– А я подбородок в грудь упер, да вдруг как садану головой ему в колено, – ухмыльнулся Гном, – Да так удачно, что коленную чашечку сломал. Цыпа сразу заорал, как резаный, грохнулся. Со спущенными штанами… Другие двое растерялись, хватку ослабили, я сумел извернуться, вырвать одну руку. Укусил одного за палец, вскочил на ноги и с разворота – ногой по яйцам. С третьим дебилом, правда, пришлось долго возиться. На голову выше меня, опытный… Два зуба мне, падла, выбил! Нос чуть не сломал… Я потом три недели как енот ходил, с двумя фонарями и опухшей скулой, языком с трудом ворочал. Твердую пищу жрать не мог… Но его я тоже достал. Повезло. Так бы он меня уделал… Шваброй по башке ему врезал. Она в углу стояла, возле мусорника. Палка толстая была и то сразу надвое переломилась…
– Что ж, молодцом, – похвалил Ярослав. – Сволочей надо учить их же методами. Иначе они, тупоголовые, просто не понимают. Разбор полетов был, конечно?
– И еще какой! – фыркнул Данила, поставив пустую банку на стол и привычно утерев губы рукавом казенной рубахи. На щеках пацана играл сытый румянец. – Они же все трое наутро в больницу попали. Уроды… Первый – с ногой, второй – с яйцами, третий с сотрясением мозга… Милицию, конечно, вызвали, директор наш, Дим Димыч Бусыгин, вообще хотел меня в тюрьму посадить… Но, к счастью, майор нормальный попался. Щербатов, кажется, его фамилия. Точно – Щербатов! Я ему рассказал, как оно было на самом деле, так он сразу приказал оставить меня в покое. Наоборот, хотел этих дебилов посадить, вроде как за хулиганку, даже спросил, буду ли я заявление на них писать или нет. Когда я ответил, что стукачом все равно не стану, он только ухмыльнулся. Мол, вопрос времени, все равно свое получат и их дорожка по жизни – от КПЗ до стенки – уже и так жирной краской нарисована. И уехал, сказав директору, что ко мне у милиции никаких претензий нет, а эти трое сами виноваты. Мужик что надо. Понимает, какие у нас, в детдоме, законы. Как в тюряге…
– А ты знаешь, как живут в тюряге?
– А то. "Лимонские" много чего рассказывали… Они вообще только о лагерях и говорят. Про то, где какие тюрьмы и пересылки находятся, какие статьи у "людей" тамошних в почете, а с какими лучше самому в петлю лезть или мойкой вены резать. Что в лагере можно делать, а что нельзя. Как стать известным вором…
– И тебе, будущему разведчику, вся эта грязь интересна?
– Да не так чтобы, – пожал плечами Гном. – Просто другой компании у меня… у нас с Пашкой Лебедевым, все равно нет и никогда не было. Пока я по другим детдомам шлялся, так мелкий еще был. А здесь, в Питере, – только свои, детдомовские, и "лимоновские"…
– Понятно, – кивнул Охотник. – Но насчет дружков мы с тобой, кажется, уже договорились. Так? Или я ослышался?
– Мое слово крепкое, – серьезно отрезал Данила и, совсем как урка, щелкнул ногтем большого пальца по верхнему резцу. – Чтобы я сдох!
– Да верю я, верю, – Ярослав протянул руку и взъерошил волосы пацана. – Не верил бы – ты бы здесь сейчас со мной не сидел, брат Гном. Ты запомни – очень многое, хотя далеко не все, в этой жизни зависит от нас самих. От наших поступков и даже от наших мыслей. Чего улыбаешься? Мысль ведь тоже имеет свою силу. И она почти так же материальна, как этот стол или вот эти кружки. Когда-нибудь, позже, если будет желание и время, я тебе расскажу об этом и ты убедишься, что это правда.
– То есть… – осторожно спросил Данила, – если я все время буду чего-то сильно хотеть, то это обязательно сбудется, так что ли? Как в сказке?
– Примерно. Хотя – далеко не обязательно, – согласился Охотник. – Ведь не зря люди, во всех без исключения странах мира, в самых разных религиях, еще в незапамятные времена придумали молитвы. Как способ выражения своих желаний и передачи их Богу.
– Вы что, верите в бога?! – искренне удивился Гном.
– Я верю в то, что не все столь просто в этом мире, как кажется на первый взгляд, – сдержанно ответил Охотник. – И над всеми нами есть другая, высшая сила. А как ее звать-величать – Бог или иначе – это уже не столь важно.
– Наверное, – вздохнул Данила. А потом, помолчав, вдруг спросил: – Вы не будете смеяться, Ярослав Михайлович, если я вам сейчас что-то расскажу? Что-то очень важное. Я никому раньше это не рассказывал, даже Пашке. Боялся – подумает, что я с ума сошел. Или просто дуркую. Но это было, клянусь!
– Обещаю тебе, что бы ты ни рассказал, я отнесусь к твоим словам серьезно, – заверил мальчишку заинтригованный Охотник.
У Ярослава вдруг возникло странное, непривычное, но в чем-то даже приятное ощущение, что все происходящее сейчас в этой каптерке, в эту самую минуту, ему уже знакомо. Что все это уже было наяву. Когда-то давно… И что удивительная история, которую ему сейчас расскажет сидящий на кровати, крайне возбужденный конопатый парень по прозвищу Гном оставит неизгладимый след в его дальнейшей жизни…
Что-то между ними – им и Данилой – определенным образом происходило. Но вот что?
– Я ее видел, – вновь опустив глаза, тихо прошептал Найденов.
– Кого ты видел? Где?
– Я видел мою маму. Однажды ночью, еще в старом детдоме, на Урале, я долго не мог уснуть. Долго лежал и смотрел в окно, на звезды. А потом… потом всего на секунду закрыл глаза и сразу же почувствовал, как ко мне на кровать, возле ног, кто-то сел. Я сразу же открыл глаза и увидел маму. Она была в том же самом платье, в котором погибла… Только вся словно светилась изнутри, таким мягким бело-голубым светом… как облако ночью, при свете луны… Вначале я сильно испугался, но она взяла меня за руку… Тогда я другой рукой сильно ущипнул себя за лицо, но ничего не исчезло. Мама по-прежнему сидела у меня в ногах и улыбалась… А потом сказала мне, что я – молодец. Настоящий мужчина. Сказала, что война скоро закончится, в начале мая следующего года… И еще сказала, что меня сразу после окончания войны перевезут в другой город… Потом погладила по голове. Сказала, что все у меня в конце концов будет хорошо и я справлюсь со всеми трудностями. И что мне… – Гном на секунду запнулся, проглотил застрявший в горле комок. Прошептал, чуть слышно, не в силах смотреть в глаза Охотника: – Что я найду друга – человека в военной форме, с тростью… А еще предупредила, чтобы я опасался другого человека – с раздвоенным шрамом над левой бровью… Это все было так странно… Она совсем не открывала рта, но я слышал ее голос у себя в ушах, в голове… Каждое слово… Помню, как с надеждой разглядывал спяших пацанов, не проснется ли кто-нибудь из них и не увидит ли то же самое, что вижу я. Чтобы потом подтвердить – я не сошел с ума… Но мама, опять прочитав мои мысли, сказала, чтобы я не беспокоился. Они все спят и ничего не слышат… И тогда я решился. Я спросил ее, как ей т а м… Мама ничего не ответила, только опять нежно погладила меня по голове. Потом нагнулась, поцеловала в лоб и пожелала спокойной ночи. Я тут же уснул. А когда проснулся, все было так же, как всегда… Только… только возле моих ног было примято одеяло. Как будто там недавно кто-то сидел… Первое время, недели две или около того, я был словно контуженный. Ни о чем другом, кроме маминых откровений, и думать не мог. Даже на всякий случай записал на внутренней стороне обложки, в тетрадке по математике: "Май 1945 года, конец войны. Человек в военной форме с тростью – друг. Человек со шрамом – враг". Через семь месяцев война действительно кончилась. Потом наш детдом расформировали и всех отправили по разным городам. Так я оказался в Ленинграде… А еще через год я впервые приехал сюда и сразу… увидел вас… И вашу трость… Сегодня вы меня позвали, сказали, что берете к себе в группу усиленной подготовки и даже почему-то пригласили в гости, на новоселье… Вот и выходит, что мне осталось только выяснить, кто такой человек со шрамом… Но и того, что уже сбылось, достаточно, чтобы поверить – той ночью я не бредил и мне ничего не померещилось. Это действительно была моя мама. Она разговаривала со мной оттуда. А раз так, значит никакой смерти нет. По крайней мере ее не стоит бояться. Потому что с ее приходом еще ничего не заканчивается. Может, совсем даже наоборот – все самое важное и интересное только начинается… Между прочим, она до сих пор со мной.
– Кто?
– Тетрадка. Та, где я записал мамины слова. Она у меня спрятана, в щели под подоконником, в нашей детдомовской библиотеке. Эта запись сделана синими чернилами. В тот день у нас в классе других не было. Кончились. Вот учительница и достала флакон с синими и налила всем по чуть-чуть. Мы тогда еще писали диктант, по Пушкину. "У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…" И там есть число… Все остальные записи в этой и других тетрадях сделаны только черными чернилами. Я не обманываю.
– Кто бы сомневался, – пробормотал Ярослав, задумчиво разглядывая мальчишку. – Знаешь, это самая невероятная история, из тех, которые мне приходилось слышать. Невероятная и, я не сомневаюсь, абсолютно достоверная.
– Значит, вы верите про человека с тростью – тоже?! Я послезавтра достану тетрадь…
– Это лишнее, брат Гном. Хотя… знаешь, а ведь, черт побери, действительно интересно взглянуть на запись своими глазами! Не каждый день такое чудо в жизни происходит. И – не у каждого… С ума сойти. Ведь ты прав – кому расскажи, сочтут сумасшедшим. И отправят в желтый дом.
– Я ее достану, – пообещал Данила. – И, если вы не против, Ярослав Михайлович, на всякий случай отдам вам на хранение. Так будет надежней и спокойней. Эта тетрадка – самое дорогое и, наверное, единственное, что у меня есть свое. Все остальное – казенное. Государственное.
– Стой, – подняв руку, чуть нахмурился Охотник. – Подожди. Давай на время оставим эту интересную тему. Слишком много информации за короткое время – это тоже плохо. Можно отравиться. Для начала вполне хватит и того, что ты мне сейчас рассказал.
– Как хотите, – пожал плечами Гном. – Только я уже и так выложил все. Больше у меня секретов нет.
– Тем лучше, – Ярослав встал, подошел к печке, присел на стоящую рядом чурку, открыл чугунную дверцу и забросил внутрь пару полешек. – Принесешь тетрадь, а там решим, где ее лучше оставить. Честно говоря, я уже заинтригован. Не терпится взглянуть.
– Вы не разочаруетесь, – улыбнулся Данила.
– Да уж, – хмыкнул Охотник. – Ладно, время позднее. Лучше о твоей будущей подготовке поговорим, брат Гном. Конкретно, о том, чем она будет в корне отличаться от основной программы…
Минут через пятнадцать Ярослав отправил то и дело зевающего, заметно клюющего носом Данилу обратно в казарму, спать, а сам, перебравшись на койку, еще долго сидел в задумчивости за столом, глядя на висящую за окном полную луну, покручивая в руке стакан с плескающимся на донышке остывшим чаем и то и дело хмуря лоб. Подумать действительно было о чем.
Иногда время тянется бесконечно. Но случаются моменты, когда оно сжимается до предела, вмещая в крохотный отрезок столько же судьбоносных событий, сколько происходит за несколько лет. Последние полчаса показались Охотнику если не вечностью, то уж эпохой наверняка. Отнюдь не по скорости передвижения стрелок по циферблату – с этим-то как раз все было нормально. А по своему удельному весу, по значению той информации, которую он вдруг получил от мальчишки.
Ярослав внимательно наблюдал за Данилой в течение всего монолога. И знал – в удивительном, выходящем за рамки привычного порядка вещей рассказе маленького Гнома не было даже намека на фальшь. Такое с ходу придумать почти невозможно. А упоминание о сохраненной тетрадке с записями вообще мгновенно отметало все остающиеся где-то глубоко в подсознании остатки сомнения. В таком случае…
В таком случае Данила абсолютно прав насчет определения смерти. И это только подтверждает правильность легкого отношения ниндзя и вообще всех японцев к факту окончания нашего земного существования. Ведь ни в одной из известных на сегодня древних человеческих культур смерти не отводится так много места, как в японской. Смерть с восторгом воспевают в поэзии, о ней сочиняют песни, ее преподносят как нечто светлое и очищающее. Как дверь в новый, более высший мир. А воины-смертники, так называемые камикадзе – настоящий ужас минувшей войны, становятся национальными героями. Конечно, в других известных религиях тоже не относятся к смерти телесной как к конечной точке существования. И все-таки – так трепетно, как японцы, ее не превозносит, пожалуй, никто на Земле…
Не в этом ли кроется легендарная сила, неуязвимость и бесстрашие воинов ниндзя? Единственных солдат, кто совсем не боится расстаться с жизнью? Потому что смерти для них просто не существует.
Как хочется верить, что эта самая великая тайна однажды откроется. Тайна того, что с последним ударом сердца для нас не наступает окончательное, пугающее Ничто. И каждому, в конечном итоге, воздастся по его земным делам. Ведь если бы разговоры о загробной жизни не были одним лишь предметом слепой веры, а вдруг, по воле случая, однажды получили бы твердое и безусловное подтверждение – как сильно изменилась бы человеческая жизнь! Как мгновенно большинство из людей пересмотрели бы свое отношение не только к своим делам, но и к своим мыслям…
Сегодня Данила рассказал ему, Ярославу, свою чудесную историю. Похожую на то самое, пресловутое и долгожданное "безусловное подтверждение" существования другой жизни, которого столько тысячелетий ждет человечество. Но даже если это так, открывшаяся тайна теперь доступна только им двоим – Гному и Охотнику. И посвящать в нее посторонних, убеждать их в правдивости откровений покойницы и подлинности тетради, бессмысленно. Тогда что получается?
А получается то, что никакого всеобщего, одновременного прозрения скорее всего не будет. Это удел каждого в отдельности. Если тебе вдруг открылось высочайшее из доступных земных знаний – вот это и значит, что человек пришел к Вере! Но не слепой, беспочвенной и фанатичной, а самой что ни на есть истинной. Основанной на твердом знании – там, за последней чертой, есть другой мир. И смерть телесная есть не что иное, как просто переход…
От таких напряженных и невероятно тяжелых для прокручивания в голове мыслей у одиноко сидящего в тишине каптерки Охотника громко застучало в висках. Видимо, сказывалась контузия – после активной мозговой работы частенько начинала болеть голова. Чтобы хоть как-то отвлечься, расслабиться, Ярослав залпом допил остывший чай, резко отодвинул стакан, встал и вышел, намереваясь сначала совершить обход главного здания базы, а затем выйти на мороз и постоять там пару минут, вдыхая колючий ледяной воздух с терпким запахом хвойного леса…
Проходя мимо выстроившихся вдоль стен двухъярусных железных кроватей, Ярослав не удержался, свернул в узкий проход и остановился возле койки, на которой спал Данила Найденов, со странным, смешанным чувством сострадания и благодарности глядя на тихо сопящего, растянувшегося прямо в одежде поверх одеяла пацана.
На усыпанном конопушками, почти детском лице Гнома застыла безмятежная, счастливая улыбка. Охотник протянул руку и осторожно, чтобы не разбудить, провел кончиками пальцев по коротко стриженным светлым волосам мальчишки. Прошептал, едва слышно:
– Тебя мне сам Бог послал. Не иначе, – а потом развернулся и, тихо постукивая тростью по деревянному полу казармы, направился к выходу из корпуса.
Глава 12
По закону волчьей стаи
На следующий день, утром, класс Гнома на крытом грузовике уехал обратно в город. Чуть позже на служебной машине вернулся домой и закончивший дежурство Ярослав. И практически с порога рассказал Светлане о своем вдруг внезапно появившемся желании пригласить, по сути, совершенно незнакомого, но невероятно целеустремленного и упрямого детдомовского пацана на их завтрашнее скромное новоселье, а также о последовавшем за этим откровении курсанта. Рассказ о беседе Гнома с призраком погибшей в Минске матери произвел на Свету сильное впечатление. Настолько сильное, что когда Ярослав дошел в своем пересказе до момента, когда проснувшийся поутру Данила обнаружил возле своих ног характерно примятое одеяло, Света шмыгнула носом и из ее глаз покатились слезы. Охотник, как мог, успокоил жену, прижал к себе, приласкал. Шепнул на ушко, со всей нежностью, на которую только был способен:
– Тебе сейчас нельзя волноваться, малыш.
На что Света, тыльной стороной ладони утерев повлажневшие глаза, заметила:
– Таких совпадений не бывает. Вот и не верь после этого в судьбу.
– Я с тобой полностью согласен, солнышко мое, – кивнул Ярослав. – Атеист из меня теперь, мягко говоря, никудышный. Данька даже не представляет себе, как сильно он вывернул наизнанку мою душу. Кстати, он обещал завтра взять с собой ту самую тетрадь с записью. Просит оставить ее у нас на хранение.
– Мне будет очень интересно познакомиться с ним, – улыбнулась Света. И тут же спросила:
– Скажи, он действительно сможет служить в разведке?
– Найденов – самый перспективный пацан из всех, кого мне приходится натаскивать, – подтвердил Охотник. – Насчет разведки – это время покажет, в армии не так все просто: куда захотел, туда и служить пошел… Но офицером он будет отличным. Одаренных физически, с крепкими нервами достаточно. Но Гном – это отдельный разговор. Помнишь, как там было у Тихонова: "Гвозди б делать из этих людей". Вот это как раз про Данилу. А то, что он ростом метр с кепкой, это ерунда… У нас в отряде такой Валя Карташов был, из-под Москвы, мне до плеча едва доставал. Стрелял по-македонски, с двух рук одновременно, в "яблочко", гибкий был, как змея, а за десять секунд страницу текста запоминал наизусть. Да и вообще много чего умел… Погиб он, под Кенигсбергом. Когда мы охрану подземного завода снимали. Нелепо погиб. Случайно. Мы основную работу тихо выполнили, по вертикальной отвесной шахте на самый нижний, нежилой уровень спускались, для осмотра, он первым шел, а там лестница оказалась вымазана каким-то солидолом, вот руки у него и соскользнули. Внизу – битый кирпич…
– Не рассказывай мне больше такие ужасы, – Света крепко обняла мужа, прижалась щекой к его груди. – Женщинам вообще незачем знать об этом. Мы слишком эмоциональные, чувствительные натуры. А война – тяжелая мужская работа. У нас, слава богу, своих женских дел хватает… Знаешь, мне доктор говорил, что мужики, случайно оказавшиеся свидетелями родов, частенько даже в обморок падают.
– Так это филологи какие-нибудь. Или скрипачи, не иначе, – улыбнулся Ярослав, решительно отстраняясь от Светы и вставая. – Ну-с, хозяюшка, что у нас сегодня на ужин? Я голодный, как лев!
И тут же осекся, ощутив некоторую необычность своего положения. А устремленный на него, полный удивления и нечаянной радости взгляд жены заставил Ярослава ощутить бег мурашек по спине, от затылка до поясницы. Он понял, что случилось.
– Ты… ты встал сам, – дрогнувшим голосом сказала Света. – Без трости. Первый раз.
– И так бодро, что даже сам этого не заметил, – тихо прошептал Охотник, бросив взгляд на лежащую на диване лакированную деревяшку.
– Нет уж, товарищ гвардии капитан, – покачала указательным пальцем Светлана. – Раз смог встать, забыв про колено, значит сможешь и ходить. Главное – поверить в то, что у тебя получится. Давай! Старайся держать равновесие…
Конечно, он и прежде множество раз передвигался по дому без помощи трости, но назвать это крабье ползанье вдоль стены полноценной ходьбой даже язык не поворачивался.