Сухая ветка сирени - Мелентьев Виталий Григорьевич 7 стр.

25

Но ему опять не повезло. Уже под самым Н. железнодорож­ный переезд оказался закрытым. Возле грузовика стоял стар­шина-автоинспектор и проверял путевой лист. Он подошел и к Грошеву, козырнул и попросил предъявить документы. Николай предъявил, но старшина, не глядя в них, приказал:

– Поставьте машину на обочину и зайдите в будку.

Шлагбаум поднялся, и Николай, переехав полотно железной дороги, поставил машину на обочину, а сам побежал в будку.

– Понимаете, товарищ старшина, я очень спешу – опера­тивное задание.

Старшина покопался в своей сумке и, не глядя на Грошева, произнес:

– Любое задание нужно выполнять в соответствии с пра­вилами уличного движения. А вы нарушили. И, как я вижу, неспроста. Ну-ка, дыхните.

– Куда дыхнуть? – опешил Николай.

– Не знаете? – подозрительно спросил старшина. – Объясняю. Вот пробирка. Я сейчас отломлю ей верхушку, и вы в нее подышите. Вот и все. Понятно?

– Но вы поймите…

– Гражданин, не будем спорить. Надо выполнять.

От старшины веяло такой спокойной, неколебимой уверен­ностью в правильности всего, что он делал, и в справедливости происходящего, что Николай сначала подчинился, а уж потом, подув в пробирку, подумал:

"Ладно. Лишь бы отвязался. Спешить надо. Спешить".

Бесцветная жидкость в пробирке едва заметно посинела. Старшина равнодушно посмотрел на нее, закрыл пробирку пробочкой с ваткой и опять положил в сумку.

– Ключики от машины у вас?

– У меня…

– Разрешите поинтересоваться.

Николай протянул ключи, милиционер внимательно осмот­рел их и положил в карман.

– Пьяны вы, вот что, дорогой товарищ водитель.

– Да вы что?! С ума сошли, что ли? Вот мое удостове­рение, – возмутился Грошев, но старшина даже не взглянул на удостоверение.

– Я с ума не сходил. Я могу соврать, вы можете соврать, а пробирка не соврет. Она свое покажет. Понятно? Это первое. А второе – не суйте мне удостоверения. Хоть вы сам министр, а если сидите за рулем выпивши – значит, все! Чуть не сдела­ли аварию тем более. Садитесь.

Николай возмущался, упрашивал, даже, кажется, грозил старшине неприятностями, но автоинспектор как будто и не слышал его. Он неторопливо устроился за столиком, вытащил бланки протоколов, с интересом, но также внимательно осмот­рел водительские документы Николая и начал было заполнять протокол, но, дойдя до доверенности на вождение машины и путевого листа, остановился, мельком взглянул на Грошева и снял телефонную трубку.

– На казенной машине, с доверенностью, задержан в ста­дии легкого опьянения следователь Грошев. Утверждает, что следует по срочному оперативному заданию. Как поступить?

Старшине, видимо, что-то ответили и о чем-то спросили.

– Нет. Но аварию чуть не совершил. Потому и задержал – позвонили с трассы.

Николаем овладело вначале отчаяние, а потом покорное, даже смешливое отупение. Проклятый тропический рецепт! Как он не подумал, что всякое вино дает опасный для водителя запах. Чертов термос! Надо же было ему свалиться. Ну все, решительно все было против Николая.

Но тут старшина сложил протокол, спрятал его в сумку и протянул водительские документы:

– Можете следовать.

Николай все в том же смешливом, безнадежном отупении посмотрел на строгого автоинспектора, понял наконец, что произошло, схватил документы и побежал к машине. Он уже хотел было захлопнуть дверцу, когда услышал голос старшины:

– Товарищ водитель! Колесо-то… спустило.

Невезение продолжалось. Левое заднее колесо где-то схва­тило гвоздь и теперь сидело на диске.

Николай бросился к багажнику, достал домкрат и ключ. Старшина не посоветовал, а приказал:

– Снять колпак, ослабить гайки.

От него веяло такой жесткой, такой точной армейской дисциплиной, что не подчиниться Николай не мог: такая же дисциплина жила в крови и у него. Старшина молча приладил домкрат и стал поднимать задок. И хотя работал он споро, Грошев все-таки злился на него и в душе ру­гался.

"Чертова пробирка! Выдумали же на нашу голову!"

Но тут же рассмеялся: хорош следователь, ругает сред­ство, помогающее мгновенно разоблачать нарушителей.

Мимо, притормаживая перед переездом, проходили маши­ны, гремели кузова, наносило отработанной смесью. Пот стал заливать глаза.

Напротив остановилась "Волга", и Николая окликнули:

– Эй, земляк, может, нужна помощь?

Николай поднял голову и увидел Тихомирова. Он тоже сразу узнал Николая, вышел из машины и, подбежав к нему, наклонился.

– Что-нибудь случилось?

– Да вот… гвоздь поймал, – уклончиво ответил Николай, соображая, как поступить в создавшейся обстановке.

– А вы как здесь очутились? – вдруг нахмурился инженер-подполковник.

– Догонял группу, потом решил заехать к знакомым и вот… А вы?

– Тоже решил заехать… Послушайте, но ведь от вас же пахнет вином. Это же… черт знает что такое. Впрочем, сейчас самое важное не лишиться прав.

Быстрые, решительные переходы его настроения – от почти презрения к товарищеской заботе – Грошев отметил, но сейчас главным было не это.

– Знаете что, товарищ Тихомиров, не будем играть в прят­ки. Мне нужны вы. Вот мое удостоверение.

– Это с какой стати? – выпрямился Тихомиров.

Пожалуй, он был красив. Сухощавый, военной выправки, с правильными чертами удлиненного лица и жесткими, острыми глазами.

– Требуется восстановить истину. Давайте сядем в мою машину и побеседуем.

Тихомиров едва заметно улыбнулся.

– Ну что ж… Давайте.

– Скажите, почему вы, покрасив машину дважды, заявили об этом только один раз?

– Ну, во-первых, я, как и многие другие, мог бы и не заяв­лять. Но, во-вторых, сделал это потому, что во всем люблю порядок. Армия воспитала. А в-третьих, после первой покраски поездил всего недели две – и краска полезла. Когда Грачев по­красил мне по всем правилам – заявил.

– Насколько я понимаю, вы часто бываете в этом го­роде.

– Да.

– Почему?

– На этот вопрос я отвечать не буду: врать не желаю, а правда вас не касается.

– Ваше право. А зачем вы приходили к Волосову на квар­тиру?

– Ах, вот оно что… Это к бывшему владельцу моей маши­ны? (Николай кивнул.) Когда я ее купил и осмотрел, то увидел на переднем бампере дыры для дополнительных подфарников. Вот и пошел узнать, не остались ли сами подфарники. Знаете, такие желтые, противотуманные. Как известно, купить их трудно.

– Вы тогда знали, что он арестован?

– Был на учениях, потом в отпуске, а когда приехал, узнал, что есть машина, и купил ее. А уже из технического паспорта на машину узнал адрес владельца.

– А куда вы дели портфель с запасными частями?

– Портфель? Портфеля я не видел. С машиной я купил запасной баллон и инструмент. Ну, еще домкрат. Никаких запасных частей там не было.

Это походило на правду, запасные части вместе с портфелем могли быть проданы и отдельно.

– Понятно. Зачем к вам на работу приходил Камы­нин?

– Предлагал купить покрышки. По дешевке. Но я не взял, потому что у меня свои еще хорошие.

Николай вспомнил камынинский гараж, покрышки под брезентом и подумал, что бывший кладовщик и в самом деле решил продавать машину.

– Вы и раньше знали Ивана Тимофеевича?

– Ну… как знал? Встречался с ним в магазине автодета­лей.

– А Волосова?

– Вообще не знал.

– А ведь он служил в вашей части.

– Возможно. Очевидно, я прибыл после того, как он демо­билизовался.

– Скажите, Александр Иванович, а в своей машине вы когда-нибудь боковинки, что возле дверей, снимали?

– Снимал. Правую. Устанавливал хитрое устройство про­тив автомобильных жуликов.

– А почему не левую. Она же под руками.

– Вот именно поэтому. Все устанавливают под руками. Кроме того, там такая путаница железок и тросов, что работать неудобно.

На какую-то долю секунды Николай задумался: самому взяться за обыск машины или просто попросить Тихомирова проверить ее?

– Значит, вы категорически утверждаете, что левую боко­винку вы не снимали ни разу?

– Категорически.

К машине подошел старшина и, козырнув, доложил:

– Позвонили, что сейчас наши сюда подъедут. Ждите. – Потом мягко улыбнулся и спросил: – Не узнаете, Александр Иванович?

Тихомиров присмотрелся к старшине и обрадованно улыб­нулся:

– Батюшки! Голубцов! Старший сержант Голубцов! Ка­кими судьбами?

– А я здесь живу. Вы как демобилизовались – и я вско­ре за вами. Женился – и вот…

– И как, нравится работа? Жизнь? Вы ведь не только от­личный шофер, но еще и механик неплохой.

– Здесь… ближе, – серьезно ответил старшина. – И – строже. Интересней. – Он подумал несколько мгновений и за­кончил: – И может быть, нужнее. Пока, по крайней мере.

26

Когда бывший подчиненный вот так встречается с коман­диром, можно с уверенностью сказать, что командир тот был хороший. Это Николай знал и потому решился на шаг, не со­всем оправданный обстановкой.

– Александр Иванович, есть просьба. Будьте добры, сни­мите при нас левую боковинку.

– Это очень нужно?

– Очень! Все для той же самой истины.

– Хорошо. Тем более при свидетелях, – усмехнулся Тихо­миров.

Он достал инструмент и, разговаривая со старшиной Голубцовым, вспоминая прежних сослуживцев, ловко орудовал отверткой с крестообразной насечкой на конце. Сняв бокови­ну, он протянул ее Грошеву.

– А теперь сами посмотрите, нет ли чего-нибудь посторон­него в отсеке, – попросил Николай.

Тихомиров пожал плечами и, присев на подножку, запустил руку в отсек. Вначале на его недоверчиво-ироническом лице проступило недоумение, потом почти испуг. Он медленно выта­щил из отсека пачку денег и, растерянно помаргивая, смотрел то на сиреневую пачку, то на старшину и Грошева.

Николаем все сильней овладевало то веселое, острое и от­чаянное состояние, что иногда появлялось в нем, когда прихо­дила, наконец, тщательно подготавливаемая победа.

– Ничего не понимаю… – пробормотал Александр Ива­нович.

Старшина Голубцов с тревогой и болью во взгляде смотрел то на инженер-подполковника, то на следователя.

– Пошарьте, будьте добры, еще, – мягко, доброжелатель­но попросил Николай. – По-моему, там должно быть и еще кое-что.

Тихомиров страдальчески посмотрел на Грошева и снова опустил руку в отсек. Через мгновение его лицо вытянулось и на нем проступила обреченность. У старшины в глазах мельк­нула суровость и даже брезгливость. Он смотрел на Тихоми­рова, и на скулах его набухали желваки. Александр Иванович вынул еще одну пачку и молча протянул ее Николаю.

Что-то сладкое схватило Николая за горло, подкатилось к сердцу и сжало его. А когда отпустило, то сердце забилось легко и быстро.

В сущности, это было торжество. Настоящее торжество. Можно было хохотать от счастья, можно нахально торжест­вовать, а можно надуться и стать неприступным, как бы под­няться над всеми.

Все простили бы ему любую из этих примет торжества. Но сам-то он понимал, что все происходящее – лишь первый реальный успех дела. Всего лишь этап. Многое еще впереди. И он сглотнул сладкий комок в горле.

Тихомиров, не дожидаясь просьбы, сам бросил руку в отсек и теперь уже испуганно вытащил из него еще одну пачку денег, обернутую в бумагу.

– Кажется, все, – хрипло сказал он и прижался щекой к блестящей рукоятке ручного тормоза.

– По-моему, нет… – покачал головой Николай. – По-мо­ему, там еще должна быть сухая ветка сирени.

И старшина и Тихомиров оторопело посмотрели на него, но он казался спокойным и безмятежным, как фокусник, ко­торый проделывает хорошо ему известный, даже поднадоевший фокус перед глазами не слишком разборчивых зрителей. В нем появилась некоторая снисходительность, даже бес­печность, и это совсем доконало и старшину и Тихоми­рова.

Александр Иванович безнадежно вздохнул и стал обсле­довать отсек. Старшина смотрел на него уже зло, жалостливо, словно хотел сказать:

"Как же вы это так, инженер-подполковник?.. Я-то вам верил… уважал… Как же такое может быть? Где же вы свих­нулись?"

Тихомиров достал ветку сирени и протянул ее Грошеву.

– Вот…

Сирень оказалась белой, с мелкими, коричневатыми, словно ржавыми, пятнами. Только листья на сухой ветке казались свежими, слегка притомленными.

Грошев осмотрел ветку, понюхал ее – соцветия еще не утратили тонкого аромата белой сирени – и спросил:

– Скажите, она не похожа на ту ветку сирени? – Но Ти­хомиров не понял его, и Николай пояснил: – Помните, которую вы положили в книгу мемуаров?

Тихомиров принял от него сухую ветку, поднес ее к глазам. Он смотрел на нее долго, что-то прикидывая и осмысливая. Грошев глядел на него с доброй усмешкой и вдруг почувство­вал на себе чей-то взгляд. Он быстро поднял голову.

Смотрел старшина. Смотрел восхищенно и в чем-то вино­вато. Почти так же, как смотрел когда-то молодой мили­ционер Николай Грошев на многоопытного следователя Ивонина.

– Нет… – хрипло протянул Тихомиров. – Нет, МОЯ вет­ка – с махровыми лепестками. И она фиолетовая. А это про­стая сирень. И белая.

– Товарищ старшина, – попросил Грошев, – позвоните еще раз и попросите, чтобы подъехали ваши люди. Акт нужно составить, да и еще кое-что…

– Неужели вы меня подозреваете? – вспыхнул Тихомиров и стал самим собой – волевым, собранным офицером.

– Нет, Александр Иванович, не подозреваю. Но порядок есть порядок.

– Тогда я не понимаю…

– Подождите, Александр Иванович. Еще часок, и вы буде­те свободны, а пока давайте отдохнем.

27

Николай сел в машину Тихомирова и устало откинулся на спинку – хотелось просто распрямиться. Александр Иванович сел рядом.

– Значит, вы опять за кордон?

– Не знаю… Если получится…

– А что этому может помешать? То, что вы, сами того не ведая, возили чужие деньги? Не думаю… Кстати, ваше элект­ронное устройство еще не срабатывало? Или оно такое хитрое, что срабатывало по-особому?

– Нет, еще не срабатывало… А почему вы опять об этом спрашиваете?

– Потому что это прямо относится к делу, которое я веду. Обрисуйте хоть в общих чертах, как оно действует.

– Под сиденьем у меня тумблерочек. Закрывая машину, я переключаю его на систему. Предположим, жулик открывает дверцу, садится, закрывает дверцу и заводит мотор. Машина двигается. Ровно через тридцать секунд после начала движения реле времени включает сирену и сигналы машины. Одновремен­но другое реле включает запоры на дверях. Мотор глохнет, а сирена и сигналы орут. Вор в клетке.

– Но ведь он может опустить стекла, наконец, разбить их.

– Опустить не сможет – предусмотрено. Разбить – не так легко, да и ведь заинтересуется же кто-нибудь орущей ма­шиной.

– Скажите, а просто открыть дверцы, обследовать машину, украсть из нее что-нибудь при такой вашей системе возможно?

– В принципе возможно. Но я такого не замечал.

Они помолчали. Мимо проносились легковые автомашины, погромыхивали грузовики. Николай отбрасывал последние по­дозрения – жулики не проверяли тихомировскую машину, это уж точно. А представить себе, что он умышленно возил с собой столько денег, – трудно. Ведь он несколько раз ездил в загра­ничные туристские поездки и если бы знал о деньгах, то мог бы давным-давно освободиться от них или перепрятать в другое место. То, что этого не сделал Волосов, – понятно. Он не знал, где он остановится после совершения преступления, и ему сле­довало прятать свои капиталы так, чтобы они всегда были ря­дом. Тихомирову этого не требовалось. Николай положил день­ги на приборную панель машины и потянулся за папиросой. Тихомиров улыбнулся и спросил:

– Кстати, я не слышу винного запаха. Может быть, мне вначале показалось?

– Да нет… Не показалось… Просто это тоже секрет изо­бретателя, – усмехнулся Николай.

– А все-таки…

Пришлось рассказать о тропическом рецепте и съеденном за ночь сахаре, истории с термосом и неудачном обгоне.

– Послушайте, когда вы, как говорят у вас, начали меня "разрабатывать", вы ведь наверняка узнали обо мне… ну, если не все, то очень многое?

– Как вам сказать, – замялся Николай.

Это была его "кухня", пускать в которую он не хотел да и не имел права. Чтобы заполнить неловкую паузу, он потянулся к бумаге, в которую была завернута последняя из вытащенных Тихомировым пачек денег. Александр Иванович тяжело вздох­нул.

– Что ж… Неясностей оставлять нельзя. Только я очень прошу вас не считать меня сентиментальным. А впрочем… разве это так уж плохо – быть сентиментальным?

Николай взглянул на него и, еще ничего не понимая, стал разворачивать сложенный вчетверо лист плотной бумаги.

– Дело в том, что я езжу сюда, в Н., на могилу единствен­ной женщины, которую я любил. Она служила врачом в нашей бригаде. Здесь стала моей женой. Полевой, походной женой, как острили в те годы заштатные остряки. И это можно понять: нам просто негде было зарегистрироваться. В войну по-новому перерешали многие вопросы, а вот этот почему-то не продума­ли. Да мы, вероятно, и не спешили с оформлением брака – нам было просто хорошо.

Ее убили в сорок пятом, весной. В одну из последних, уже глупых, обреченных бомбежек. Я похоронил ее… Нет, не так… Я не хоронил. Я примчался с переднего края после того, как могила была засыпана… Пользуясь своей властью, я только и сделал, что приказал сварить ограду. А потом привез из Во­сточной Пруссии сирень. Темно-фиолетовую, почти черную… Служил, думал, что забуду, женился, но все равно помнил. И жить с женой, очень, в сущности, хорошей женщиной, не смог. Помнил только одну. И я не стал врать сердцем и разо­шелся. Живу один и езжу сюда… к своей единственной… Это сентиментально?

Грошев молчал. Да и что ответишь на такой взрыв откро­венности? Видно, слишком многое свалилось на инженер-под­полковника, что он вот так, сразу, приоткрыл свое сердце. И это следовало ценить.

Но Николай не только ценил. Он любовался Тихомировым, его внутренней чистотой, его верностью и даже вот этой минутной слабостью.

– Нет, – помотал он головой. – Нет, это не сентименталь­ность. Это трудная жизнь. – Он подумал немного, машинально разворачивая бумагу, и добавил: – Знаете, Александр Иванович, чем дальше уходит война, чем чаще открываются ее под­робности, тем надежней мы, молодые, не видевшие боя, понима­ем и ценим любовь и ненависть… Во всяком случае, стараемся понять.