Вернуться к прежнему я уже не мог. В двадцать лет можно быть рабочим на ферме, и это меня устраивало. Но в сорок, в пятьдесят? И чем бы я ни занялся, куда бы ни уехал, меня повсюду преследовало бы сознание, что я потерпел полную неудачу.
Я поставил бутылку в буфет. Не меньше двадцати шести часов прошло, как я ел в последний раз. Вторичное обследование кухни обнаружило лишь несколько консервных банок с улитками, тертым сыром и засахаренными каштанами.
Я побрел по улице, пока не наткнулся на приличного вида бар, где меня не знали в лицо. Заказал сандвичи с ветчиной и кружку пива. Но при попытке что-нибудь проглотить горло сжималось судорожно. "Это не может продолжаться", - подумал я. Я должен есть. Если я не могу напиться, не могу получить Джоан и не могу… не могу больше быть жокеем… то, по крайней мере, теперь я смогу есть, сколько захочу, не думая о лишнем весе… И все же я не сумел заставить себя проглотить ни кусочка, а при виде пива меня начинало тошнить.
Тут кто-то включил телевизор, и начальные аккорды "Скачущего майора" загремели, перекрывая звяканье стаканов и гул голосов.
Пятница. Девять часов вечера. Большая компания болельщиков зашикала на окружающих. И на экране прорезались ясные черты Кемп-Лора. Мой столик стоял в самом дальнем углу. Я и остался, чтобы не проталкиваться через толпу, а вовсе не из-за желания смотреть.
- Добрый вечер, - сказал Морис с обычной обворожительной улыбкой. - Сегодня мы собираемся побеседовать о том, как уравниваются шансы на успех. Мы пригласили двух компетентных лиц, которые смотрят на весы с разных позиций. Первый из них - мистер Чарльз Дженкинсон, являющийся в течение многих лет официальным судьей на скачках. - На экране появилось смущенное лицо Дженкинсона. - Второй - известный тренер Корин Келлар.
Худая физиономия Корина засияла от удовольствия. "Ну, теперь пересудам об этой передаче конца не будет", - подумал я. Но вдруг, с острой болью вспомнил, что я-то все равно ничего не услышу.
- Мистер Дженкинсон, - продолжал Морис, - объяснит, как действует судья на скачках. А мистер Корин расскажет, что он делает, чтобы лошади не терпели поражений…
Я слушал невнимательно, погруженный в свое горе. И на Корина обратил внимание не сразу. Он был вовсе не откровенен. Скажи он правду - тут же лишился бы лицензии. На практике он без всяких колебаний приказывал своим жокеям отстать в начале скачки, да так и держаться. Но по его словам, он, оказывается, придерживался самых справедливых позиций. Что немало позабавило меня.
- Лошади из моей конюшни изо всех сил стараются победить, - солгал он без смущения. - Терпеть не могу, когда жокеи сдаются слишком быстро, даже если их обогнали. Совсем недавно я уволил жокея за то, что он к концу скачки прекратил борьбу. Если бы он гнал лошадей по-настоящему, он мог бы прийти третьим… - гудел его лживый голос.
А я думал о Тик-Токе, Как ему пришлось отвечать перед распорядителями за то, что он слишком добросовестно исполнял приказания Корина. И теперь у него неприятности - тренеры ему не доверяют. Вспомнил и про Арта, которого придирки и пререкания довели до смерти. И активная неприязнь, которую я всегда испытывал к Корину Келлару, превращалась в этом темном баре в стойкую ненависть.
Я подумал, что у Мориса все это могло получиться и удачнее, выбери он кого-нибудь другого. А может, он выбрал именно Корина, чтобы показать, как обманывают судей. Любой жокей, которому приходилось скакать у Корина, на собственном опыте убеждался в его лжи.
- Но мы всегда полностью зависим от жокея, - продолжал Корин. - Можно надрываться неделями, готовя лошадь к скачкам, а жокей совершит какую-нибудь дурацкую ошибку и все погубит.
- Именно это и делает скачки увлекательными, - смеясь, оборвал его Морис.
В баре тоже все засмеялись.
- Возможно… - согласился Корин в замешательстве.
- Ведь с жокея взыскивают за то, что он не выжал из лошади всего возможного. Каковы бы ни были причины - случайные ошибки или нечто более серьезное, вроде неспособности в критический момент принять решение…
- Вы хотите сказать, когда характера не хватает, - уточнил Корин. - Судья должен это учитывать. Как раз сейчас есть такой случай… - Он заколебался, но поскольку Морис не пытался его останавливать, продолжал решительно: - Когда все лошади, на которых скачет некий жокей, - плетутся в хвосте. Понимаете, он боится падения. Возможно, судьи считают, что лошади не так уж хороши как раньше. Но это, конечно, не так. Просто седок катится вниз.
Почувствовав, как кровь бросилась мне в лицо и запульсировала в висках, я оперся о стол и до боли сжал пальцы.
А знакомые голоса продолжали безжалостно:
- И как вы смотрите на это, мистер Дженкинсон? - спросил Морис.
Судья смущенно пробормотал:
- Конечно… в определенных обстоятельствах, мы… смотрим на случайные результаты сквозь пальцы…
- Вряд ли можно назвать случайными около тридцати скачек подряд, - воскликнул Корин. - Вы собираетесь это игнорировать?
- Я не могу отвечать на подобный вопрос, - запротестовал Дженкинсон. - Это противоречит судейской этике!
- Но что вы делаете в таких случаях? - спросил Морис.
- Я… то есть… обычно все это не бывает столь очевидным. Мне придется посоветоваться… с другими, прежде чем принять решение. Но здесь я не могу это обсуждать.
- А где же? - настойчиво потребовал Морис. - Мы все знаем, что этот бедняга три недели назад упал с лошади и с тех пор… мягко говоря, скакал неудачно. Несомненно, вы это учитываете, когда рассматриваете результаты этих лошадей?
Пока камера остановилась на лице Дженкинсона, медлящего с ответом, голос Корина произнес:
- Очень интересно, что вы решите. Видите ли, одна из лошадей - из моей конюшни. И это было позорное зрелище. Больше я никогда не приглашу Финна. И не удивлюсь, если никто не пригласит.
Дженкинсон предупредил беспокойно:
- Я полагаю, нам не следует называть имена.
Морис вмешался быстро:
- Нет, нет, я согласен - не следует.
Но дело было сделано.
- Ну что ж, большое спасибо вам обоим. Мне очень жаль, но наше время почти истекло… - он мастерски перешел к своим заключительным фразам, но я уже не слушал.
С Корином вдвоем они вдребезги разбили обломки моей короткой карьеры. И пока в переполненном баре снова начались разговоры, я оцепенело встал и нетвердой походкой пробрался к двери. Группка болельщиков опустошала свои кружки, и до меня донеслось, когда я пробирался мимо:
- По-моему, они хватили через край!
- Еще и не так следовало, - возразил другой. - Во вторник я потерял на Финне десять фунтов. Он заслужил все, что теперь хлебает, спесивый гад.
Спотыкаясь, я выбрался на улицу, глубоко вдыхая холодный воздух и делая усилия, чтобы выпрямиться. Легче всего сидеть и рыдать в канаве. Медленно побрел я назад, в темную пустую квартиру и, не зажигая света, повалился на кровать в одежде.
Маленькая комнатка была тускло освещена с улицы. На потолке - косая тень от оконных переплетов. В голове стучало. Я вспомнил, как лежал здесь же, когда Грэнт стукнул меня по носу. Как я тогда пожалел его и как пожалел Арта. Так все было легко и просто! Я застонал вслух, и этот звук потряс меня.
Путь из моего окна на улицу так заманчив. Пять этажей. Быстрый путь вниз.
В квартире, расположенной этажом ниже, били часы. Они отбивали каждые четверть часа, и я отчетливо слышал это в притихшем доме. Десять, одиннадцать, двенадцать, час, два.
Тени от окна упорно привлекали взгляд. Пять этажей вниз… Но как бы скверно ни обстояли мои дела, я не мог избрать этот путь. Это не для меня. Закрыв глаза, лежал неподвижно. И в конце концов, после долгих часов отчаяния, навалился тяжелый, утомительный, полный рваных видений сон.
Я проснулся. Часы пробили четыре. Головная боль отпустила. Голова была ясная и свежая, будто я из плотного тумана выбрался на солнце. Как спад температуры после лихорадки.
Где-то между сном и пробуждением я снова обрел себя.
Вернулась спасительная уверенность, что я тот же человек, каким себя считал, а не груда обломков.
А раз так, должно же быть какое-то объяснение всем моим неприятностям. И мне только - ТОЛЬКО!!! - нужно их найти.
Выяснилось, что мой желудок тоже пробудился и настойчиво стал требовать наполнения. Я притащил из кухни коробки с тертым сыром и засахаренными каштанами. Каким же голодным надо быть, чтобы в пятом часу утра захотелось съесть их.
Сжевал даже сладкие каштаны, увеличивающие вес.
Звезды потускнели, уступив место бледному лондонскому рассвету. Наступило утро, и я воспользовался советом, который недавно давал Грэнту.
IX
Этого психиатра я знал всю жизнь - он был другом моего отца. Утренние часы он всегда оставлял для гольфа, но уже в восемь я позвонил ему на Уимпл-стрит.
- Могу ли я повидаться с вами, сэр?
- Сейчас? Нет. Суббота. Гольф.
- Пожалуйста… Это не займет много времени.
Последовала короткая пауза.
- Срочно? - Прозвучали профессиональные нотки.
- Да!
- Тогда приезжайте.
Я взял такси, и он сам открыл мне дверь. В руках кусок торта с мармеладом. Знаменитый мистер Клаудиус Меллит, которого пациенты видели лишь в полосатых брюках и черном пиджаке, сейчас снарядился играть в гольф: был в непромокаемых брюках и просторном норвежском свитере.
- Идемте наверх. - Он пронзил взглядом.
Мы вошли в столовую, где он усадил меня за овальный столик красного дерева, и, усевшись напротив, предложил чуть теплый кофе.
- Ну?
- Представьте себе… - начал я и замолчал.
Теперь, когда я здесь, все уже не казалось мне таким простым. И то, что представлялось очевидным в пять утра, сейчас было полно сомнений.
- Если вам действительно нужна помощь, мой гольф обождет. Когда я сказал по телефону, что спешу, то не видел, в каком вы состоянии… Ваш костюм выглядит так, словно вы в нем спали.
- Ну да, спал… Извините, что выгляжу так неопрятно.
- Отдохните и расскажите мне все, - мудро улыбнулся этот пятидесятилетний, похожий на медведя, человек.
- Допустим, у меня есть сестра, такая же талантливая, как мои родители. А я единственный в семье обделен талантом. Что, как вам известно, и есть на самом деле. И я бы почувствовал, что они все меня презирают за бездарность. Как, по вашему мнению, я должен был бы действовать?
- Они вас не презирают, - запротестовал он.
- Допустим… Но если бы презирали, мог бы я каким-либо образом убедить их и самого себя, что у меня есть причины не быть музыкантом?
- Ну конечно, - сразу ответил он, - вы бы действовали так, как и действуете. Нашли бы какое-то дело и упорно занимались им до тех пор, пока в своей сфере не достигли того же совершенства, что все семейство в своей.
Я почувствовал, будто получил удар в солнечное сплетение. Такое простое объяснение моего пристрастия к скачкам не приходило мне в голову.
- Но это… это не то, что я имею в виду, - беспомощно пробормотал я. - Мне хотелось узнать, мог ли я с детства выработать у себя какой-нибудь физический недостаток, чтобы оправдать свою неспособность к музыке. Например, что-то вроде паралича, из-за которого не мог бы играть на скрипке или любом другом инструменте? Чтобы это был наглядный и достойный выход из положения?
Он некоторое время смотрел на меня сосредоточенно, без улыбки.
- Если бы вы были личностью определенного типа - это было бы возможно. Но не в вашем случае. Лучше перестаньте крутиться вокруг да около и задайте мне свой вопрос. Настоящий вопрос. К гипотетическим вопросам я давно привык… Каждый день с ними сталкиваюсь… Но если вам нужен прямой ответ, вам и вопрос придется задать подлинный.
От его ответов так много зависело - вся моя жизнь. Он терпеливо ждал. Я произнес наконец:
- Может ли мальчик, у которого все в семье страшные любители конного спорта, выработать у себя астму, чтобы скрыть свой страх перед лошадьми? - Во рту у меня пересохло.
Он переспросил:
- И это все?
- И может этот мальчик, став взрослым, ощутить такую неприязнь к жокеям, что стал бы портить им карьеру? Даже если, как вы говорили, он нашел себе другое дело, которое делает блестяще.
- Вероятно, именно у этого человека есть сестра?
- Есть. Она чемпионка в кроссе среди девушек.
Он откинулся в кресле.
- Все это так важно для вас, Роберт, что я не могу дать ответ, не узнав, обо всем подробнее. Я не в праве отделаться случайными "да" или "нет". А потом выяснится, что вы из-за этого устроили всевозможные неприятности людям. Вы должны объяснить, с какой целью задали свои вопросы.
- Но ваш гольф…
- Поеду позже, - спокойно ответил он. - Говорите!
И я заговорил. Рассказал ему, что случилось с Артом и с Грэнтом, с Питером Клуни, с Тик-Током и со мной. А потом я рассказал ему о Морисе Кемп-Лоре:
- Он родился в семье, где садятся в седло, едва научившись ходить. И у него для стипль-чеза вполне подходящее сложение. Но лошади вызывают у него приступ астмы. Поэтому, как всем известно, он не может участвовать в состязаниях. Прекрасное объяснение, верно? Он вызывает невольную симпатию. Обаяние его так велико, что любой собеседник начинает прямо-таки сиять. Он слышит все, что говорится на ипподроме - начиная от распорядителей и ниже… И, я считаю, он пользуется своим влиянием, чтобы сеять семена сомнений насчет жокеев.
- Продолжайте, - настаивал сэр Клаудиус Меллит.
Лицо его было непроницаемо.
- Особенно под его влиянием находятся тренер Корин Келлар и член комитета по конному спорту Джон Баллертон. Ни один из них доброго слова не скажет о жокеях. Думаю, Кемп-Лор выбрал их в друзья исключительно потому, что эти низкие душонки мигом подхватывают и распространяют все инсинуации, которые он им подбрасывает. И мне кажется, все скверные слухи исходят от Кемп-Лора. И даже основания для слухов подстраивает он сам. Почему ему не быть довольным тем положением, которое он занимает? Ведь жокеи, которым он пакостит, любят его и радуются, когда он к ним обращается. Так почему ему хочется уничтожить их?
Сэр Клаудиус ответил:
- Вероятно, этот человек с раннего детства ненавидит своего отца и завидует ему. Так же относится он и к сестре. Но подавляет эти чувства. К несчастью, вся агрессия перенесена на людей, которые обладают ненавистными ему способностями и качествами. Таких индивидуумов можно понять, лечить и простить их.
- Я не могу простить его. Я должен его остановить.
Сэр Клаудиус внимательно посмотрел на меня и сказал:
- Вы должны быть абсолютно уверены в фактах. Пока - это только догадки. Он общественный деятель с положением. А вы предъявляете ему слишком серьезные обвинения. Вам нужны железные факты. Иначе скажут: вы объясняете случившееся злым вмешательством - чтобы уйти от осознания своей внутренней неудачи. Своего рода астма сознания.
Я вздохнул.
- Психологи воспринимают просто - хоть что-нибудь?
Он покачал головой:
- Мало что объясняется просто.
- Я добуду факты. И начну сегодня же. - Я встал. - Спасибо, что вы согласились принять меня и выслушали столь терпеливо. И приношу искренние извинения по поводу вашего гольфа.
- Не так уж я и опоздаю, - успокоил он меня. На пороге, пожимая мне руку, он предупредил: - Роберт, будьте осторожны. Действуйте с оглядкой. Если вы правы насчет Кемп-Лора - а очень возможно, что так оно и есть, - вы должны обращаться с ним осмотрительно. Заставьте его лечиться. Не загоняйте человека в угол. Его душевное здоровье может оказаться в ваших руках.
Я сказал резко:
- Не могу смотреть на него с ваших позиций. Мне он кажется не больным, а негодяем.
- Где кончается болезнь и начинается преступление… Об этом спорят веками, и нет двух людей, придерживающихся одного мнения. Но будьте осторожны. И привет родителям! - Он улыбнулся и захлопнул дверь.
Свернув за угол, я сперва отправился в пахнущую чистотой парикмахерскую и с удовольствием побрился. Потом в кафе поблизости заказал тройную порцию яичницы с беконом. И наконец стал размышлять над тем, где и как откопать железные факты.
Ясно, что фактов, которых я смогу добыть - крайне мало. И раскапывая их, я должен буду преодолеть барьеры жалости и презрения. Лекарство горькое. Но если я хочу вылечиться, придется его проглотить.
Из кафе я позвонил Тик-Току.
- Ты сегодня занят?
- Сделай одолжение, друг, не задавай неприятных вопросов с утра. А ты?
- Ублюдок, вот ты кто. Мне машина нужна.
- Если ты задумал броситься на ней в море - не дам.
- Ничего похожего.
- Рад это слышать. Но если все-таки надумаешь бросаться - дай мне знать, я составлю компанию. - Тон у него легкий и шутливый. Но скрытое за ним отчаяние не нуждается в комментариях.
- Я хочу навестить конюшни… - начал я.
- Какие? - перебил он.
- Некоторые… Примерно шесть, если не считать конюшни Эксминстера и Келлара. Но туда тоже придется проникнуть.
- Ну и храбрец же ты! - воскликнул Тик-Ток.
- Спасибо. Ты, пожалуй, единственный во всей стране, кто так считает.
- Прости! Я не хотел!..
Я засмеялся.
- Брось! Где сейчас машина?
- За окном. Но сегодня нет смысла ехать - все тренеры будут на скачках.
- Надеюсь, что так.
- Что ты затеял? - подозрительно осведомился он.
- Восстановить поруганную славу рода Финнов. Я успею на поезд десять десять. А ты встретишь. Идет? - И я положил трубку, не обращая внимания на его протесты.
В Ньюбери, на станции, он уже ждал меня. Одет в щегольской, затянутый в талии пиджак для верховой езды, длинный, как в восемнадцатом веке. И еще невероятно узкие галифе из рубчатой ткани.
Пока я оглядывал его с ног до головы, он наслаждался с иронической усмешкой.
- А где же шейный платок, кружевные манжеты и шпага?
- Я человек завтрашнего дня. Вместо шпаги при мне "моментальная защита против радиации. Будьте готовы встретить опасность", - рассмеялся он, процитировав рекламу.
У юного Тик-Тока безошибочно реалистический взгляд на мир.
Он уселся за руль.
- Куда едем?
- Едем, но без тебя!
- Нет, машина наполовину моя. И я еду, куда и она. - Он твердо решил, это было ясно. Так командуй!
- Ну ладно… - Я выудил из кармана список, составленный в поезде, и показал ему. - Вот те конюшни, в какие я хочу попасть. В таком порядке, чтобы поменьше было обратных прогонов, но и так езды предстоит много.
- Ого! Хэмпшир, Суссекс, Кент, Оксфорд, Лестер и Йоркшир. А сколько ты собираешься пробыть в каждом месте? Нет, в один день этого не одолеть! Ты и так выглядишь усталым.
Я действительно чувствовал себя усталым, но меня смутило, что это так заметно. Я-то полагал, что бритье, завтрак и возвращение веры в себя скомпенсируют опустошения предыдущих дня и ночи.
- Махнем сначала в Кент, а по дороге расскажешь, зачем мы едем. - Он спокойно включил зажигание, и мы двинулись. Сказать по правде, я был рад его обществу.
Мы собрали свои вещички, и Тик-Ток направил тупой нос "мини-купера" в сторону первой по списку конюшни Корина Келлара в Хемпшире.
- Ну, валяй, выкладывай.
- Нет. Я не буду тебе ничего объяснять. Смотри и слушай. А потом сам мне скажешь.