Оказался на высоте! Я хотел спросить итальянца: вы это всерьез? Но сдержался. Вспомнились слова Вязмитинова о том, что де Санглен озабочен тем, как открутить головы девкам, которых поставлял в будуары августейших особ.
Некоторое время мы молчали. И моя сдержанность оказалась вознагражденной: Ривофиннолли пустился в откровения. Его дальнейший рассказ о графине Коссаковской поражал всякое воображение. Оглядевшись по сторонам, он негромко начал:
- Вообще-то графиня давно мертва…
- Мертва? - удивился я. - Вы точно это знаете?
- Совершенно достоверные сведения. Мы же сами и убили ее, - сказал он и с некоторым смущением добавил: - Не я лично, а полковник Розен и полковник Ланг.
- Holy Moley скачет в поле, - обронил я.
Я взглянул на ротмистра Ривофиннолли, пытаясь понять, что скрывается за его смущением: то ли он не одобряет убийство женщины и оправдывается тем, что не участвовал в нем лично; то ли он огорчен тем, что не ему, а другим довелось расправиться с опасным противником.
- Розену и Лангу можно доверять, - продолжал итальянец. - Я уверен, что они покончили с нею.
- Так, может, стоит доложить об этом де Санглену? - спросил я в расчете на новые откровения.
Положение дел оказалось крайне странным. Директор Высшей воинской полиции гоняется за какой-то шлюхой, его подчиненные знают, что она давно мертва, сей факт скрывается от шефа, но без особой нужды сведениями о ее смерти выкладываются мне, человеку новому и по большому счету случайному.
- Де Санглен знает, - ответил Ривофиннолли. - Ее убили по его личному распоряжению.
- Тогда, простите, я ничего не понимаю, - признался я.
- Графиня Коссаковская пережила несколько покушений, - сказал итальянец. - Несколько раз ее считали мертвой, и вдруг она объявлялась вновь целая и невредимая. Сам де Санглен не видел ее трупа, и по прошествии времени у него появилась навязчивая мысль, что девица обхитрила Розена и Ланга и сумела от них улизнуть.
За разговором мы дошли до Петровки и остановились возле богатого дома моего тестя.
- А может, у де Санглена есть веские причины сомневаться… - начал я.
Но Ривофиннолли прервал меня:
- Нет-нет, я совершенно точно уверен, что Розен и Ланг добросовестно выполнили поручение.
Мы расстались. Я переступил порог дома с омерзительным чувством. Вместо того чтобы идти в армию и сражаться с противником лицом к лицу, я присоединился к тем, кто об убийстве женщины говорит как о добросовестно выполненном поручении.
"Немудрено, что призрак графини преследует вас", - подумал я о директоре Высшей воинской полиции.
* * *
Жаклин читала французский роман при свечах. Я забрался к ней в согретую постель под уютный горячий бок, обхватил ее за талию, - книга упала на пол.
- Ты любишь французские романы и в вашей семье принято называть друг друга на французский манер - Натали, Серж, Жаклин, - с некоторой укоризной сказал я.
- И что? - супруга рассмеялась. - Тебе хотелось бы называть меня на русский манер - Акулиной?
Я хмыкнул:
- Я мог бы называть тебя Линой…
- И называл бы! - она рассмеялась еще громче. - Но разве в семье бывает такое?! Нет, это идет от души, само собой! Невозможно договориться! - она продолжила театральным голосом. - Ах, дорогуша, с завтрашнего дня буду звать тебя Линой… Заюшкой… Душечкой, хрюшечкой! А чем тебе не нравится Жаклин?!
- Ну, ведь идет война с французами.
- Глупости! - без колебаний ответила она. - Французами овладело какое-то воинственное настроение, мода такая: они вообразили себя законодателями мира. Но это пройдет, пройдет. А французский язык останется, останутся французские романы…
- Пройти-то пройдет, как ты сказала, мода. Но мы? Мы разве простим их? Они вторглись в пределы России!
- Милый, вот увидишь, они заплатят за это высокую цену, - тихо, но с непоколебимой уверенностью промолвила Жаклин.
- Да, ты говоришь о них, - возразил я, - я говорю о нас. Мы их выгоним, конечно, победим. Но простим ли мы их?
- Мы пожалеем их, - ответила Жаклин.
- Послушай, а почему бы тебе не уехать с детьми? И Мартемьяныч с Натали Георгиевной уехали бы - вот хоть к сестре его Амали Поцелуевой-Горевой. А ты с детьми могла бы вернуться в Лондон.
- Вот еще! - вспыхнула Жаклин. - Мы только что из Англии!
- Так было бы безопаснее, - сказал я.
- Да чем же в Москве-то хуже? На улице никто меня Жаклин не называет, обращаются исключительно по имени-отчеству - барыня Акулина Сергеевна. Так какая же еще опасность может нам угрожать в Москве…
- Ну, мало ли что.
Я был не вправе раскрыть Жаклин тайну, но решил, что еще успею настоять на отъезде. А она сказала:
- Я не склонна преувеличивать опасность и не поддамся панике, можешь не волноваться за меня.
Blimey! Она думала успокоить меня этими словами!
- Жаклин! - произнес я важным тоном. - Ты убьешь меня…
- Не раньше, чем выдадим замуж дочерей и устроим их будущее! - откликнулась она.
- Я должен уехать.
- Сейчас? - удивилась она.
- Дела, - с сожалением сказал я. - Время такое.
Жаклин покачала головой, с досадой вздохнула и сказала:
- Пожалуй, ты прав, французов мы не простим. Намою жалость уж точно пусть не рассчитывают.
Глава 8
Я разбудил Кузьмича и велел заложить коляску.
- Знаешь губернаторскую дачу в Сокольниках? - спросил я.
- Кто же не знает?! - ответил старик.
- Вези туда, - велел я.
Путь оказался неблизким, я даже успел пару снов увидеть.
- Подъезжаем. Вон она - Рыбинка, - оповестил меня Кузьмич.
Я выглянул в окно. Вдоль дороги тянулись деревья, за ними в темноте угадывалась речка.
Вдруг мне почудилось какое-то движение. Я встряхнул головой, отгоняя остатки сна, пригляделся - так и есть, меж деревьями маячила человеческая фигура.
- Кузьмич, останови! Что там?
- Рыбинка, а на той стороне как раз губернаторская дача, - сообщил он.
- Обожди-ка здесь.
Я спустился на землю и, неслышно ступая, двинулся к берегу. Незнакомец был так захвачен своим делом, что не заметил моего приближения. Отсюда открывался вид на противоположный берег. Несмотря на ночную пору, при свете луны и фонарей превосходно просматривался большой дом. Он стоял под углом к реке, двор спускался к берегу, вдоль которого вилась дорожка от черного входа. Парадный подъезд разглядеть было нельзя, виднелся только подъездной круг, а за ним серебрился пруд.
В доме не спали, из окон струился яркий свет, - свечей хозяева не жалели.
Незнакомец на этом берегу наблюдал через подзорную трубу за домом генерал-губернатора.
Я обнажил шпагу и коснулся острием его шеи. Лазутчиком он оказался доморощенным, даже не сообразил, что это оружие, и отмахнулся как от еловой ветки.
- А ну-ка, любезный, повернись, только медленно, а то голову снесу! - приказал я.
- Братцы! Убивают! - истошно завопил незнакомец.
Послышался топот, хруст веток, кто-то с разбегу налетел на меня, сшиб с ног, мы покатились кубарем, мелькнули бородатые рожи, тяжелый кулак опустился на мою голову.
- What the hell?! - закричал я.
Крепкие руки схватили меня за плечи и рывком поставили на ноги. Я оказался в окружении пятерых бородачей, вырядившихся купцами.
- Глянь, немец! - выкрикнул один из них.
- На англичанина похож, - промолвил другой.
- What the crap is happening here? - сорвалось у меня с языка.
- Англичанин, точно вам говорю, - буркнул мужик.
- Чуть было голову мне не снес! - воскликнул мужик с русой копной волос и бородою. - И главно, по-нашему лопотал так чисто!
- А какого рожна ты следишь за домом генерал-губернатора?! - рявкнул я.
- Во-во! Я ж говорю, вон как по-русски языком чешет!
- Так англичане ж вроде за нас будут, против французов, - промолвил кто-то.
На его реплику никто внимания не обратил.
- Повесим шпиона! - бросил клич тот, что принял меня за англичанина.
- Я тебе, мать твою, повешу сейчас! - взревел я.
- А может, и наш, - неуверенно произнес русый мужик.
Сверху послышался шум: кто-то, не разбирая дороги, спускался к нам.
- Барин! Барин! Где вы? - донесся голос Кузьмича.
Он скатился вниз, едва не плюхнувшись в воду. Окружавшие меня мужики рассмеялись. Я протянул Кузьмичу руку и помог встать.
- Что?! Что тут такое?! - испуганно вращал он глазами.
- Ничего-ничего, Кузьмич, успокойся! Мы тут друг друга за шпионов приняли!
- Какой же это шпион?! - завопил Кузьмич. - Барин это наш, Андрей Васильевич!
- Вот повесим и тебя заодно с твоим барином, - прозвучало в ответ.
- Да что же вы, люди добрые… - взмолился Кузьмич.
- До войны были добрыми, - огрызнулись в ответ. - А теперь с нашей добротой француз вона уже чуть не в Москву припер! Повесим шпиона!
- Сударь, - воскликнул я, обращаясь к русому, - да это же я вас за шпиона принял!
Он не ответил, а его товарищ сказал:
- А губернатор сказывал, всех шпионов к нему вести!
- Поведем! Поведем к губернатору! - одобрили идею остальные.
Они схватили меня под руки с двух сторон и повели вверх по косогору и далее по дороге, ведущей к усадьбе. Я не сопротивлялся. Кузьмича не тронули, он забрался на козлы, и коляска на некотором удалении двинулась следом. На подходе к усадьбе путь нам преградили двое будочников.
- Вот, шпиона к губернатору привели, - сказал русый.
Будочники сперва взглянули на меня скептически, но
увидели во мне что-то такое, что убедило их в правоте задержавших меня купцов.
- Сейчас доложим, - сказал один и отправился вглубь усадьбы.
- Любезный, не сочтите за труд, скажите губернатору, что задержали графа Воленского! - крикнул я вслед.
Второй будочник с презрительной ухмылкой разглядывал меня все время, пока не вернулся его товарищ.
- Сказал, что я граф Воленский? - спросил я.
- Что шпион, сказал, - буркнул тот. - А какой ты граф, мне неведомо. Идите за мной!
Он двинулся вперед, меня повели следом. Будочник проводил нас в сад, где, несмотря на поздний час, граф Ростопчин и двое господ пили кофий. Я узнал князя Юсупова и Николая Михайловича Карамзина.
- Что за история?! - вскрикнул граф Ростопчин, увидев меня.
Он вскочил из-за стола и двинулся ко мне с распростертыми объятиями.
- Вот не ожидал! Не ожидал! Откуда ты?! - Федор Васильевич обнял меня, прижал к груди, оттолкнул, окинул взглядом и воскликнул: - Судя по виду, прямо из Англии.
- Такая история! - ответил я. - Вообразите, как ни стараюсь прослыть за русского, а все принимают меня за англичанина!
- Вот так, - граф Ростопчин развел руками, - как послал я тебя десять лет назад в Англию с миссией, так тебя лондонские туманы и проглотили!
Задержавшие меня бородачи с угрюмым смущением топтались на месте. Я заметил свою шпагу у одного из них и протянул руку:
- Вы позволите, сударь?
Он пожал плечами и передал шпагу мне. Я убрал ее в ножны.
- Мы думали, шпион, - виноватым голосом пробурчал он.
- Ступайте с богом, братцы, - сказал граф Ростопчин. - Это мой старый друг!
Они побрели прочь.
- И ты ступай, - отпустил Федор Васильевич будочника.
- Здравствуйте, ваше сиятельство, Николай Борисович, - поздоровался я с князем Юсуповым. - Вы, верно, помните меня. Моя тетушка графиня Неверова лет десять тому назад снимала флигель у вас. Нашими соседями были Пушкины. У них еще мальчонка такой смуглый был, я, признаться, за вашего арапчонка было принял его.
- Как же мне вас не помнить, Андрей Васильевич? - ответил старый вельможа. - Вы тогда еще стрельбу под моими окнами устроили!
- Здравствуйте, Николай Михайлович, - повернулся я к Карамзину. - Ваша муза Клио задала всем жару.
- Историю, любезный друг, творит Федор Васильевич, - ответил историограф, - а я едва успеваю за ним записывать.
- Николаю Михайловичу теперь не до музы, - сказал граф Ростопчин. - Он помогает мне писать указы и сочинять афишки. Вот небольшой отдых устроили, нам еще десяток распоряжений накатать нужно. У нас ведь пока с самого верха распоряжения не будет, никто не пошевелится. А столько нужно! Свободные помещения, места в госпиталях, - скоро много раненых будет! Кутузов лопат требует, хлеба, само собой. Все до последнего отправляем светлейшему в армию. А сколько здесь запасов хлеба нужно! О-о! Если армия до Москвы отступит, так здесь нужно будет ее кормить, здесь раненых принимать! - И без всякой связи граф спросил меня: - Ну а ты какими судьбами?
- По личному поручению его величества, - сказал я многозначительным тоном.
Но Федор Васильевич, не дослушав моих слов, обнял меня за плечи и развернул так, что мы оба, как актеры перед публикой, застыли перед Карамзиным и князем Юсуповым.
- Знаете что, друзья?! - с театральным пафосом произнес Федор Васильевич. - Вот помню, как мы с графом так же стояли перед императором Павлом Петровичем…
- Ну, положим, не в обнимку, - промолвил я.
Но моих слов никто не расслышал - граф Ростопчин всецело владел вниманием собеседников.
- Император тогда спросил, уверен ли я, что граф справится, - продолжил Федор Васильевич. - И я сказал: ваше величество, отправьте меня взять штурмом ворота ада, и я не дрогну, если рядом будет граф Воленский. Император согласился, а я… - он сделал мелодраматическую паузу. - Я отправил графа Воленского одного в самое адское пекло!
Князь Юсупов и Карамзин поднялись и набросились на меня с чувственными рукопожатиями. Они бы и деревянной чурке рукоплескали, если бы граф Ростопчин спел в ее адрес панегирик с таким же пылом.
Князь восторженно завладел моими руками и что-то хвалебное говорил, потрясая их. Карамзин норовил обнять за плечи, но вновь вмешался граф Ростопчин.
- Ну, довольно-довольно! Еще дел полно, - пробурчал он и, тронув меня за руку, промолвил: - Сейчас пройдем в кабинет.
В груди моей словно перевернулось сердце. Граф Ростопчин полагал, что творит историю, а на самом деле был слепым орудием замысла его величества. Я был посвящен в этот замысел, а он, генерал-губернатор, нет. Что-то вспыхнуло во мне, и я решил, что, оставшись с графом наедине, расскажу ему о действительных планах его величества и главнокомандующего Кутузова.
- А я, пожалуй, поеду, - промолвил князь Юсупов. - Пора и честь знать.
Он коротко попрощался и зашагал по дорожке. Из темноты, невидимый доселе, вынырнул его слуга, и они направились к главному подъезду, где поджидала карета.
Карамзин присел за стол, но тут же поднялся и предложил:
- Федор Васильевич, друг мой, а давайте я пройду в кабинет, займусь распоряжениями, а вам с графом сподручнее будет на свежем воздухе.
- И то дело, - согласился генерал-губернатор. - Подготовьте предписание Татищеву начать подготовку к эвакуации. Самое важное, пусть немедленно займутся упаковкой вещей. Только тогда кригс-комиссар сможет определить численность требующихся лошадей. Так! И госпиталь! Госпиталя нужно здесь разворачивать! Подготовьте предписание генерал-майору Толстому со всех окрестностей собрать докторов, лекарей. Всех сюда, в московские госпитали.
- А может, на всякий случай раненых эвакуировать? - сорвалось с моих уст.
- Нельзя, милостивый государь, - поучительным тоном сказал он. - Ты же слышал, какое распоряжение я даю Толстому: всех лекарей, докторов в Москву согнать. Решительно, вероятность того, что здесь появится Наполеон, ничтожна. - Федор Васильевич выдал короткий смешок. - Но я генерал-губернатор, а не досужий обыватель. Я обязан подготовить вверенный мне город к худшему. Если придется биться с Наполеоном у стен Москвы, то врачи и лекари нужны будут здесь. Так куда же ты предлагаешь раненых отправлять?! Кто будет ухаживать за ними, если лекари здесь останутся?
Я знал, что скрываю важные сведения. Но, с другой стороны, что я мог сообщить московскому главнокомандующему? Разве государь император сказал, что Москва будет непременно сдана? Нет, его величество говорил о том, что мы должны предусмотреть и такой вариант. Вот и граф Ростопчин только что сказал, что обязан подготовить город к худшему.
Появился лакей, быстро собрал со стола грязную посуду и, получив указание принести свежего кофия, направился к дому. Федор Васильевич взглянул на меня испытующе, но пока слуга не отошел достаточно далеко, я не стал говорить о главном. Кивнув в сторону реки, я промолвил:
- Вообразите, Федор Васильевич, надо мною чуть было самосуд не устроили! Счастье, Кузьмич вмешался, а то висел бы сейчас на березе! Эти господа, купцы что ли, с того берега Рыбинки наблюдают за вашим домом. Я остановился выяснить, кто такие, по какому праву следят за губернаторским домом…
Граф Ростопчин махнул рукой:
- Купцы и есть. А следят они за домом, чтобы знать, когда из Москвы бежать. Как увидят, что генерал-губернаторша с детьми пятками засверкали, так и купцы деру дадут, - объяснил Федор Васильевич. - Уж сколько раз говорил я: не беспокойтесь, я и моя семья Москву не оставим! Что за народ! Всё не верят, всё дозоры добровольные устраивают.
Я пожалел о сказанном, сделалось совсем неловко перед графом. Связанный данным императору словом, я был не вправе открываться Федору Васильевичу, но уже теперь знал, что позднее он ни за что не простит меня. Но, впрочем, что я могу сказать ему сейчас? Что прочел что-то такое в глазах его величества, из-за чего думаю, что Москва скорее всего будет сдана? Так Федор Васильевич ответит, что у меня попросту разыгралось воображение.
Лакей исчез в доме, и я стал рассказывать о шпионе, о происшествиях в Санкт-Петербурге и о встрече с де Сангленом. Конечно же о подозрениях в отношении супруги генерал-губернатора я ни словом не упомянул, но он заговорил об этом сам:
- Аббата Сюрюга я конечно же прекрасно знаю. К нему очень расположена Екатерина Петровна, и он бывает в моем доме. Кстати, будет и завтра. Приходи к нам на обед - глядишь, и ты составишь о нем собственное мнение. Я не думаю, что аббат шпионит, хотя - тут Санглен прав, - наверняка среди его паствы много шпионов. - Немного помолчав, граф Ростопчин промолвил: - Странные, конечно, эти слова о жене Цезаря. Словно нарочно сказаны, чтобы бросить тень на мою супругу.
Вернулся лакей и поставил на столик горячий кофий. Граф Ростопчин отпустил слугу и, выждав, пока тот удалился, продолжил: