– Ну что же вы? Я ведь сказал, что слушаю.
Латыш, схватив бутылку виски, пробормотал сквозь зубы:
– Будь что будет!
Налив себе полный стакан, он залпом проглотил его и посмотрел на Мегрэ помутневшим взглядом Федора Юровича; на его подбородке блестела капля виски.
Глава 13
Два Петерса
Никогда еще Мегрэ не видел такого мгновенного опьянения. Правда, он также никогда не видел, чтобы человек залпом осушил полный стакан шестидесятиградусного виски, вновь наполнил его и опять осушил, затем наполнил в третий раз, потряс бутылку и выпил все до последней капли.
Результат был впечатляющим. Петерс Латыш побагровел, секунду спустя побледнел. На щеках, правда, остались неровные пятна. Губы стали бесцветными. Он ухватился рукой за круглый столик, сделал несколько неуверенных шагов и пробормотал пьяным голосом:
– Вы ведь этого хотели?
И рассмеялся странным смехом, в котором было все: страх, ирония, горечь и, возможно, отчаяние. Он опрокинул стул, попытавшись опереться на него, вытер пот со лба.
– Заметьте, сами бы вы не догадались. Это все случайность…
Мегрэ стоял неподвижно. Он чувствовал себя настолько неуютно, что хотел уже положить конец этому жалкому зрелищу, заставив своего собеседника принять или понюхать какое-нибудь средство для протрезвления.
Комиссар присутствовал при таком же перевоплощении, что и утром, но на этот раз оно было в десятки, в сотни раз сильнее.
Всего несколько минут назад он имел дело с уверенным в себе мужчиной, обладающим острым умом и недюжинной силой воли.
С человеком, вращающимся в высшем обществе, обладающим обширными знаниями и безупречными манерами.
А сейчас перед ним был настоящий комок нервов, марионетка в руках обезумевшего кукловода, с судорожно подергивающимся бледным лицом и мутными глазами.
Латыш смеялся! Но, продолжая смеяться и бесцельно бродить по комнате, он как будто к чему-то прислушивался, наклоняя голову, словно пытался услышать что-то у себя под ногами.
А внизу находился номер Мортимера.
– Все было отлично придумано! – хрипло выкрикнул Латыш. – И вы бы ничего не поняли! Только случайность, говорю вам, скорее, даже цепь случайностей!
Он уперся в стену и остался стоять, прислонившись к ней спиной и чуть съехав набок; лицо его исказила гримаса боли, ведь от этого ненормального опьянения, граничащего с отравлением, у него, должно быть, раскалывалась голова.
– Ну же… Попробуйте угадать, пока еще не поздно, какой я Петерс? На вашем языке имя "Петерс" похоже на слово "шут", не так ли?
Зрелище было одновременно отвратительным и грустным, комичным и невыносимым. И с каждой секундой опьянение лишь усиливалось.
– Странно, что они не идут! Но они придут! И тогда… Ну же! Угадайте! Какой Петерс?..
Внезапно его поведение изменилось: он обхватил голову обеими руками, и на его лице отразилось физическое страдание.
– Вы никогда не поймете… История двух Петерсов… Так похоже на Каина и Авеля… Вы, должно быть, католик. А в нашей стране все протестанты, не расстаются с Библией. Но все напрасно… Я-то уверен, что Каин был добрым и доверчивым малым. А вот Авель…
В коридоре послышались шаги. Дверь распахнулась.
Мегрэ был настолько взволнован, что с силой сжал трубку зубами.
Ведь в номер вошел Мортимер собственной персоной, в меховом пальто, с оживленным лицом человека, который только что вкусно пообедал в хорошей компании.
Его окружал легкий аромат ликера и сигар.
Не успел он ступить в гостиную, как выражение его лица изменилось. Он резко побледнел. Мегрэ заметил некую асимметрию, трудно поддающуюся определению, которая придавала лицу американца выражение какой-то растерянности.
Чувствовалось, что он только что вошел в здание. Складки его одежды еще хранили запах улицы.
Представление разворачивалось с двух сторон сразу. И комиссар не мог видеть всего.
Он больше смотрел на Латыша, который, успокоившись, пытался вновь обрести ясность мысли. Но было уже поздно. Доза оказалась слишком велика. Он сам это чувствовал и в отчаянном усилии напрягал свою волю.
Гримасы на его лице сменяли друг друга. Должно быть, он видел людей и предметы сквозь искажающую пелену тумана. Отпустив столик, он чуть было не упал, но каким-то чудом удержал равновесие, опустившись до почти критической точки.
– Мой дорогой Мор… – начал он.
Встретив взгляд комиссара, он произнес другим тоном:
– Что ж, тем хуже!.. Тем…
Хлопнула дверь. Послышались торопливые удаляющиеся шаги. Мортимер предпочел поспешно удалиться. В ту же секунду Латыш рухнул в кресло.
Мегрэ одним прыжком оказался у двери. Однако, прежде чем броситься в коридор, он прислушался.
Но среди множества звуков отеля уже было сложно различить шаги американца.
– Я же говорил вам, что вы этого хотели! – запинаясь, пролепетал Петерс и продолжил что-то бормотать на незнакомом языке.
Комиссар запер дверь на ключ, торопливо прошел по коридору и бегом бросился вниз по лестнице.
Он спустился на площадку второго этажа как раз вовремя, чтобы перехватить убегающую женщину. Он ощутил легкий запах пудры.
Его левая рука вцепилась в одежду беглянки, правой он схватил за запястье; пистолет выпал из ее руки, в ту же секунду раздался выстрел, и стекло лифта разлетелось вдребезги.
Женщина отчаянно вырывалась. Она обладала недюжинной силой. Комиссару не оставалось ничего другого, как вывернуть ей руку, и тогда она упала на колени и прошипела:
– Пусти!..
В отеле началась суматоха. Из всех коридоров, входов и выходов доносился непривычный шум.
Первой прибежала горничная в черно-белой униформе, воздела руки к небу и в ужасе бросилась прочь.
– Стоять! – приказал Мегрэ, обращаясь не к горничной, а к своей пленнице.
Обе женщины замерли на месте. Горничная воскликнула:
– Пощадите! Я ничего не сделала…
И с этого момента вокруг начался хаос. Люди прибывали одновременно отовсюду. Управляющий отчаянно жестикулировал, стоя посреди толпы. Чуть поодаль собрались женщины в вечерних платьях, и все это сопровождалось несмолкающей какофонией.
Не обращая внимания на суматоху, Мегрэ наклонился и надел наручники своей пленнице, которая была не кем иным, как Анной Горскиной. Она ожесточенно сопротивлялась. В пылу борьбы у нее порвалось платье и обнажилась грудь, но она все равно была прекрасна со своими сверкающими глазами и искаженным яростью ртом.
– Номер Мортимера! – бросил комиссар управляющему.
Но у того уже голова шла кругом. И Мегрэ один был спокоен среди этих охваченных паникой людей, которые натыкались друг на друга, а женщины к тому же кричали, плакали или топали ногами.
Апартаменты американца находились всего в нескольких шагах. Полицейскому не пришлось открывать дверь: она была распахнута настежь. Он увидел окровавленное тело, которое еще шевелилось на полу.
Тогда он бегом поднялся этажом выше, постучал в дверь, которую сам запер на ключ, ничего не услышал в ответ и принялся открывать замок.
Номер Латыша был пуст!
Дорожная сумка по-прежнему стояла на полу, возле камина, костюм лежал поперек нее.
В открытое окно врывался холод. Оно выходило во двор, узкий, словно колодец. Внизу можно было различить темные прямоугольники трех дверей.
Мегрэ, тяжело ступая, спустился вниз и обнаружил, что толпа немного успокоилась. Среди клиентов оказался доктор. Но собравшихся женщин и мужчин совершенно не интересовал Мортимер, над которым склонился врач.
Все взгляды были устремлены на еврейку, сидевшую в наручниках посреди коридора и посылавшую проклятия и угрозы окружившим ее людям.
Ее шляпа слетела с головы. Сальные пряди волос падали на лицо.
Из лифта с разбитым стеклом вышел один из переводчиков администрации в сопровождении полицейского.
– Уведите, – распорядился Мегрэ.
За его спиной раздались невнятные возгласы протеста. Казалось, комиссар заполнил собой весь коридор.
Тяжеловесный, упрямый, он подошел к телу Мортимера.
– Ну что?
Врач пустился в путаные объяснения: он оказался немцем, плохо говорящим по-французски, и, рассказывая, смешивал два языка.
Нижняя часть лица миллиардера практически исчезла. Вместо нее зияла широкая красно-черная рана.
Тем не менее рот открылся, рот, который уже трудно было назвать ртом, и оттуда вместе с кровью вырвалось бормотание.
Никто ничего не понял: ни Мегрэ, ни врач (который, как позже выяснилось, был профессором Боннского университета), ни стоявшие рядом два-три человека.
На меховом пальто американца виднелся пепел от сигары. Одна рука лежала широко раскрытой, с растопыренными пальцами.
– Мертв? – спросил комиссар.
Врач отрицательно покачал головой, и оба мужчины замолчали.
Шум в коридоре постепенно стихал. Полицейский шаг за шагом оттеснял сопротивляющихся зевак.
Губы Мортимера сомкнулись, затем снова раздвинулись. Врач несколько секунд сидел неподвижно.
– Мертв, да… Это было тяжело.
Кто-то наступил на полу мехового пальто, на которой остался четкий отпечаток подошвы.
В дверном проеме возник полицейский в мундире с серебряными галунами, немного помолчал.
– Какие будут указания?
– Выведите отсюда всех, без исключения, – велел Мегрэ.
– Там женщина кричит…
– Пусть кричит.
И он подошел к камину, в котором не было огня.
Глава 14
Корпорация "Угала"
Каждая нация обладает особым запахом, который зачастую вызывает отвращение у представителей других национальностей. Комиссар Мегрэ уже открыл окно и курил без перерыва, но запах все равно проникал в его ноздри.
Возможно, отель "У Сицилийского короля" был просто пропитан им? Или запах шел с улицы? Он начинал ощущаться, как только хозяин в черной ермолке приоткрывал свое окошко. И усиливался по мере того, как комиссар поднимался по лестнице.
В комнате Анны Горскиной запах был особенно насыщенным. Правда, по всему номеру была разбросана еда. Рыхлая, отвратительно-розовая колбаса, нашпигованная чесноком. В тарелке – жареная рыба, плавающая в терпком соусе.
Окурки папирос. Остатки чая на дне полудюжины чашек.
От простыней, постельного белья, которые казались еще влажными, шел затхлый запах никогда не проветриваемой спальни.
Вспоров матрас, Мегрэ обнаружил серый холщовый мешочек. Из него выпало несколько фотографий и диплом.
На одной из фотографий была изображена мощеная улица под уклоном, вдоль которой выстроились старые дома с островерхими крышами, как в Голландии, но ярко-белые, с резкими черными линиями окон, дверей и карнизов.
На переднем плане – дом с вывеской, буквы на которой похожи одновременно на готический и русский алфавит: "ул. Рютсеп, д. 6, Макс Йохансон, портной".
Дом был просторным. Над коньком крыши виднелась балка, на которой было закреплено устройство для загрузки зерна в амбары. Перед входом располагалось крыльцо из шести ступенек с железными перилами.
На этом крыльце собралась вся семья, окружив мужчину лет сорока, невысокого, седоватого и невзрачного (по всей видимости, самого портного), который старался придать себе важный и невозмутимый вид.
Его жена в обтягивающем сатиновом платье, которое, казалось, вот-вот лопнет, сидела на резном стуле. Она искренне улыбалась фотографу, при этом слегка поджимала губы, чтобы выглядеть более "элегантно".
И наконец, перед ними стояли двое детей, держась за руки. Это были мальчики лет шести-восьми в коротких брюках до середины икры, в черных чулках, с вышивкой на белых матросских воротничках и отворотах рукавов.
Одного возраста! Одного роста! И поразительно похожие друг на друга и на портного!