- То-то и оно. Еще немного, и я начну верить в переселение душ. А насчет сроков я рассуждал только потому, что хотел вам доказать, что убийство спонтанным не было, а значит, даже такой амбал вполне мог за год додуматься и до цианистого калия. Так что, Игорь, в Жулебино тащиться?
- Нет, кто ж в такую жарищу в выходные сидит в Москве? Само собой, что они на даче, а их дача тоже в этом направлении, только подальше, километров пятьдесят.
- Только! Вот оно что! Значит, ты заранее спланировал нашим транспортом воспользоваться, поэтому рвался с утра в этот дом?
- Алексей Алексеевич, вы же на этой гнусной дедукции собаку съели. А я что? Ноги плюс пистолет. А ну как они не расколются?
- Значит, мне не только тебя везти, но и присутствовать?
- А разве вам не интересно?
- Барышев, тебе интересно?
- Мне поспать сегодня днем интересно. Если к перепуганной и без того бабе три таких хмыря заявятся, что с ней будет?
- С женщинами останешься?
- Останусь. Искупаемся, дожарим оставшийся шашлычок, на травке полежим.
- Тогда я испаряюсь, а ты Сашке скажи, что по делам и скоро буду.
- Подставляешь?
- От тебя не убудет. Ну все, пошли, Игорь.
2
…Семья Солдатовых отдыхала на даче в полном составе: муж, жена, сын, свекровь и свекор Любови Николаевны и еще очень старенькая бабушка ее мужа. Немаленькое семейство разместилось в стандартном щитовом домике, свеженьком, компактном, только что выкрашенном, и собиралось пить на веранде чай из блестящего самовара. Леонидов удивился покою, царящему на дачке. Сама Любовь Николаевна терялась в своем семействе среди обыденных разговоров о погоде, ценах, задержанной пенсии вместе со своим высшим образованием, зелеными глазами и вечной любовью к писателю Павлу Клишину.
Эта женщина не показалась Леонидову необычной: типичная мать и жена в возрасте за тридцать. Не толстая, но и не худенькая, не блондинка, но и не брюнетка, с лицом загорелым, но не слишком ярким, как это бывает с людьми, которым удивительно идет загар, и от этого они сразу запоминаются золотым сияющим свечением. Любовь Павла Клишина оставалась загадкой для всех, включая и его самого.
Появление человека из милиции произвело в семействе откровенный переполох: Солдатовы как-то сразу сжались, самовар потускнел, как и свежая краска на доме, загар на лицах поблек и показался Леонидову серым.
- Вы проходите, проходите, - замахала руками толстая тетка в сарафане, делая вид, что она нисколечко не боится, а просто смутилась от нежданных гостей. - Чаек вот с нами. Любочка, чашки подай гостям.
- Спасибо, мы просто заехали с Любовью Николаевной поговорить.
- А и поговорите, только вот чаек…
Леонидов тем временем присматривался к здоровому мужику, Солдатову Никите Викторовичу, который и слова еще не сказал, но сразу было понятно, что он недоволен. На вид мужик и в самом деле был туповат: надежный, прочный, как большой дубовый пень, на котором годовыми кольцами выступали плотные, затвердевшие мозоли на крепких сплюснутых руках. В нем с первого взгляда угадывался шофер, который водит не такси и не красивую дорогую иномарку шефа, а нечто груженое, такое же тяжелое и не слишком маневренное, как и он сам. Что связывало Любовь Николаевну, худо-бедно, но закончившую факультет журналистики МГУ, с этим амбалом, как прозвал его Клишин, понять пока не удавалось.
- Все-таки чаек потом будет. Можно, мы с вами в дом пройдем? - спросил Алексей побледневшую, испуганную не меньше, чем все остальные, Любовь Николаевну.
- Лучше в беседку, в сад.
- Хорошо. Пусть будет беседка.
Они пошли по крохотному ухоженному садику, где над каждой былинкой ежедневно работало все это трудовое семейство, туда, где было сколочено из досок самодельное подобие резным и дорогим беседкам, которые можно увидеть на дачах богатых людей. Любовь Николаевна присела так, как будто собиралась сбежать при первом же неосторожном намеке. Леонидов спросил ее в лоб:
- Вы посылали на этой неделе в ГУВД конверт с продолжением романа Павла Андреевича Клишина "Смерть на даче"?
- Какой конверт, какая "Смерть…"? - Лицо еще больше побледнело, стало пепельным, зеленые глаза растворились в едкой кислоте отчаяния.
- Не слышали про такой роман? Но с писателем Клишиным были знакомы?
- Паша… Паша… - Она принялась всхлипывать, стала тереть глаза, а Леонидов ежился и подумал, что нельзя спрашивать о покойных любовниках женщин в месте, где нет поблизости воды.
Михин заикнулся было:
- Я за водой пойду? Вам плохо?
- Конечно, я слышала про этот злосчастный роман, - неожиданно заявила Любовь Николаевна, - и читала отрывки.
Воды женщина явно не хотела, вернее, не хотела, чтобы о ее истерике узнали муж и свекровь. Слезы высохли, глаза посветлели, и Леонидов понял, что никакая дактилоскопия не понадобится.
- Но я ничего не посылала, не знаю, о чем речь.
- Тогда кто? Ваш муж заявил сам на себя?
- Муж? Заявил?
- В той замечательной главе, что попала в руки капитана Михина в пятницу, - Леонидов кивнул на Игоря, внимательно разглядывавшего любовь писателя, - в той главе так упоительно рассказывается о вашем романе с Павлом Андреевичем и о том, как вас ревновал муж и как подсыпал яд в стакан. Вы помните этот стакан?
- Какой яд? Какая глупость!
- Фантазия писателя?
- Да, фантазия, - уверенно заявила она.
- А ваша любовь тоже фантазия?
- Он что, про все это написал?
- Вы не читали?
- Я не котировалась у Павла как достойный литературный рецензент.
- Что ж, тогда, думаю, вам стоит почитать. Ты позволишь? - Леонидов взял у Михина отрывок, который сегодня утром впервые прочитал сам.
Любовь Николаевна сначала колебалась: читать или не читать, потом нерешительно тронула первый листок. Ее щеки то бледнели, то краснели, она морщилась, почти плакала, потом, нахмурившись, замирала, и все ее чувства отражались на лице. Наконец все кончилось, Леонидов понял, что она уже прочитала и просто боится что-либо сказать. Сидит, не решаясь поднять глаза от бумаги и признать даже небольшую долю правды, которая наверняка там была.
- Любовь Николаевна, не надо.
- Что?
- Я и про себя и про жену свою прочитал отнюдь не деликатные вещи, что ж поделаешь. Так он врал?
- Да если бы это было правдой! Если бы было правдой! Да разве я тогда могла бы? - Она захлебнулась своим горем, как соленой морской волной, охнула и прижалась к шершавому деревянному столбу беседки.
- Вас не было на даче в тот вечер?
- Да была я там, господи, была! Только Паша меня не любил. Ну, тогда, в конце второго курса, может быть, что-то и было, хотя я никогда не верила, трудно было верить. Он все себе придумал, как придумывал эти свои романы, надо же было деть куда- то все эти красивые слова, эти описания, эту не поддающуюся контролю страсть. Все ложь. Он был человеком расчетливым, холодным, умел подавлять любые лишние чувства в себе. А любовь, по Клиши- ну, - это лишнее чувство.
- Значит, вы не были его любовницей в течение этого года?
- Любовницей? Я? Да вы на меня посмотрите: некрасивая, не слишком удачливая в жизни тетка, зажатая в тиски семейством этих людей, которым вообще наплевать на литературу, даже если я на ней деньги зарабатываю для их дурацкой дачи! Любовницей… Да если бы это было возможно, если бы он меня захотел, я бы нашла силы вырваться из этого болота, послать к чертям и самовар этот, и бесконечные грядки, и вечные напоминания о том, какую меня взяли в этот безупречный дом…
- А какую?
- Это не относится…
- Так вы любили его?
- Да, я была им больна. Мне не нравилось то, что он писал, мне нравился он сам. Это я с ума сходила по каждой родинке на его теле, я, слышите, а не он! С моей души все это содрано, как кожа, он влез туда, этот оборотень, высосал всю кровь и потом написал это! - Она потрясла папкой, из которой вылетел белый лист и упал на пол беседки. Любовь Николаевна тут же нагнулась, схватила его и стала бережно стряхивать с бумаги свежие опилки.
- А зачем вы были тогда вечером на его даче?
- Уж не потому, что он так страстно захотел затащить меня в постель. Красиво написано, но меня там не было, в постели этой. Хотя наверху, в спальне, кто-то был, я слышала шаги. Мы с ним были не одни в доме, понимаете?
- Так что же вы там делали?
- Говорили о вещах, не имеющих никакого отношения к его смерти. Это личное, и это касается моей семьи, я не собираюсь объяснять.
- А ваш муж?
- Да, он приехал. Не знаю, кто ему позвонил и сказал эту глупость, будто мы с Павлом любовники. Говорит, какая-то женщина.
- Женщина позвонила? И он приехал?
- Да.
- Ваш муж ревнив?
- Не знаю.
- Как это?
- Очень просто: этот человек меня мало интересует, я не знаю, на что он способен.
- Зачем вы вышли за него замуж?
- Зачем выходят замуж женщины, когда приходит время, а любимый мужчина бросил? Просто чтобы устроить свою жизнь все равно с кем.
- Есть те, которые хранят верность…
- Да? И что с ними потом происходит? Всю жизнь упиваться воспоминаниями тех мгновений, которые, конечно, были прекрасны, но всего лишь были? Романтика приходит и уходит, а дети, проблемы, работа, деньги - все это остается, и именно это и есть жизнь.
- Так между вашим мужем и Клишиным была ссора?
- Ну, если это можно назвать… Никита заикнулся было насчет того, чтобы Паша не лез… ну, не лез, куда его не просят. Паша рассмеялся и сказал: "Что, морду набьешь?"
- Ваш муж не производит впечатление физически слабого человека. Почему же Клишин был так уверен, что ничего не будет?
- А разве в драке всегда побеждает тот, кто физически сильнее? Побеждает тот, кто в себе уверен, и не обязательно иметь здоровые кулаки, надо просто наплевать на то, что тебе может быть больно. Знаете, в тот вечер у меня было ощущение, что Паше вообще наплевать, когда его будут бить и смогут ли убить. Он был уже почти мертв.
- Как это?
- Не знаю. Разве с вами такого не было? Момента, когда вы теряете в жизни столько, что не боитесь смерти, а сами ее торопите.
- Допустим. Что же он такое потерял?
- Уж не любовь, во всяком случае.
- Он и на самом деле был так неотразим?
- Да.
- Так коротко?
- А что тут говорить? О том, каким он был необыкновенным человеком? Чушь. Просто это была такая гремучая смесь физической красоты, ума, таланта, обаяния, сексуальности, если хотите, что она могла взорвать любую крепость. Я имею в виду неприступные бастионы женской добродетели. Так лучше?
- Очень образно. Я понял. - Леонидов вздохнул. - Значит, отпечатки на стаканах ваши? Не отрицаете?
- Зачем? Я же говорю, что в доме кто-то был. Этот человек, я уверена, женщина, найдите ее, она должна сказать, как все произошло с нами: со мной и Никитой. Когда мы с мужем ушли, Павел был жив, а в доме он был не один.
- Кто это может подтвердить, кроме той неизвестной личности, перед существованием которой мы пока поставим вопросительный знак?
- Не знаю. Не будете же вы с секундомером высчитывать дорогу отсюда до Пашиной дачи? О том, во сколько мы приехали, могут сказать и свекровь, и соседка.
- Все произошло в пределах двадцати минут. А показания у нас есть только одного человека - покойника, как это ни парадоксально. Придется с вашим мужем поговорить. Скажите, он мог достать цианистый калий? Ведь Клишин и потом мог выпить из стакана, в который перед уходом незаметно бросили яд?
- Мой муж не имеет понятия о том, чем можно отравить человека.
- Ну, это вы так думаете.
- Цианистый калий для него - слово из крутых боевиков. О том, что такой препарат не вымысел, как все приключения его любимых героев, Никита вряд ли подозревает. Что такое кухонный нож, например, или топорик для рубки мяса в условиях собственного дома, он знает прекрасно. Если бы эти орудия были причиной смерти, я не стала бы так уверенно утверждать, что муж ни при чем.
- Хорошо, Любовь Николаевна. Все-таки мы должны побеседовать с вашим мужем.
- Ради бога. Можно я оставлю себе это? - Она кивнула на лежащую в прозрачной папке "Смерть…". - У вас ведь есть дискета?
- Конечно. Но вы же сказали, что не любите творчество Клишина?
- Это лучшая его вещь. Пожалуй, ему все-таки удалось оставить что-то значимое, оригинальное, не похожее на все остальное. Я плохой критик, но мне понравилось. Покажу в издательстве, может…
- Не надо, - вмешался Леонидов. - Там есть вещи, публикации которых для себя лично я бы не хотел.
- Где? Я не нашла.
- В начале книги.
- А вы не думаете, что текста рукописи нет у кого-нибудь еще?
- А где она может быть целиком?
- Не знаю. Ищите.
- Теперь придется. Дорого бы я дал, чтобы дочитать до конца роман. Ну что, Игорь, пойдем беседовать с Никитой Викторовичем?
Они поднялись и вышли из беседки. Между деревьями Леонидов заметил натянутый гамак, там кто-то лежал. Они с Михиным проходили мимо, Алексей взглянул в тень лениво шевелящих листвой деревьев и толкнул Игоря в бок:
- Помнишь, с утра я заикался насчет того, что начну ото всей этой ерунды верить в переселение душ?
- И что?
- Теперь верю. - Он кивнул в сторону гамака.
Услышав чужие голоса, оттуда резко выскочил
парень лет четырнадцати, стройный, синеглазый, светловолосый и загорелый. Вот его лицо как раз светилось, потому что кожа была золотистой, яркие глаза притягивали взгляд так, что хотелось вставить это чудо в рамку и носить с собой, чтобы время от времени любоваться им. Леонидов спросил:
- Павел?
- Ну. - Парень захлопнул книгу и хотел пройти.
- Слушай, Паша, а ты стихи пишешь?
- А это никого не касается. - Он резко дернул плечом и быстрым шагом прошел впереди их. Леонидов усмехнулся:
- Понял теперь, кто послал тебе эти страницы?
- Да ну?
- Вот так. Только чем Клишин зацепил сынка? Про его любовь с матерью красиво написано не для Любови Николаевны. Для сына написано, точно.
- Думаешь, они общались?
- Конечно. Я теперь многое в этой истории начинаю понимать. Сейчас поговорим с Никитой Викторовичем, тогда все станет совсем ясно.
Никита Викторович места себе не находил, пока Леонидов с Михиным разговаривали с его женой. Вообще Солдатов производил впечатление стопроцентного флегматика, без всяких там меланхолических и холерических отклонений, поэтому, если он нервничал, значит, его очень сильно все происходящее задело. Увидев, как сначала пронесся мимо него в дом сын, а потом появились люди, беседовали с его женой, он дернулся и пошел им навстречу:
- Послушайте, э…
- Алексей Алексеевич и Игорь Павлович, смотря к кому вы обращаетесь, - помог ему Леонидов.
- Ну да. Вы не трогайте пацана, мужики. Пацан учится, книжки читает, и пусть себе. Экзамены у него в этой самой спецшколе, не трогайте, мужики.
- Мы не разговаривали с Павлом, а с вами вот хотелось бы.
- Ну, со мной. А что со мной говорить? Жена у меня умная, а я так, при ней. Любку спросите, если что, она и разъяснит. А я что - шофер я. Хороший шофер, конечно, начальство меня ценит, в зарплате не прижимает, дело свое я знаю, а всякие там эти интеллигентные штучки - это лучше к жене моей.
- Любовь Николаевна нам уже все и разъяснила. Несколько вопросов можно в дополнение?
- Вопросов? Да насчет чего? Насчет этого ее хмыря, что ли, которого грохнули?
- Да. О том, как вы относились к писателю Павлу Клишину.
- Как относился? Да как черт к кресту, вот как относился.
- Боялись, значит?
- Кого? Этого паршивого интеллигента? Да боялся шею ему ненароком свернуть, если он еще вокруг моего Пашки будет крутиться.
- Вашего? Разве он не сын Клишина?
- А? Любка разболтала? А клялась, дура, что не вспомнит ни разу.
- Да при чем тут жена, мальчик на Клишина так похож, что никакой экспертизы не надо.
- Похож? Ну да, не повезло.
- Он знает, что его отец - другой человек?
- Знает… Да сам черт не поймет, что он знает, а что нет. Конечно, этот писатель как узнал про сына, стал возле него крутиться, а малец и рад - как же, кровь у них родная. А когда, значит, Любку аборт делать посылал, так не подумал, что может парень родиться. А я этого парня вырастил, в садик его маленького водил, нос от соплей вытирал и в школы разные устраивал. Конечно, мне этого не понять - малец кучу бумаги марает или краски переводит - это, конечно, глупости. Профессия, она вот, - он поднял вверх свои огромные, местами порезанные руки, - в руках, а не в голове. Шел бы на механика учиться, раз не дурак, имел бы деньги, халтуру, пол- литра по выходным в свое удовольствие, жену да детишек, а то будет всю жизнь с такой-то рожей по бабам болтаться, как этот ваш Клишин. Уж слишком он красив, Пашка мой, как картинка какая - из тех, что в журналах печатают. Мужику ни к чему это. Сейчас уже девки каждый вечер домой звонят, а ему только четырнадцать. Еще штангу эту домой приволок, гимнастика, значит. Воду бы бабке в огород потаскал, а не железку свою каждое утро. Дурь. - Солдатов наконец выговорился, вытер рукой рот, сплюнул на тропинку.
- Так зачем вы все-таки рванулись к Клишину на дачу?
- Баба какая-то позвонила.
- И что?
- Ну, интеллигентная дамочка, культурная, вроде жены, так все грамотно изъяснила: "Ах, у вашей Любы свидание, ах, я неравнодушна к Павлу, ах, мы совместными усилиями должны их разлучить…" Я только из рейса вернулся, не успел и руки помыть. На дачу собирался, а тут она… Ну я, как дурак, полез в свой "жигуль" да дернулся, куда дамочка сказала. Приехал - они сидят, беседуют. Ну и что? У этого писателя небось баб разных было в очереди, как раньше за колбасой, моей дурехи не хватало только. И не верил я никогда, что между ними что-то есть.
- А ребенок?
- Ребенок… Небось не один у него ребенок. По всей стране небось нарожали от такого-то. Ну, приехал я туда, ну, покрутился, велел Любке собираться, про Пашку-меньшого сказал, чтоб не лез. Сам себя чувствовал дураком. Зачем поехал? Чепуховина какая-то.
- Вы знаете, Никита Викторович, что такое цианистый калий?
- Чего? Калий? Которым травануться можно?
- Да, травануться.
- Слыхал.
- А у вас фотографы есть знакомые или из химиков кто?
- Из каких еще химиков? Вы все про писателя этого? Да если бы я его захотел пригрохать, мне никакие химики не нужны. Химики… Мы без всякой химии монтировкой по башке. Да не нужна ему была моя дуреха Любка, а Пашка - что Пашка? Взрослый уже совсем, все равно в моем доме ему не житье, цепляться за него я не собираюсь, он уже лыжи навострил.
- Куда?
- Да кто его знает, куда? Мы с ним не очень-то… ладим.
- Понятно. А в доме, когда вы там были, был кто-то еще?
- Не видел. Но наверху шуршало что-то. То ли человек, то ли кошка. Не знаю. Не буду врать.
- Значит, с Павлом-младшим отношения у вас не очень?
- Да не лезьте вы в больное. Очень - не очень, вам-то что? Растет, питается, одевается как все, недавно велосипед новый ему купил, на штангу эту денег дал, что еще?