Обогнав всех, первым за ворота вырвался Исаев. Я еще не знал, кто додумался идиотски подражать президентскому выезду, однако уже понял, что случится через мгновение.
"... Презедент! Ты покойник. Я убью тебя во чтобы то не стало..."
Ах, черт! Он ведь тоже уверен, что там Президент!..
Пассажиров "линкольна" уберечь мне не удастся, мгновенно просчитал я. Поздно. Спасти бы тех, кто сейчас кинется к подъехавшей машине.
- Наза-а-ад! - заорал я и, выхватив свой "Макаров", разрядил в воздух всю обойму. - За воротами бомба! Ложи-и-ись!
Как ни странно, толпа меня услышала: быстрее всех на асфальт попадали люди, стоявшие поблизости от меня, но и дальний край толпы, которому грозила реальная опасность, вовремя отхлынул от школьной ограды.
И тогда живая бомба, наконец, взорвалась.
Сначала за оградой абсолютно беззвучно вспух грязно-красный пузырь, весь сотканный из огня, дыма, земли и крупных обломков машины. Затем настал черед звуков: несколько сот барабанщиков одновременно вдарили по своим веселым барабанам. Жаркий смерч с сильным запахом горелого капронового троса играючи смял створки железных ворот, пронесся над залегшей публикой и уже совсем на излете врезал мне по лбу своим горячим воздушным кулаком...
- ... Макс! Макс! - Меня тормошил Филиков, возбужденно-радостный и чумазый. - Макс, очнись! Это был не Президент!.. Слышишь ты, не Президент!..
- А кто? - вяло спросил я и сел на ступеньку. Я и без Филикова знал, что не Президент. Башка моя трещала еще немилосердней, чем утром.
- Клоун этот, ну пестрый, пидор, Фердинанд! Машину "линкольн" где-то достал. Вырядился, понимаешь, в костюм, причесочку сделал... - Рапортуя, Филиков преданно заглядывал мне в глаза. Теперь он окончательно уверился: капитан Макс Лаптев есть тайный соглядатай генерала Голубева и приставлен к майору для надлежащего контроля. - Сам он виноват! Ходил бы в своем обычном барахле, как всегда, никто бы его не спутал.
- Кто-нибудь еще пострадал? - Я оглядел пустой школьный двор. Убедившись, что опасности больше нет, любопытная толпа дружно пересыпалась со двора за ворота, к эпицентру взрыва.
- Серьезно - никто! - поспешно доложил Филиков. - Только гомик со своим шофером. И этого, с бомбой, естественно, тоже на куски... - По разумению майора, потери для общества были невелики. Служебную карьеру Бороды они подпортят, но не остановят. - Ты, главное, не забудь, Макс: наши ребята здесь ни при чем. Это все бывшие парни Толяна! Я поставил двоих на ворота, а они оголили пост и куда-то смылись...
- Толяна? - вздрогнул я.
Моментально я прокрутил в памяти последний - взаправду последний! - разговор с Германом Семенычем из инвалидского Комитета. И тут же вспомнил огненный гриб на месте деревянного грибка у пепелища ОКПИМВа.
- То есть Сухарева, я имею в виду, Анатолия Васильевича, - быстро поправился Филиков. - Они, Макс, шефа своего бывшего так промеж собой звали. Не по имени-отчеству, как положено, а Толяном, словно авторитета крутого...
Я постарался встать на ноги, и это мне удалось. Со второго раза.
Головоломка была собрана, недостающее звено найдено - жаль, что поздно. Формально я ни в чем не провинился. Фактически же я провалил задание, которое сам себе и поручил.
Я не умею воскрешать мертвых. Мне осталась одна забава - поставить финальную точку в этой гнусной истории. И я ее поставлю.
Отодвинув рукой Филикова (тот послушно исчез), я поднялся вверх по ступенькам, миновал вестиюбль и добрался до телефонного поста старлея Егоршина. Егоршин сразу же пододвинул ко мне аппарат, а затем предупредительно слинял.
Сперва я позвонил безработному Ване Воробьеву. Архивный юноша понял меня с полуслова и согласился без колебаний.
Затем я набрал еще один номер. Откликнулся бодрый пожилой голос с легким иностранным акцентом.
- Вас беспокоит капитан ФСБ Лаптев, - произнес я. - Ваш телефон мне дал Валерий Волков. Как я понял, вы пишете новую книгу?
- О, да-да, карательная психиатрия в СССР, - подтвердил голос, - История вопроса. Как сажали и как выпускали... Сэр Волков говорил, что у вас имеется богатый опыт...
- Вам исключительно повезло, - обрадовал я собеседника. - Вы не только можете посмотреть наш древний красивый обычай, но и сами в нем поучаствовать... Вы готовы, сэр Максвелл?
- Участвовать? Йес! - ответил британец с энтузиазмом, хотя и слегка озадаченно. - Я готов, сэр Лаптев. Когда?
По его тону я догадался, что лорд Бертран Томас Джеффри Максвелл, крупный спец в области советских психушек, классику советского кино абсолютно не знает. Да оно, пожалуй, и к лучшему.
- Сегодня, - сказал я. - Немедленно.
58. ЗАМГЕНСЕКА ТОВАРИЩ СЫРОЕЖКИН
Регистрацию рейса на Кейптаун объявляли подряд на трех языках: русском, английском и еще одном, немного похожим на немецкий. Видимо, это и был африкаанс - родной язык белокожего потомка южноафриканских буров бизнесмена Ван дер Сыроежкина. К глубокому сожалению, потомок буров не удосужился изучить родное наречие. Недосуг было. Партийные дела затрахали, извиняйте.
Еще возле стойки заполнения деклараций некий индус придавил мне в тесноте ногу тяжелым чемоданом. Я длинно выругался на чистом русском, а затем, опомнившись, вкратце повторил свои доводы и по-английски.
- Сорри. - Владелец мигом убрал тяжесть с моей ноги.
- Ладно, живи пока, - сердито отмахнулся я и, прихрамывая, встал в хвост очереди на регистрацию билетов. - Бхай-бхай, камасутра. Пролетарии всех стран, будем взаимно вежливы.
Изнутри аэропорт "Шереметьево-2" очень напоминал мне базар и вокзал в одной гремучей упаковке. Везде тут кипела и бурлила жизнь, надоедливо перехлестывая через край.
В нескольких шагах от меня стая гоблинов открыто, не боясь ментов, раскручивала на бабки нескольких япончиков или тайванчиков - хрен их там разберет, ху есть кто. Это была довольно экзотическая форма лома: местные братки пытались запродать гостям каких-то крокодилов. "... Наше последнее предложение: мы скидываем еще десять процентов, а вы берете у нас всех аллигаторов. Себе в убыток отдаем, ради уважения к вашему народу. Но только чтоб не за масло, в натуре, не за кофе, а за налик! За налик, вы сечете, мужики? Доставка самовылетом!.." - "... У нас очень маленький есть страна..." - "... Вот с этими аллигаторами и отвоюете себе страну побольше". - "... Но годовой курс национальной валюты имеет резкие колебания..." - "... Да кому нужна ваша говенная рупия? Баксы, баксы гоните, и все дела..."
Здесь же рядом, под электронным таблом с расписанием вылетов, древняя старуха в страусиных перьях громко напрягала недоумка, с головы до ног обвешанного пейджерами. "Валерий! - трубила она на весь зал. - Ва-ле-рий! Я никуда не лечу, пока вы мне ясно не скажете, почему эти юные пионэры идут в афише раньше меня?!" Стоявшие поодаль мордатые пионэры, лет под сорок каждый, ненавидяще косились на старую каргу. "Надежда Львовна! - Дуболом с пейджерами прикладывал ручки к сердцу. - Ей-богу, не в смысле чтобы вас обидеть, а по алфавиту! Это пипл из группы "Доктор Вернер" - значит, на букву "дэ", а вы начинаетесь на букву "эль". Ваша буква по порядку идет позже ихней..." Старая кошелка знать ничего не желала. "Идите в попу с вашими порядками, Валерий! - орала она. - Я - Надежда Лисовская!.. Я семьдесят пять лет на эстраде!.. Ко мне Сережка Есенин за кулисы бегал!.. Мне еще Совнарком выписал охранную грамоту как ценному памятнику культуры города Москвы! Если меня сейчас кондратий хватит из-за вашего вредительства, вы под суд пойдете за вандализм!.."
Русский сервис мог кого угодно излечить от ностальгии. Волнующая процедура расставания с Родиной потонула в шуме всего этого цыганского табора, в утомительной толкучке зала, в двух невыносимо медленных очередях. Пытку нисколько не укоротили даже две стодолларовые купюры, предусмотрительно вложенные мною в загранпаспорт. Деньги испарились безо всякой пользы.
Раньше я как-то не замечал здесь такого совкового бардака. До сих пор я выходил на посадку сквозь удобный и малолюдный vip'овскийзал, а потому верил, что хоть на границах державы мы стыдливо маскируем нашу азиатскую рожу толстым-толстым слоем европейского макияжа. Лишь теперь, путешествуя инкогнито и разом утеряв великие преимущества зеленого коридора, я усек, каково быть простым отьезжантом из страны побежденного социализма.
Самым долгим оказался досмотр багажа. Движение вперед то и дело тормозились нудными препирательствами пассажиров с каменными бабами на контроле: о том, что можно вывезти так, а за что надо доплачивать отдельно. Очередь злилась. Позади меня кто-то яростно шуршал газетой, изредка подталкивая меня в спину со словами: "Нет вы послушайте, до чего мы дожили! Котят топить! Котят! И они еще имеют наглость называют это реформой экономики! Да стрелять их надо, голыми руками..."
Руки мои были заняты чемоданами, подбородком я придерживал паспорт с авиабилетом. От каждого тычка я мог обронить их на пол.
Не оборачиваясь, я сквозь зубы поддакивал этому дебилу: "Стрелять, конечно, стрелять, об чем разговор..."
Когда до полосатого барьера мне осталось пройти всего ничего, впереди опять произошла заминка. Двое каких-то кретинов застряли на контроле с самой невероятной ручной кладью, какую здесь можно себе представить, - овчинными тулупами и валенками. Гардеробчик аккурат для Южной Африки! Каменные тетки, заподозрив контрабанду, потребовали развернуть поклажу и стали прощупывать каждый шов. Ничего, кроме нафталина, в валенках не нашлось, но уж запах освобожденного нафталина был таким стойким, что преследовал меня до самого входа в самолет.
Лишь на борту комфортабельного "боинга" я вздохнул свободнее.
Какой простор! Вылет ожидался минут через десять, а салон нашего бизнес-класса был заполнен меньше чем на две трети. Место слева от меня тоже пустовало. Справа, возле иллюминатора, уже дремала какая-то помятая будка. Как только я занял свое четырнадцатое кресло, будка приоткрыла один глаз и мутно спросила:
- Ты не хохол, нет?..
Я помотал головой.
- Не люблю хохлов, - созналась помятая будка, приоткрывая и второй глаз. - Они, блин, повесили у меня предка, гвоздями к стенке прибили... Все-таки событие, правда, блин? Можно было культурно отметить, нормально выпить-покушать... А они банкет устроили - на ко-пей-ку! Скупые, жуть! Мы еще по второй не разлили, а вся икра уже тю-тю... - Глаза соседа закрылись так же внезапно, как и открылись. Голова съехала на грудь. - Разбуди меня в Красно... ярске... я там вылезу... - невнятно проговорил он и отрубился.
Никакой посадки в Красноярске у нас, разумеется, не ожидалось: мы летели строго через Брюссель, Мадрапур и Йоханнесбург. Я крепко пристегнул ремнем эту бессмысленную пьяную харю, очень надеясь, что она продрыхнет хотя бы до Мадрапура. Или, того лучше, до самого Кейптауна. Пусть потом разбирается с тамошними хохлами.
За пару минут до взлета объявился сосед слева. Был он белобрыс, пухл, имел двойной подбородок и серые рыбьи глазки. Ему бы еще на голову пробковый шлем - получился бы вылитый юаровский плантатор с обложки старого журнала "Крокодил". Не дай Господи, затосковал я, если он решит поговорить со мной на родном языке...
Я как в воду глядел!
Едва наш "боинг" оторвался от земли, как этот плантатор уставил на мою персону рыбьи буркалы и, принимая меня за соплеменника, требовательно сказал:
- Глюкауф.
На языке африкаанс это могло обозначать все что угодно. "Доброе утро" или "подвиньтесь", "сегодня хорошая погода" или "у меня в ботинке гвоздь". Я сделался южноафриканцем так скоропостижно, что не добыл себе даже карманного разговорника.
- Глюкауф! - настаивал плантатор.
Совсем не реагировать было глупо. Отвечать ему по-русски или по-английски - весьма подозрительно для исконного бура Ван дер Сыроежкина. Проще всего было сыграть глухонемого бура. Я вытаращил глаза и легонько помычал в ответ, шевеля пальцами, как это обычно делают глухонемые.
Плантатор испуганно отпрянул от меня. И, еле дождавшись, когда мы наберем высоту, торопливо пересел отсюда в дальний конец салона.
Однако сиденье его пустовало недолго. Стоило капитану лайнера Бену Стормфельду на трех языках пожелать нам из динамика приятного полета, как на свободное место плюхнулся еще один мой соседушка - с ближайшего кресла через проход. Не без содрогания я узнал в этом долговязом живчике одного из двух недоумков, которые сегодня перли через таможню валенки.
- Ловко вы отшили этого педика, - похвалил меня новый сосед и ткнул пальцем в сторону отсевшего плантатора. - Он ведь к нам с Андрюхой тоже клеился в аэропорту. Тоже глюкнуть предлагал...
- Разве это был педик? - удивился я, выходя из образа глухонемого бура.
В мое казино частенько захаживали парни из "Голубой лагуны", и я полагал, будто знаю повадки гомосеков. Белобрысый плантатор никак им не соответствовал.
- Педик, само собой, - заверил меня долговязый. - Ясное дело.
Он взял у подошедшей стюардессы две открытые бутылочки с кока-колой: одну передал мне, а другую взял себе. Свою он, впрочем, туг же опрокинул себе на брюки. Полез в карман за носовым платком - и обронил себе под ноги ключи.
- Не везет так не везет... - печально произнес растяпа, выползая с ключами из-под кресла. - Будем знакомы, - добавил он. - Паша Печерский, оператор телекомпании "Останкино". Со вчерашнего дня собкор на станции "Мирный", в Антарктиде...
Десяток секунд я раздумывал, каким бы псевдонимом прикрыть себя. Вариантов была масса. Чтобы грамотней рулить партийной организацией, я набил себе полный чердак партийной литературы. Должна же она теперь хоть на что-то сгодиться!
- Жора, - представился я. - Жора Плеханов, бизнесмен.
Печерский пожал мне руку и глубоко оцарапал себе палец о мой перстень с бриллиантом.
- Из-за этих педиков, Жора, вся моя жизнь наперекосяк, - угрюмо сказал он мне, промокая кровь платком. - Вообще-то говоря, сперва я и сам оплошал. Мы с Андрюхой, с Мельниковым, назюзюкались в одном колхозе и запороли для новостей съемку Товарища Зубатова...
- Того самого? - лениво полюбопытствовал я. - Кандидата в президенты?
Слава Богу, я всегда избегал общения с телекамерой. И сейчас даже оператор с ТВ не распознал в бизнесмене Жоре Плеханове первого зубатовского зама.
- Во-во, лысого, - кивнул оператор. - Новый наш директор, Полковников, когда ему донесли, встал на уши. Раз так, говорит нам, привезите мне к вечерним новостям чего-нибудь желтенького. Искупите вину. А не то, говорит, уволю к свиньям собачьим...
- Ваш директор - педик? - догадался я.
- Не-ет, он-то как раз наоборот, - помотал головой Печерский. - Слушайте дальше, Жора... Сели мы в "рафик", поехали. Андрюха звонит по дороге в ГАИ: мол, нет ли какой аварии, с жертвами? Аварии, отвечают, нет, но есть хорошая автомобильная пробка в Большом Афанасьевском. Рванули мы в Большой Афанасьевский...
Мимо нас стюардесса опять провезла свою тележку. Не желая рисковать, Печерский обеими ладонями медленно обхватил бутылочку с кока-колой и жадно присосался к ней. Пока рассказчик пил, я бросил взгляд в иллюминатор. "Боинг" уже поднялся над облаками, и горизонт был чист. Лишь где-то сзади наш лайнер догоняла маленькая белая тучка, издали похожая на слона.
- Теплая, - разочарованно сказал оператор. - И газ выдохся.
Я снова повернулся к Печерскому. Тот вертел в руках недопитую кока-колу, не зная, куда ее девать. В конце концов ему пришлось-таки допить свою порцию и подняться с места, чтобы засунуть пустую бутылочку в верхнее отделение для мелкой ручной клади. Но едва оператор встал, как самолет ухнул в воздушную яму, а Печерского кинуло в проход между рядами.
- Ссскотство!.. - выдохнул оператор, влезая обратно на кресло.
При падении он ушиб колено и еще минут пять растирал его рукой, полосуя собственные брюки острым краем стального браслета от часов. Я терпеливо ждал возобновления рассказа.
Наконец, Печерский оставил свое колено в покое и спросил:
- Вы знаете, Жора, кто в России самый главный педик?
- Наверное, Фердинанд Изюмов, - предположил я.
- Чепуха! - горячо возразил телеоператор. - Мелочевка. Самый главный педераст - Железный Болек!
Это было что-то редкое. Среди компромата на Болека, который перед выборами у нас сливали в партийной прессе, подобного мне не попадалось. В основном, наши писали, что Глава администрации - тайный агент Ватикана, что он ворует гуманитарные деньги у сирот, вертит Президентом, как хочет, и регулярно имеет президентскую дочь...
- Быть не может, - засомневался я.
- Я вам говорю! - Печерский неловко дотронулся до ушибленного колена и крякнул. - Мы случайно отсняли в Большом Афанасьевском, как они выходят из подъезда, - он и с ним еще важный кент из Украины, типа премьера. Выходят, обжимаются, шерочка с машерочкой...
- Но, может, это были какие-то переговоры? - все еще недоумевал я.
- Да уж конечно, переговоры! - съехидничал телеоператор. - В подъезде-то! Будто вы не знаете, чем взрослые люди занимаются в подъездах...
- И что было дальше?
- Ничего хорошего, - вздохнул Печерский. - Его охрана нас засекла, Болек нажал на директора "Останкино". Тот перетрусил, взял под козырек и отдал им нашу кассету. И этот педик, я так понимаю, приказал нас с Андрюхой сослать к пингвинам. До Кейптауна летим самолетом, оттуда уже на ледоколе...
Печерский с ожесточением махнул рукой. Браслет расстегнулся, и его часы улетели в проход между рядами. Где, хрустнув, моментально погибли под колесом тяжело нагруженной тележки стюардессы.
- Все одно к одному... - простонал бедняга оператор. Он даже не стал нагибаться за трупом своих часов. - Жизнь как зебра, и я вступил в черную полосу, Жора... Зеркало свое я разбил, новенький "Бетакам" у меня сломался, сюжет я запорол, из московской бригады меня убрали. Жена и та выгнала пинком под зад... Спасибо, хоть билет мне Андрюха взял не на тринадцатое место...
Я почувствовал неприятную истому в желудке. Чужое невезение - это не заразная болезнь. Но мне вдруг захотелось оказаться как можно дальше от Печерского. В каком-нибудь другом самолете. А еще лучше - в другом полушарии.
- Павел, - осторожно сказал я. - Не хочу вас пугать, но сейчас вы сидите на тринадцатом месте. По крайней мере, мое - четырнадцатое.
На физиономии свежеиспеченного собкора в Антарктиде возникла гримаса отчаяния. Бедняга извернулся и начал заглядывать за спинку своего кресла, пытаясь увидеть номер. С противным треском спинка надломилась.
- Точно, тринадцатое... - убито прошептал Печерский.
В тот же миг наш "боинг" резко дернуло. И еще раз. Еще. Еще. Я посмотрел в иллюминатор - но не увидел неба! Что-то белое и плотное, как резина, облепило самолет снаружи. Ровное гудение турбин сменилось истерическим воем. Тележка стюардессы с жутким дребезжаньем покатилась под горку. Освещение в салоне предсмертно замигало.
- Леди энд джентльменз... - сквозь вой турбин еле пробился радиоголос. - Ит уоз э флайн элефант... Кэптэн авиалайнера... просит сохранять...
Но мы уже падали, с каждой секундой забирая все круче вниз. Мои желудок и сердце слиплись в один стонущий комок.
"Во имя отца и сына... - Сжав голову руками, я лихорадочно пытался вспомнить какую-нибудь божественную бодягу. - Ныне отпущаеши раба твоего... Отче наш, кто-то еси на небеси..." Кто же у них там, к чертям, на небеси?