* * *
В гостиной Екатерина Петровна и аббат Сюрюг разговаривали о чем-то вполголоса, прохаживаясь, как на прогулке в парке. Увидев меня, священник кивнул и сразу же потупил взгляд, как человек, всецело увлеченный рассказом собеседника.
Я прошел в следующую залу, где находилась столовая. Гости вели разговоры, разбившись на кружки по интересам. Мадам Арнье беседовала с Александром Яковлевичем Булгаковым. Увидев меня, она оставила секретаря.
- А вот и вы! Я испугалась, что вы ушли по-английски, - мадам Арнье взяла меня под руку. - Идемте сюда.
Она повела меня в следующую залу. Я увидел свободный диван у стены, откуда просматривалась вся анфилада.
- Давайте присядем здесь, - предложил я и увлек за собою мадам Арнье.
Мы сели на диван, оказавшийся превосходным наблюдательным пунктом. Графиня Ростопчина и аббат, по-прежнему шествуя, как на прогулке в парке, вернулись в столовую и двигались в нашу сторону.
- Я немного расхворалась: мигрень, в августе меня часто мучает мигрень, - сообщила мадам Арнье. - Вот почему я не уехала с Жерменой, а воспользовалась расположением Катрин. Но, пожалуй, я злоупотребляю ее добротой. Скоро я покину этот гостеприимный дом…
- Мне показалось, что графиня Ростопчина искренне расстроилась, когда вы заговорили об отъезде, - промолвил я, не зная, чем еще поддерживать беседу с француженкой.
Екатерина Петровна и аббат Сюрюг, продолжая разговор, вошли в залу, взгляд графини рассеянно скользнул по мне и мадам Арнье; они развернулись, платье графини коснулось моих колен, и собеседники побрели в обратную сторону.
-Да, вы правы, - с воодушевлением произнесла мадам Арнье. - Катрин жутко расстраивается, стоит мне заикнуться об отъезде. Она предоставила мне комнату соседнюю со своей, чтобы я могла в любое время дня и ночи составить ей общество.
Я следил за удалявшимися графиней и аббатом. Они пересекли столовую, вышли в гостиную, там развернулись и вновь пошли обратно.
-Правда, должна признать, мне бывает скучновато в Сокольниках, - томным голосом промолвила мадам Арнье. - А мадам де Сталь, наверное, уже гостит у Бернадота…
- У кого? - насторожился я.
- У кронпринца Швеции, - уточнила собеседница.
Ее слова поразили меня, кровь застучала в висках, я почувствовал себя охотничьим псом, напавшим на след подранка.
- А вы? Вы тоже собираетесь к Бернадоту? - спросил я.
Я уже поворачивал голову, чтобы взглянуть в глаза мадам Арнье, как вдруг неожиданные манипуляции аббата Сюрюга привлекли мое внимание. Графиня Ростопчина и священник приостановились в нескольких шагах от входа в столовую, он извлек откуда-то из складок одеяния небольшую коробочку золотистого цвета, быстро передал ее Екатерине Петровне, а она спрятала ее у себя на поясе.
- Вы так пристально следите за Катрин, - услышал я голос моей собеседницы. - Кажется, вы тайно в нее влюблены. Ведь вы ровесники…
- Поверьте, это не так! - воскликнул я, раздосадованный тем, что мое наблюдение за графиней не ускользнуло от внимания мадам Арнье. - Вы говорили о Бернадоте…
- Да, я тоже поеду в Швецию. Вы знаете, мадам де Сталь и Бернадот большие друзья. Я бы и уехала с нею, если б не мигрень…
-Послушайте! - промолвил я с пылом и взял ее за руку, - если вы уедете, то разобьете сердце не только графине Ростопчиной!
-О ком вы? - жеманно спросила мадам Арнье.
- Я говорю о себе. Конечно же, о себе!
- Мне казалось, что вы глаз не можете отвести от Катрин, - возразила мадам Арнье.
Графиня Ростопчина и аббат как раз вошли в наш зал. Я подождал, когда они двинутся обратно, и сказал:
- Я следил за аббатом, думая, что вид святого отца образумит меня. Но нет, не помогло. Я с ужасом думаю о том, что вы уедете, и больше мы не увидимся…
- Ну что вы…
- Нет! Прошу вас, позвольте договорить! - промолвил я со страстью в голосе и сильнее сжал ее ручку. - Я имею тайное задание государя императора, связанное со смертельным риском! Я должен убить Наполеона! Я собираю группу, мы должны будем осесть в Филимонках, это на юго-западе от Москвы, и там дождаться рокового часа. Это смертельный риск, вряд ли мне удастся уцелеть. И встретить вас в такие минуты - это подарок судьбы!
Мадам Арнье смотрела на меня округлившимися от изумления глазами.
- Бедный мой! - прошептала она. - Господи, зачем эта война?!
- Но если не война, мы бы не встретились! Прошу вас, не отталкивайте меня! Назначьте свидание, прошу вас!
Мадам Арнье замерла, прикрыв глаза, на мгновение плотно сжала губы и сказала так, словно приняла роковое решение:
- Вечером, в девять часов. В это время Катрин укладывает детей, и я остаюсь совершенно одна.
- Вечером я буду у ваших ног! - с жаром воскликнул я, коснулся губами ее руки, поднялся, отвесил учтивый поклон и оставил мадам Арнье одну наслаждаться предвкушением нашей встречи.
По дороге к выходу я попрощался с Екатериной Петровной и бросил аббату:
- Я должен идти, поговорим в другой раз.
А мысленно пожелал, чтобы люди де Санглена арестовали аббата Сюрюга, если он застанет их в своем доме.
От генерал-губернатора я направился на Малую Дмитровку в присутствие Высшей воинской полиции. Яков Иванович де Санглен оказался в своем кабинете. Его люди успели обыскать дом аббата - времени им хватило с лихвой.
- Ничего, изобличающего Сюрюга как шпиона, не нашли, - сообщил де Санглен. - Так, переписка, в том числе и с аббатом Билло из Санкт-Петербурга. В письмах конечно же обсуждаются и война, и многое другое. Но было бы странно, если б в эти дни война не занимала центральное место в корреспонденции.
- У меня, к сожалению, тоже ничего нет, - сообщил я, умолчав о подозрениях относительно мадам Арнье и супруги генерал-губернатора.
- Напрасно вы поддались Ростопчину, - сказал Яков Иванович. - Я говорю об утреннем налете на почтамт.
- Да, сожалению, обыск там ничего не дал, - признал я.
- А я вас предупреждал, что дело Верещагина и подозрения в отношении почт-директора не более чем плод воспаленного воображения графа. - Де Санглен говорил спокойно, не выказывая недовольства моими действиями, но и не скрывая скептического отношения к генерал-губернатору.
Я чувствовал обиду за Ростопчина и хотел было возразить де Санглену, но промолчал. Вспомнил, что и сам следил за Екатериной Петровной, супругой Федора Васильевича. Де Санглен хотя бы открыто выражал свое отношение, а я поступал нехорошо, некрасиво в отношении человека, который когда-то приметил меня и позаботился обо мне как о родном сыне.
Жаклин давеча в шутку сказала, что не простит французов. Я же теперь ненавидел Наполеона и всю его Великую армию. Их сапоги, копыта их лошадей не просто топтали нашу землю, они топтали наши сердца, души, толкая одних на предательство, других - на неблаговидные поступки.
Строгое, аскетическое лицо графини Ростопчиной с несколько рассеянным взглядом появилось перед моим мысленным взором. Я хотел одного: чтобы ее странное поведение нашло какое-нибудь безобидное объяснение и чтобы ни она, ни Федор Васильевич никогда не узнали о моих подозрениях. Представляя себе, что выйдет, если выяснится, что Екатерина Петровна по каким-то непонятным причинам встала на сторону захватчиков, а я окажусь тем самым человеком, кто разоблачит ее и откроет ужасную правду графу Ростопчину, я страстно мечтал ошибиться и сожалел о том, что согласился выполнить поручение его величества. Уж лучше я не поймаю вообще никакого шпиона, чем таковым окажется графиня.
Но в следующую минуту я вспоминал о том, что ради победы над Наполеоном государь император готов принести в жертву Москву. Нет, скорее всего, этого не случится! Ну а если все же случится?! А если случится, значит, я должен сделать все, чтобы жертва оказалась ненапрасной.
- Федор Петрович Ключарев - действительный тайный советник, - продолжал Яков Иванович. - Требовалось высочайшее повеление, чтобы арестовать его. А так как это самоуправство, государь будет недоволен.
Я вспомнил рассказ Вязмитинова о том, что де Санглен снискал доверие императора, поставляя ему девиц, и с уст моих сорвалось поневоле:
- Моя задача поймать шпиона, а не доставить удовольствие его величеству.
Впрочем, Яков Иванович не уловил намека, более того, мои слова возвысили меня в его глазах.
- Должен сказать, мне нравится ваша решимость, ваша готовность идти до конца, не оглядываясь на чины и звания, не думая о последствиях, - сказал он. - К сожалению, фортуна чаще ласкает подхалимов, а истинно порядочному человеку достается лишь гордость от сознания честно исполненного долга.
"Вот счастье-то подвалило - остаться порядочным человеком в глазах де Санглена", - с горьким сарказмом подумал я. Яков Иванович заметил перемену в моем настроении, но истолковал ее по-своему.
- Не стоит расстраиваться из-за того, что обыски у Ключарева и аббата не дали результатов. Теперь мы знаем, что искать нужно в других направлениях. Я уже говорил, что мы должны найти графиню Коссаковскую, - уверен, она и есть тот самый шпион, донесения о котором перехватил генерал Вилсон.
Я испытывал сожаление, почти сострадание к де Санглену и, стараясь не выдать своих чувств, ответил:
-Я буду только рад, если поймаем ее, еще больше порадуюсь, если она окажется тем самым шпионом.
Глава 11
После совещания у де Санглена, я заглянул домой. Дочки прибежали в кабинет и повисли на мне. Я целовал их и думал о том, как побудить Жаклин к отъезду из Москвы, не раскрывая главной тайны.
Жена появилась в дверях и застыла, наблюдая за девочками. Лицо ее было совершенно безмятежно, в глазах - спокойствие. Без причины она не уедет. Раскрыть ей доверенную мне тайну? Все-таки жена - самый близкий, самый родной человек. Но сможет ли, согласится ли она эту тайну хранить? У нее есть подруги, с которыми она связана длительной, нежной дружбой. Жаклин не побежит от опасности, бросив близких на произвол судьбы. Открыть тайну им? Но, в свою очередь, и у тех найдутся родные и близкие, которых они не оставят в беде.
А ведь мало было уговорить Жаклин забрать детей и уехать из Москвы - нужно было как-то убедить ее прихватить с собой все ценные вещи. А заодно и с отчим домом попрощаться, поскольку его наверняка сожгут, чтобы не достался французам. Стоит только заикнуться об этом, и Жаклин, и Мартемьяныч с Натали Георгиевной догадаются обо всем.
Я вспомнил купцов, что бесплатно кормили и снабжали в дорогу ополченцев. Тоже не по-человечески получится, что я посвящен в тайну и один спасу свое добро, а весь остальной народ, может быть, последнее отдаст за победу над французами.
Тут я поймал себя на мысли, что размышляю так, будто оставление Москвы - дело решенное.
- Москва сделалась совершенно неуютной, - промолвил я. - Может быть, стоит тебе и дочкам уехать?
Я говорил по-французски, Жаклин подошла ко мне, обняла мою голову, прижала к себе и ответила на русском языке:
- А может, тебе не стоит идти в действующую армию? Неужели без тебя некому воевать?
Я взял жену за руку, уткнулся губами в ладошку. Хотелось сказать: я уже на войне, а граница проходит через сердца и души. Но вместо этого произнес:
- Мне было бы спокойнее…
- И мне было бы спокойнее, если б ты остался на дипломатической службе, - перебила меня Жаклин. - Но разве ты посчитался со мной? А вдруг с тобой что-то случится, вдруг тебя ранят?! Я хочу быть рядом с тобою: - И немного помолчав, спросила: - Скажи, это скоро случится?
-Скоро ли меня ранят? - пошутил я.
- Очень смешно! - с досадой воскликнула Жаклин. - Скоро ли ты отправишься в армию?
- Дней через десять.
- Десять дней, - произнесла она так, словно пробовала слова на вес. - Еще десять дней!
Аннетт кулачком ударила меня по коленке и с обидой спросила:
-О чем ты говоришь с мамой?
Наши дети русского языка почти не знали.
- Ах, вот вы где! - раздался голос Мартемьяныча. - А у меня к вам есть разговор.
- Ах да! - воскликнула Жаклин. - Сегодня приехал мосье Каню.
-Знаю, видел его, - сказал я. - Небось отсыпается, лежебока.
- Ушел по каким-то своим делам, - сообщил Сергей Михайлович. - А я как раз и хотел поговорить о нем и о Дуняше.
- А что с ним и Дуняшей? - насторожился я.
- Ничего-ничего, - поспешил успокоить меня Сергей Михайлович. - Но я вот подумал, почему бы им не пожениться? По моему разумению превосходная получилась бы семья. Он уже в летах, серьезный господин, она девушка хорошая…
- Мартемьяныч, это каналья Жан тебя надоумил? - возмутился я.
-Ну почему же каналья? - насупился Сергей Михайлович.
-Потому что он служит у меня уже почти двадцать лет, и я знаю, что он каналья, каких поискать еще! - ответил я.
- Просто он твой слуга, где-то, конечно, слукавит, где- то словчит, - промолвил Сергей Михайлович. - Хочется жить ему, вот он и крутится. Но ты же держишь его, значит, не такой уж он и шельмец.
- Отнюдь не шельмец, - вступилась за французишку Жаклин.
- Сергей Михайлович, милый! - воскликнул я. - Да я ж этого каналью насквозь вижу! Все, о чем он мечтает, так это о том, что ты дашь вольную Дуняше и снабдишь ее приданым, а он, шельма французская, все приданное ее промотает! И кстати, по каким-таким делам он уехал?! Какие у него могут быть дела в Москве?
- Да бог его знает! - Мартемьяныч улыбнулся. - Какие- то дела. А ты, Андрюша, все же подумай. Неплохая семья получилась бы.
-Вот повесят его на березе… - пробурчал я. - А который нынче час?
-Восемь почти, - ответил Сергей Михайлович.
- Что ж, мне пора: нужно в Сокольники к графу Ростопчину.
- Опять? Неужели днем не все обсудили? - расстроилась Жаклин.
- Сейчас каждую минуту положение меняется. Я поеду верхом, чтобы побыстрее вернуться. - вдруг я почувствовал, как вспыхнули мои щеки. С годами я совершенно разучился притворяться.
-Ты что-то вдруг раскраснелся, - заметила Жаклин. - Словно едешь не к генерал-губернатору, а к какой-нибудь актриске из французского театра!
Если бы она знала, насколько близка к истине!
- Я вспомнил вчерашнюю ночь, оттого, наверно, щеки и загорелись, - шепнул я ей на ушко.
- Так возвращайся скорее, - проворковала Жаклин.
-Одна нога там, а сам уже здесь - в твоей постели.
* * *
Я направлялся в Сокольники, не имея ясного плана. Действовать предстояло по обстоятельствам. Дворецкий был предупрежден о моем визите, и по его указанию лакей проводил меня к мадам Арнье. Она дожидалась в своей комнате. Я вошел, она поднялась из кресла, сделала шаг навстречу, я услышал, как сзади закрылись двери за удалившимся слугой, заключил даму в объятия, с вожделением глядя на другие двери - те, за которыми находилась спальня графини Ростопчиной.
Краешком сознания я отметил, что у мадам Арнье податливое, волнующее на ощупь тело, а думал о том, как проникнуть в будуар генерал-губернаторши. Неожиданно Изабель сама оказала мне помощь. Она томно вздыхала, пока я целовал ее щеки и шею, затем подставила губы, несколько мгновений длился страстный поцелуй, но вдруг мадам Арнье отстранилась и голосом, лишенным малейшего намека на страсть, сказала:
- Катрин занимается с детьми. Обожди, я посмотрю, как у них дела. Получится нехорошо, если она застанет нас…
Изабель высвободилась из объятий и вышла за дверь, через которую я только что вошел. Не мешкая я ринулся в противоположную сторону. Открыв двери, я обнаружил маленькие сени, разделявшие гостевую комнату и покои графини Ростопчиной. Я прошел вперед, распахнул следующие двери и оказался в спальне.
Передо мною возвышалась широкая постель под балдахином, слева от нее стоял письменный стол с высокой конторкой, закрытой резными дверцами. Я поспешил к нему. Сердце грохотало в груди, как тройка обезумевших лошадей. В любое мгновение могла вернуться мадам Арнье, кроме того, спальня Екатерины Петровны имела еще один вход. Невозможно было представить себе, как откроются двери и войдет… что, если войдет сам граф Ростопчин?!
Я отворил дверцы, за ними обнаружились четыре ряда ящичков с позолоченными ручками. Три верхних ряда составляли небольшие ящички одинаковой величины, а ящички нижнего ряда были в три раза выше верхних. Золотая шкатулка, которую аббат Сюрюг тайком передал графине Ростопчиной, как раз могла уместиться в маленьком ящичке.
Я прислушался - тишина, но вот-вот должна была вернуться Изабель. Я выдвинул верхний левый ящичек, в нем оказались жемчужное ожерелье, перстни и сережки. Открыл следующий - опять украшения. Третий пуст. В четвертом - фарфоровая чашечка, а в ней несколько детских молочных зубов.
В среднем ряду мне повезло. В первом же ящичке лежала золотая шкатулка аббата Сюрюга. Я выхватил ее, едва не взревев от ликования, откинул крышечку и застыл так, словно меня окатили ушатом ледяной воды. Такого разочарования я не ожидал. Внутри находилось всего-навсего несколько круглых хлебцев с рельефными крестами.
Я закрыл шкатулочку и на ее крышке увидел изображения голубя и оливковой ветви. Выходит, аббат всего лишь передал ревностной католичке золотую дарохранительницу с освященными гостиями.
Я не знаю, какое чувство в это мгновение возымело надо мною верх. С одной стороны, я испытывал облегчение, обнаружив, что подозрения в отношении Екатерины Петровны оказались беспочвенными. Но с другой стороны, был потрясен и разочарован тем, что я, граф Воленский, словно вор, влез в покои супруги своего старинного друга и наставника, а ныне московского генерал-губернатора, и все понапрасну. Вроде как честью, достоинством своим поступился - и ради чего!
Уже не отдавая себе отчета в собственных действиях, я открыл средний нижний ящик и стал перебирать хранившиеся в нем бумаги. Нашел старый альбом с пожелтевшими листами: видно, еще в девичестве кавалеры писали Екатерине Петровне, тогда еще Протасовой, стихи и эпиграммы. Перебрал несколько безобидных писем. Затем в руки попался запечатанный конверт из желтой плотной бумаги. Я сломал печать, открыл пакет и… вновь обомлел!
В моих руках оказался патент Наполеона!
-Вот ты где! - Мадам Арнье застыла, глядя на меня с изумлением.
- Я хотел поиграть в прятки, - выдал я первое, что пришло на ум.
Поспешно убрав документ в ящик, я взял в руки девичий альбом:
-Вот… лежал на столе… когда-то и я писал эпиграммы Екатерине Петровне… вспомнилась молодость…
Потрясенная Изабель замерла, как истукан. Я положил альбом в ящик, закрыл конторку и набросился на мадам Арнье. Я впился в ее губы, она уступила натиску, мы вернулись в ее будуар, я принялся стаскивать с нее платье, и через минуту мы повалились в постель. Мне пришлось поцелуями закрывать рот Изабель, чтобы она в порыве страсти не переполошила дом генерал-губернатора. Она потерпела сладкое поражение и не успела опомниться от первой баталии, как я вновь бросился в атаку. Я надеялся, что любовная игра вытеснит воспоминания о том, как она застала меня в комнате графини Ростопчиной.