- Сядь туда, в деревянную кабинку, занавеску задерни и сиди тихо, - приказал я мальчишке.
Сам же подошел к секретарю и взял его под локоть:
- Ну-ка, Игнатий Лойола, пройдемте на исповедь! - И повел его к исповедальне.
- Обождите, так нельзя, - промямлил он.
Но я уже затолкнул его на свободную половинку, двинул ему кулаком в нос и схватил правой рукой за горло, чтоб не кричал. Сам я втиснулся внутрь и левой рукой завесил проем.
Священник ловил воздух, юшка стекала из носа в его разинутый рот.
- Слушай меня! - прошипел я. - Сей момент сверну твою цыплячью шею, если не ответишь. Называй имена. Какие есть корреспонденты у господина Билло в Москве? С кем он состоит в переписке?
Я ослабил хватку и священник просипел:
- Сюрюг, Сюрюг, мосье Адриан Сюрюг… Больше никого…
- Что за Сюрюг? Кто он такой?
- Настоятель храма Святого Людовика, - пояснил папист.
- Все?! - прошипел я с угрозой в голосе и на мгновение усилил хватку.
- Никому больше в Москву мы не пишем, - прошелестел секретарь. - А что происходит? Кто вы?
- Ладно, живой труп, никто не должен знать о нашем разговоре. Тебя немного помучает мигрень. Как напоминание о тайне исповеди.
Я заставил его наклониться и ударил по голове так, чтобы он на несколько минут лишился чувств. Он обмяк, я подхватил его под мышки, опустил на скамейку, а сам выскользнул наружу и поплотнее задернул штору.
Подняв голову, я встретился взглядом с мраморным ангелом. Он сидел на полукруглом выступе, свесив вниз изящную ножку, и левой рукой указывал на конфессионал, а правой куда-то в небо, отчего казалось, что он как бы разводит руками в недоумении.
- Исповедоваться нужно перед аналоем, а не шушукаться по закуткам, - буркнул я и скомандовал мальчишке: - Идем отсюда!
На улице я выдал отроку целковый.
- Ступай себе, - сказал я. - Никому ни слова! Иначе и вправду окажешься на дыбе, глазом моргнуть не успеешь.
Мальчишка зажал в кулаке монету и пустился наутек. Я приказал французишке возвращаться, а дома я отвесил ему подзатыльник.
- Сударь! Что же это вы делаете-с?! - вскрикнул он.
- Полно тебе, Жан. Это сдача тебе. Из гостиницы передали. Уж больно ты чаевые щедрые оставил! Так что в двойном размере! - И еще раз треснул его по затылку.
Он состроил жалостливую физиономию, но я показал ему кулак:
- Молчи, а то еще получишь! Неси письменный прибор. Я должен срочное письмо отправить Ростопчину.
Мосье Каню шмыгнул носом и отправился за бумагой, пером и чернилами.
- И собирайся! - приказал я. - Отправишься в Москву немедленно. Вещи, что мы из Лондона везем для Жаклин и детишек, с собою возьмешь.
Я написал письмо московскому генерал-губернатору графу Федору Васильевичу Ростопчину. В письме указал, что, по моим сведениям, в Первопрестольной некто аббат Сюрюг занимается шпионской деятельностью и является крайне важным для Наполеона агентом. Я запечатал послание и вручил Жану.
- Передашь лично в руки фельдмаршалу Федору Васильевичу Ростопчину, - наказал я.
- Кто же меня пустит-с к нему, сударь? - усомнился мосье Каню.
- Попросишь доложить, что прибыл по моему поручению, и граф Ростопчин непременно примет тебя. Не забывай, когда-то он возглавлял Коллегию иностранных дел, и я служил под его началом.
- Барин, а до утра-с нельзя ли обождать? - заскулил французишка.
- Можно, - ухмыльнулся я. - Как раз квартальный и явится за тобой.
- Вы думаете-с…
- Хочешь проверить? - перебил я. - Давай, Жан, не глупи. Отправляйся немедленно. Жаклин и дети обрадуются тебе. Поклон им передашь. И я со дня на день приеду.
* * *
Он уехал, и я пожалел, что не попросил перед отъездом сварить мне кофия. У самого у меня получился безобразный напиток. Каким бы мосье Каню ни был канальей, а ради кофия приходилось и такого терпеть. Эх, Жан, what a dog!
Я выплеснул мутное пойло в поганое ведро и отправился в кофейню. На улице встретил дворника и попросил, чтобы он послал ко мне свою жену - прибрать в квартире, раз уж я остался без камердинера.
Когда я вернулся домой, мне открыла дворничиха. Стены квартиры содрогались от богатырского храпа, на полках звенела посуда. Баба выпучила глаза, как бы извиняясь за причиненные неудобства.
- Что за новости?! Кто это? - возмутился я. - Еще один посланник генерала Вилсона? И явно живее двух предыдущих!
Я принял подсвечник с двумя рожками из рук дворничихи и прошел в гостиную. Храп разносился из кресла, стоявшего у окна. Дородный господин лет пятидесяти спал, запрокинув голову на спинку. Пышные усы трепетали при каждом выдохе из открытого рта. Когда свет упал на его физиономию, он перестал храпеть, пошлепал губами, веки его дрогнули, глаза приоткрылись - сперва щелочками, затем шире, и гость разразился криком:
- А-а! Что-о?! Что за напасть?!
Он попытался вскочить, но, только забавно подпрыгнув, вновь плюхнулся в кресло и перекрестился.
- Простите, сударь, с кем имею честь? - спросил я.
- Полковник Парасейчук, - представился он. - А вы верно действительный статский советник граф Воленский?
- Честь имею. - Я кивнул.
- Что же вы, ваше сиятельство, так в темноте-те меня напугали? - промолвил он.
Я отступил в сторону, и Парасейчук поднялся из кресла. В окне я заметил отражение своего лица между двумя свечами - испуг полковника был вполне простителен.
- Я откомандирован к вам для поездки в Москву, - произнес полковник.
- В Москву отправляемся завтра, - сказал я. - А пока вам будет сподручнее переместиться на диван. Засим, сударь, оставляю вас до утра.
Я удостоил полковника легким поклоном и направился было в спальню, но вдруг в дверь постучали.
Надворный советник Косынкин крайне изумился тому, что отворила ему дворничиха.
- А где же ваш камердинер? - Косынкин огляделся по сторонам, словно предположил, что не заметил французишку в каком-нибудь углу.
- Я отправил его в Москву, - сказал я.
- В Москву?! Одного?! - вскинул брови Вячеслав Сергеевич.
- Что же тут странного?! Он же не ребенок.
- Да это ж небезопасно! Вы не представляете себе, что творится сейчас на дорогах! Народ творит самосуд, иностранцев убивают, а он француз! В умах людей нынче француз синоним шпиону!
- Надеюсь, доберется невредимым, - буркнул я, уже пожалев, что отправил Жана одного. - А вы?..
- А я собственно никакого дела не имею. Просто пришел проведать, узнать, не нужно ли чего.
- Очень даже нужно! Нужно! - обрадовался я. - Вот что, Вячеслав Сергеевич, а не достанете ли вы для меня верховую лошадь? А лучше двух.
- Верховую лошадь? - удивился он.
- Я, признаться, сильно задержался в Санкт-Петербурге. Верхом до Москвы доберусь быстрее и хоть как-то наверстаю упущенное время.
- Но это же…
- Знаю, далеко. Думаю, дня за три доберусь.
Глава 6
- Что там Парасейчук? - хмыкнул я, пробудившись утром.
Когда я вышел в гостиную, полковник поднялся из-за стола. Всю его грудь покрывали награды. На меня он смотрел со столь преувеличенным воодушевлением, словно верил, что сейчас я отдам распоряжение, и ему, после того как он потрудится встать, останется лишь повернуться, чтобы получить новый орден за как-то сам собою совершившийся подвиг.
- Отдыхайте пока, сударь, - сказал я. - У меня остались еще кое-какие дела в Петербурге.
- А в Москву? Когда же мы поедем в Москву? - с разочарованием спросил он.
- Сегодня же и поедем, - ответил я. - А вы вот что, сударь, узнайте-ка пока, где этот господин сейчас проживает и чем занимается.
Я выдал полковнику "Санкт-Петербургские ведомости" и показал на объявление Христиана Венстера.
* * *
Я думал, что граф Аракчеев заставит меня долго ждать в приемной, но он принял меня незамедлительно и встретил с доброй улыбкой, чего уж я никак не ожидал.
Тогда верил, а ныне, когда государь устраивает бал в доме убийцы императора Павла и назначает этого убийцу начальником главного штаба армии, я думаю, что и самые неприглядные факты не помешали бы Аракчееву подняться на вершину власти. Этой мыслью я и оправдываюсь перед собой за то, что десять лет назад уступил. Прямого столкновения с графом Аракчеевым не произошло. Но он безусловно знал: когда его приспешники затеяли заговор, чтобы привести Длинного во власть, на пути встал я, граф Воленский.
Теперь всемогущий вельможа улыбался, кажется, вполне искренне: обиды он не держал и считал естественным объединиться перед лицом войны с Наполеоном.
Он протянул мне бумаги:
- Здесь необходимые документы и письмо де Санглену. В Москве на Малой Дмитровке дом капитана Уварова занимает Германский легион. При нем же расположен и штаб Высшей воинской полиции Первой Западной армии. Там и найдете Якова Ивановича.
- Благодарю вас, ваше сиятельство. Я намерен сегодня же выехать, - промолвил я.
- Бог в помощь, милостивый государь, - ответил Аракчеев.
Его слова напомнили мне аудиенцию у генерал-губернатора Вязмитинова. Аракчеев словно из воздуха уловил мою мысль и сказал:
- Я слышал, Вязмитинов был крайне раздосадован, что вы не приняли предложения служить в министерстве полиции.
- Право, было незначительное недоразумение. Уверен, оно уладилось. Признаться, я не имею намерения и в Высшей воинской полиции задержаться надолго. Выполню поручение его величества и сразу же в действующую армию!
- Между министерством полиции и воинской полицией возникает естественная состязательность, - пустился в рассуждения Аракчеев. - И то, и другое ведомство ловит шпионов. Де Санглен действует более скрупулезно. Прежде чем доложить о поимке очередного злоумышленника, он добывает неоспоримые доказательства того, что тот и впрямь наполеоновский агент, а не плод воображения ка- кого-нибудь полицейского подпоручика.
- Вполне разумно, - произнес я.
- Да, но на поиск подтверждений уходит много времени. Люди Вязмитинова в таких случаях не церемонятся и потому о своих успехах докладывают чаще, - продолжил Аракчеев.
- Да, но в ходе дознания всплывет подтасовка, - сказал я.
Граф Аракчеев потускнел и с видом уставшего божества сказал:
- Ну, это если будет с кем вести расследование.
Несколько секунд Аракчеев молчал, ожидая, чтобы я осмыслил его слова, затем добавил:
- Вот потому-то его величество и поручил розыск вам. Государь хочет знать наверняка, что нашли и арестовали нужного наполеоновского агента, а не выдали за шпиона очередной труп.
* * *
Возле дома стучали копытами и злобно фыркали два жеребца: светло-серый с кофейного цвета пежинами и гнедой. Надворный советник Косынкин дожидался в квартире. Я прервал разгоревшийся между ним и полковником Парасейчуком спор. Судя по раскрасневшимся физиономиям, вопрос оказался животрепещущим.
- Вот, ваше сиятельство, а вы как считаете? - кинулся ко мне Косынкин в расчете обрести союзника.
- Я, простите великодушно, не знаю предмета вашей дискуссии.
- Только что поступили новости! - с воодушевлением начал Вячеслав Сергеевич. - Новая победа графа Витгенштейна…
- Какая же это победа? - пробурчал Парасейчук.
- А что же, по-вашему, победой может считаться только успех в наступательном деле?! - выпалил Косынкин и повернулся ко мне. - Баварская дивизия атаковала корпус Витгенштейна. Но мы не уступили! Баварцам дали отпор! Трех офицеров и сто пятьдесят солдат взяли в плен!
- Видите ли, Витгенштейн долго у Белого не продержится, - заявил полковник Парасейчук. - Когда вся армия отступает, невозможно малой ее части держать оборону!
Сводки из корпуса генерал-лейтенанта графа Витгенштейна разительно отличались от удручающих сообщений о действиях всей остальной армии. Барклай-де-Толли отступал, Багратион проклинал Барклая, но подчинялся отступательной тактике. И в это время граф Витгенштейн с завидным постоянством громил противостоявший ему корпус маршала Удино.
Витгенштейн стал народным героем, и любой мало-мальски нелестный отзыв о нем оскорблял патриотов. Косынкин побагровел и, казалось, вот-вот с кулаками кинется на полковника. Парасейчук хотя и сидел красный как вареный рак, но не предпринимал никаких попыток упредить возможное нападение, показывая тем самым, что оппонент его лишь хорохорится и весь его пыл уйдет в пар. Полковник заговорил, и в голосе его зазвучали примирительные нотки:
- Ну, поймите же, милостивый государь, я ничуть не умаляю заслуги графа. Но, видите ли, невозможно оставаться на месте, если вся армия отступает! Корпус Витгенштейна попросту окажется в окружении…
- В окружении?! - закричал Косынкин. - А Кутузов? Про Кутузова забыли? Князь со дня на день прибудет в войска! И мы начнем наступать!
- Ну, дай то Бог, дай Бог, - промолвил Парасейчук.
И было видно - он не верил, что с назначением Кутузова что-то изменится. Однако Косынкин слова полковника расценил как свою победу, успокоился и вдруг выдал нечто совершенно неожиданное:
- А генеральное сражение двадцать шестого августа произойдет.
- Откуда вы это взяли? - вскинул брови полковник.
Я был удивлен и ждал объяснений.
- Число Зверя, - сказал Косынкин. - День двадцать шестой месяца восьмого. От двадцати шести отнять восемь будет восемнадцать. А восемнадцать состоит из трех шестерок. Шестьсот шестьдесят шесть - число Зверя.
- Ну это уж совершенно пустые рассуждения! - Парасейчук взглянул на Косынкина с подозрением.
- Ничуть не пустые, - с легкой обидой откликнулся надворный советник.
- Видите ли, тут как посчитать. С натяжкой можно любой день назвать роковым. И десятое августа. А что? Десять плюс восемь - тоже восемнадцать, в котором, как вы сказали, три шестерки. Или попросту восемнадцатое августа…
- Да, вы совершенно правы, - неожиданно согласился Косынкин. - А я и не говорю, что двадцать шестое августа единственный день Зверя в году. Между прочим, этот год целиком год Зверя…
- Конечно, конечно, - согласился полковник. - Одна тысяча восемьсот двенадцать. Восемнадцать - двенадцать. Один плюс два будет три. Именно столько шестерок в числе восемнадцать.
- Так что и десятое августа, и восемнадцатое могли бы стать роковыми. Но десятое августа уже позади. Восемнадцатое? Дай Бог, к этому времени Кутузов доберется до армии. Тоже не подходит. Но от него ждут немедленных действий. Так что двадцать шестое августа - самый подходящий день. Вот увидите, в этот день и случится генеральное сражение.
- А что же не второго сентября? - с сарказмом спросил полковник Парасейчук. - Дважды девять - опять-таки восемнадцать.
- А второго сентября еще что-нибудь случится, - сказал надворный советник.
Я и не заметил, как заслушался их болтовней, словно думал найти в подтасовках с числами здравый смысл. Но кое-какая польза все-таки была - этот вздор примирил полковника и надворного советника.
- Ладно, господа, довольно! - сказал я. - Чьи это кони внизу?
- Ваши, вы же просили верховых лошадей, - с чувством исполненного долга ответил Вячеслав Сергеевич.
- Хорошие скакуны? - спросил я.
- Ростопчинские! - с гордостью сказал Косынкин.
- Что ж, надеюсь, ростопчинские жеребцы найдут дорогу к графу Ростопчину, - промолвил я и повернулся к полковнику Парасейчуку. - Вы готовы, сударь?
- Я?.. Готов!
Парасейчук поднялся из-за стола, физиономия его приобрела растерянное выражение.
- Что-то не так? - спросил я.
- Позвольте… по поводу жеребцов… - промямлил полковник.
- Мы потеряли много времени в Петербурге, - сказал я. - Верхом хоть как-то наверстаем упущенное.
- Верхом? До Москвы? - полковник выпучил глаза. - Это же семьсот верст! Мы сотрем себе задницы до костей!.. Простите, ваше сиятельство! С уст сорвалось!
- Ага, милостивый государь! - злорадно воскликнул Косынкин. - А как же французы?! От самого Парижа только что до Москвы не доскакали! И задницы, как вы изволили выразиться, не стерли!
Вячеслав Сергеевич смотрел на Парасейчука с превосходством, еще раз почувствовав себя победителем в споре.
- При чем здесь французы?! - буркнул полковник. - Видите ли, я совершенно не готов проделывать верхом столь дальние поездки. Я рассчитывал, что мы поедем в коляске.
- Ваше сиятельство, возьмите меня с собою! Непременно буду полезен вам, - едва не взмолился Косынкин.
- Да как же вы будете полезны, если вы даже не знаете о цели моего путешествия? - удивился я.
- Знаю! Знаю! - воскликнул Вячеслав Сергеевич, уверенный, что обрадует меня своей осведомленностью. - Вы едете арестовывать французского шпиона! Парасейчук мне рассказал!
Я взглянул с возмущением на полковника, и тот совершенно стушевался под моим взглядом.
- Вот что, - принял решение я, - если поездка верхом вам не по силам, отправляйтесь в Москву на перекладных.