В течение пяти следующих минут постановлением собрания партийная организация прекратила свое существование, партбилеты легли на секретарский стол аккуратной стопочкой, но самое непонятное - ни в чьем взоре не мелькнуло и тени сожаления. Словно сбросили, наконец, ненужную, надоевшую ношу.
На узком совещании руководства компании и банка, куда Никольский пригласил только самых доверенных лиц, он предложил дальнейшую тактику поведения.
Женщинам посоветовал немедленно покинуть свои рабочие места и отправиться по домам. Еще лучше - на дачи, у кого таковые имеются. Помещение опечатать и оставить охрану. Вывесить объявление о временной приостановке деятельности, но при этом о твердой гарантии расплатиться полностью со всеми акционерами и вкладчиками, как только в городе будет наведен порядок. Действиям властей не сопротивляться, а бандитам спуску не давать. А в общем, гори оно все синим пламенем. Не так, конечно, выразился Никольский, а в том смысле, что самое дорогое - люди. А техника вся эта, компьютеры - будем живы, новое купим, если что случится.
Арсеньич ушел инструктировать охрану, а Никольский и Шапошникова остались одни.
Он долго не знал, с чего начать. Встал, прошелся по кабинету, выглянул в окно. Из подъезда выходили служащие.
Пять минут назад Арсеньич рассказывал, как разговаривал с одним приятелем со Старой площади. Там толпа обложила здание ЦК, бьет кирпичами стеклянные вывески, из подъездов разбегаются бывшие аппаратчики, а все урны для окурков и плевательницы на этажах полны партбилетами. Вот уж истинно: чума на оба ваши дома!
Он обернулся к Татьяне и увидел ее вопрошающий взгляд.
- Что хочу предложить, - сказал он, подходя к столу. - Тебе здесь оставаться нельзя. Ты фигура заметная. Должный порядок мы навели - и хватит. Сейчас я отправлю тебя в Малаховку, а позже туда же привезут и Алену. Ситуация, сама видишь, непредсказуемая.
- Но что лично мне может грозить? - возразила она.
Непонятно? - Никольский, словно общаясь с ребенком, покачал головой. - Я теперь главная твоя угроза. Если они на меня устроят охоту, ты станешь их первой добычей. Заложницей. Во-первых, потому, что ты мой банкир, во-вторых - женщина и, в-третьих, - он смешно наморщил нос, - полагаю, как сказал мне вчера Арсеньич, только дураку неизвестно, что я в тебя по уши влюблен.
- Какое странное объяснение в любви. Да еще замужней женщине... Ну и ну! - вздохнула она. - И кто же это все решил окончательно: ты сам или твой друг Арсеньич? Извини, Иван Арсеньевич.
Никольский лишь беспомощно развел руки в стороны.
- А впрочем, чего тебя томить? - Она пожала плечами. - Тебе, вероятно, доложили о звонке из Лондона? - И на его кивок продолжила: - Ну так вот, это была моя инициатива. А твой Витюша вполне тактичный человек, если, конечно, вы там у меня не расположились со своей аппаратурой, как у себя на даче.
- В этом смысле ты можешь быть спокойна.
- А я и не боялась. От тебя у меня деловых секретов нет. Да и быть не может. А наши женские тайны, если они кому-нибудь интересны, что ж...
- Ты не говоришь главного, - перебил Никольский.
- А разве я уже не все сказала? - словно бы удивилась она. - Вот уж воистину, ну до чего вы любите, мужики, все по полочкам раскладывать! Это - туда, а это - сюда, поближе. Ну что тебе еще не ясно, если я сказала: это была моя, а не его инициатива. И он, например, все понял. Поскольку давно догадывался... Это ты не догадывался, а он... Ну что, так и будем переливать из пустого в порожнее?
Нет, нет... - растерянно сказал Никольский. - Подожди... Значит, ты... и я? Ну-у знаешь! - Он яростно потер себе ладонью затылок. - А ведь меня всегда считали асом математического прогнозирования. Я же, оказывается, совершенно обалдел. От собственной же глупости. Простишь?
- Наоборот, - улыбнулась Татьяна, - на всю жизнь запомню. Но мне все равно нужно домой, взять хотя бы самое необходимое. И потом, Алена...
- Она под надежным присмотром, не волнуйся.
- Господи ты Боже мой, - снова глубоко вздохнула Татьяна. - Ну что бы я без тебя делала... А ты?
- Мы сегодня проведем глубокую разведку. Выясним, какую можем оказать помощь. Не этим сопливым, конечно. Словом, пора все, как ты говоришь, действительно разложить по своим полочкам. А потом приеду.
Она встала, обошла стол, приблизилась к Никольскому и медленно погладила ладонями лацканы его пиджака - сверху вниз. Подняла к нему лицо.
- Запомни, если с тобой что-нибудь случится... Нет, я не смогу тебя потерять. Не переживу...
Он взял ее лицо в ладони, наклонился к ее губам...
- До вечера, - наконец шепнул он, оторвавшись от ее губ, - будь, пожалуйста, хозяйкой.
Она, не открывая глаз, кивнула ему в ответ.
9
Если странной можно было назвать всю комедию с объявлением в стране чрезвычайного положения, то не менее странно вели себя, по мнению Арсеньича, и все те, кто примчался, чтобы своей грудью прикрыть Дом Советов.
Какие-то хилые баррикады из беспорядочно наваленных бетонных блоков, торчащие в разные стороны прутья металлической арматуры, пустые троллейбусы с вертикально задранными бугелями, едва чадящие костерки на площади, по всему периметру здания - огромного и нелепого, поскольку десятки его массивных дверей защитить практически невозможно. С дворцом Амина в свое время за пару часов справились, а тут... Курам на смех.
Группы людей мокли под дождем с лицами, полными решимости.
Уже когда совсем стемнело, Арсеньич встретил на одной из лестничных площадок вице-президента России Локтева, одетого в камуфляж и спешившего куда-то в окружении своих охранников. Видно, он "сильно торопился", если, столкнувшись нос к носу с бывшим майором Кашиным, Иваном Арсеньевичем, тут же забыл обо всем на свете, и они, стоя у окна, вспоминали тот злосчастный бой под Хостом в апреле восемьдесят шестого, когда Локтева сняли "Стингером" на малой высоте и он, падая, порвал парашют и повредил позвоночник. Обнаружили его правительственные войска и передали тогда группе майора Кашина, которая и доставила летчика в госпиталь.
- А ты молодец был. И орлы твои тоже были в полном порядке, я ж помню, - говорил Локтев, полуобнимая Арсеньича за плечо.
Приятно было такое слышать о себе, когда уверился окончательно, что все тебя давно забыли, вычеркнули из памяти и даже из списка живых.
- Да ведь и у тебя тоже летчики не горели, - без всякой лести сказал Арсеньич, потому что оставить своих ребят живыми в той проклятой войне было большей доблестью, чем всякие подвиги, описанные московскими корреспондентами, редко когда выбиравшимися за пределы Кабула.
Ты с нами? - наконец сообразил Локтев, который, как оказалось, занимался вопросами само обороны. - Дело в том, что появились, правда не проверенные, слухи, что ночью эту цитадель демократии собираются атаковать. Кто, откуда - ничего не известно. Говорят...
- Ты ж сам видишь, иначе чего б я тут делал. Я ж давно не в армии, по чистой, - усмехнулся Арсеньич. - Это меня мой шеф прислал сюда с ребятами: вдруг, говорит, им, ну вам то есть, помощь потребуется.
- А кто твой шеф? - насторожился Локтев.
- Никольский. Ты о "Наре" слышал? Да не можешь не знать - по телику, поди, не раз видел журавлика нашего.
- Знаю, - коротко ответил Локтев, но Арсеньич понял, что сказано было просто так, для отмазки. Другое, наверное, насторожило сперва Локтева - не со спецназом ли здесь Арсеньич. - Нам вообще-то толковая помощь нужна. Значит, говоришь, есть у тебя люди? Это хорошо. Ты погляди, Иван, тут еще есть наши, собери их, возглавь, ну чтоб людьми себя почувствовали. Пойдем, покажу, где надо бы заслон поставить. Подъездов, скажу тебе, тут до хрена и больше, а народу нет. И с этим делом, - он тряхнул "Калашниковым", болтающимся на плече, - тоже хреново.
- Ну это ладно, - отмахнулся Арсеньич, - мы ж охрана, официально имеем.
Локтев искренне обрадовался. Они спустились в вестибюль, долго плутали какими-то темными коридорами, причем никто, похоже, не знал, куда они и откуда ведут. Наконец Локтев показал место в одном из боковых вестибюлей, где сидели десятка полтора мальчишек, наверное студентов, и на свернутых спальниках или палатках под гитару воинственно пели про Афган. И вообще, чувствовали они себя серьезной силой, сумеющей "удержать рубеж".
- Постоишь здесь, прикроешь? - с надеждой спросил Локтев.
- Нет вопросов. Только на фирму позвоню, чтоб пожрать организовали. Горячего чего-нибудь, а то распустят еще сопли эти "бойцы", а им через неделю на занятия. Арсеньич улыбнулся и подмигнул вице-президенту, увидев, как мгновенно притихли ребята, прислушиваясь к разговору офицеров. - Ну а еще мы там, у себя, приготовили парочку фургонов, сам знаешь, поесть-попить, накидки там от дождя. Ты, Владимирыч, наверху у себя распорядись, чтоб все путем приняли и организовали. А своих хлопцев я сейчас вызову.
- Действуй! - Локтев отчаянно хлопнул Арсеньича по плечу. - Все, назначаю тебя, Иван, старшим этого подъезда. А Колю тебе для связи. Коля! - Он обернулся к одному из своих сопровождающих. - Если чего, ты знаешь, где меня найти. Ну все, все! Мы ушли. Удачи тебе, Ваня!
10
Ударом ноги Арсеньич легко сбил две доски, которыми были заколочены тяжелые полированные двери, и вышел наружу. Было уже темно и сыро. На каменных плитах в отблесках недалеких фонарей пузырились лужи. Значит, надолго дождь собрался. Шумел город, слышались голоса, песни, доносившиеся со стороны фасада здания, с баррикад.
Машину свою Арсеньич оставил на Садовом, напротив американского посольства. По радиотелефону связался с водителем и передал ему основные распоряжения. Тот должен был разыскать Никольского и ввести его в курс дела.
За полночь прибыли фургоны с питанием, восторженно встреченные защитниками "Белого дома". А следом появилась и боевая пятерка во главе со Степановым.
Витюша доложил Арсеньичу, что Алену они попросту умыкнули из цепочки героических защитников и она уже на пути в Малаховку. Без слез и упреков, конечно, не обошлось. Но ей объяснили, что дело тут сугубо мужское. И если что вдруг случится, то раны перевязать найдется кому. К тому же подобные вещи надо делать грамотно, иначе заражения не избежать, сепсиса по-ихнему, ну по-медицински. Еле успокоили.
Но - кто здесь находится и зачем - до сих пор себе не уяснили. Никто толком не может объяснить.
- Символ все это, Витюша, - охрипшим почему-то голосом отозвался Арсеньич. - Понимаешь? Этот дворец нынче вроде как символ свободы и демократии стал в России. Вот я уже слышал тут такие разговоры: мы, мол, в подполье уйдем! Мы всеобщую забастовку объявим! Мы партизанскую войну против ГКЧП развяжем! Сам подумай, это кто ж против кого воевать-то собирается? Ну мы с тобой - куда ни шло, у нас еще тот опыт имеется. А эти? - Он показал на скорчившихся в углу, посапывающих под одеялами студентов. - Попростужаются только, едри их... Прикрой дверь, сквозит. Прямо осень... Давайте организуйте им поесть, а я немного пройдусь. С обстановкой надо ознакомиться. Что-то уж больно тихо все вокруг. Неопределенности не люблю.
Без ума строили здание. В бесконечных переходах, подвалах, пустых, никем не охраняемых лестничных пролетах, где, кажется, вообще никогда не ступала нога человека, можно было при желании спокойно разместить дивизию спецназа. И никто бы ничего не заметил.
Уже под утро среди бесцельно бродивших полусонных людей - кто в камуфляже, кто в плащах или китайских куртках - наткнулся Арсеньич на обычного жэковского мужичка с чемоданом в руке, позвякивающим железом. А из кармана ватного бушлата торчал разводной ключ.
Перекинулись парой фраз, покурили. Оказалось, местный сантехник. Ходил смотреть: где-то кран потек.
Арсеньич лениво поинтересовался, куда ведут эти подвалы. Тот остро взглянул, дохнул вчерашним пивком и спросил в свою очередь: а ты, мол, сам-то чего ищешь?
Да так, ответил Арсеньич, мало ли как еще сложится, вдруг отходить придется, не лишне знать куда.
- A-а, так ты из этих, из Локтевых? - мужичок успокоился.
Вот тебе и вся конспирация, усмехнулся Арсеньич.
- Тута столько наворочено,- продолжал словоохотливый сантехник, - одному Богу известно, куда что ведет. Сам не лазил, не хочу врать, но знающие люди говорили, что энтими туннелями можно аж до самого Кремля пройти. А до Арбата - то уж само собой.
Да, цирк - одно слово. И если можно туда, то отчего же нельзя оттуда? И ни одна живая душа об этом даже не догадывается? Такого быть не может, слишком уж все на поверхности...
...Позже на площадке второго или третьего этажа вдруг мелькнула показавшаяся знакомой физиономия.
Арсеньич пригляделся. Горели только контрольные лампочки, да и те светили вполнакала. Действительно, знакомый. Причем давний. Из той еще, прежней жизни.
Прикорнул он вроде бы в уголке, на ступеньке, опираясь локтем на небольшой вещевой мешок, в простенькой такой серой курточке и кепочке-букле, какие лет тридцать назад носили.
Мгновенно отреагировав на пристальный взгляд Арсеньича, поднял голову и подмигнул по-приятельски, будто расстались они пять минут назад, а не пять лет с длинным хвостиком.
- Здоров! - вроде даже обрадовался, хлопнул ладонью по каменной ступеньке, приглашая присесть рядом. Достал из бокового кармана куртки плоскую фляжку, протянул: - Глотни, согрейся.
Во фляжке был хороший коньяк, пахнущий розовыми лепестками. Арсеньич глотнул, оценил и, одобрительно кивнув, вернул фляжку хозяину. Тот тоже отпил и завинтил крышку.
- Ну как? - Он с интересом оглядел Арсеньича. - Видик в норме. А мне говорили, что ты сорвался.
- Было дело, - неохотно подтвердил Арсеньич. - Однако жив, как видишь... А ты-то чего тут поделываешь, тезка?
- Арсеньич, - с укором и одновременно легкой иронией протянул Иван - Ваня Подгорный, великий профессионал, штурмовавший дворец Амина в Кабуле, еще когда только начиналась афганская заварушка, - мы ж тебя всегда держали за мастера. Тебе ли спрашивать? Раз тут, значит, кому-то это сильно необходимо. А ты сам-то, часом, не с этими? - Он небрежно кивнул на потолок.
- Ну а если с ними? - улыбнулся Арсеньич. - Что, мочить будешь?
- Побойся Бога, Арсеньич. - Иван толкнул его в плечо. - Мы ж с тобой столько водяры выжрали! А баб - ведь и не считали, а? Ты же наш.
- Один, что ли, тут?
-Ну Арсеньич, ну ты даешь! - восхитился Иван. - Да разве ж мы с тобой когда-нибудь поодиночке ходили?.. Совсем ты, брат, отвык. Нехорошо, тезка... Ладно, скажу, только как другу. Идет? По старому счету.
- Ну давай, давай, ты ж меня знаешь, что попало - утопло.
- Ладно... Мы тут еще вчера до обеда обосновались.
- Снизу?
- Это без разницы, тезка, снизу, сбоку, через трубу, черти... А ты - молоток, сразу усек... Вот и сидим с тех пор. И хоть бы какая паскуда вопрос задала: кто такие, зачем? А у меня такой арсенал, даже ты представить не можешь, - на весь этот бордель хватит и еще останется. - Он хлопнул по вещевому мешку ладонью. - Заряжай чем хочешь. Одно хреново, Арсеньич, после залпа жопу жжет и все дерьмо от объекта прямо тебе в морду. А ты помнишь, я всегда был брезгливым... Вот так и сидим. А команды нет. А без команды я их знаешь где видел? То-то и оно. И ни одна падла не хочет брать на себя...
- Но если так, чего сидеть? От этих камней, - Ареньич провел ладонью по ступеньке, - только один радикулит схлопочешь.
- Вот и я говорю, - будто обрадовался поддержке Иван, - посидим еще чуток, а как развиднеется, отвалим. Глотнешь еще? С устатку-то?
Они сделали еще по глотку. И снова Арсеньич одобрил коньяк, чем польстил Ивану.
- Так ты не сказал, где працюешь, - снова поинтересовался Подгорный.
- На фирме. Частная лавочка. Охрана, - коротко ответил Арсеньич.
- Башли хорошие?
- Хватает, еще и остается. На черный день.
- Вот за это хвалю, тезка, - обрадовался за Арсеньича Подгорный. - Ты, между прочим, своих- то не забывай. Не надо. Мы еще не раз пригодимся друг другу. Верно говорю?
Арсеньич без слов только развел руками: сказанное не требовало особых подтверждений.
- Телефончик свой запиши. - Иван оторвал клочок газеты, на которой сидел, и протянул Арсеньичу огрызок карандаша.
Тот записал номер телефона офиса в Тушине.
- Это служба? - определил, взглянув на номер и тут же скомкав бумажку, Иван. - Ладно, тезка, нам без разницы. - Он выразительно подмигнул и добавил, поднимаясь и забрасывая рюкзачок на плечо: - Ну лады, тезка. Рад встрече. Давай петуха. - Он взял ладонь Арсеньича и хлопнул по ней своей пятерней. - Разбежались. Как в доброе старое время, помнишь? Ты меня не видел, я - тебя.
Иван шагнул уже по лестнице вниз, но остановился и, обернувшись, негромко, только для одного Арсеньича, сказал:
- А этим, - он опять кивнул на потолок, - так и скажи при случае: сильно им повезло.
Он махнул Арсеньичу ладонью, одновременно нажал что-то на браслете своих часов, послушал и быстро ушел в темноту лестничного пролета - крупный, квадратный, совсем уже не такой, каким он сидел недавно вот тут, на ступеньках, будто утомленный прохожий. А жесткость его фигуре придавали, знал Арсеньич, бронежилет и прочие латы, невидные обычному глазу.
11
Утром, когда ночные страхи и ожидания прошли, а пугливое солнышко нет-нет да и казало то один, то другой глаз из-за завесы дождевых облаков, Арсеньич неким внутренним командирским чутьем понял, что точку перешли. И тогда, забрав своих хлопцев и ни перед кем не отчитываясь, он отправился в офис.
Там, сменив охрану банка и тщательно снова проинструктировав остающихся ребят, вместе с освободившимися от дежурства на своем специально оборудованном "рафике" отправился, наконец, в Малаховку.
Бессонная ночь сказалась-таки, он, сидя рядом с водителем, клевал носом. Но спать не давали патрули, которые трижды, не то четырежды останавливали микроавтобус и тщательно выясняли: кто, куда и зачем, чуть ли не на просвет изучали охранные лицензии, дававшие право ношения личного оружия. Оно и понятно - положение-то чрезвычайное все-таки. И хотя одни его ввели, а другие отменили, оно фактически существовало.
Дома встретили тишина и полный порядок. И если бы не радио и телевидение, наверняка никто бы не догадался, что в сорока верстах к западу одна власть собралась на другую танки двинуть.
Помывшись и приведя себя в порядок, Арсеньич поднялся к Никольскому в кабинет, чтобы сделать, наконец, подробный доклад о прошедшей ночи.
Но прежде чем он открыл рот, понял, что его поразило, едва он зашел в дом: их бесстрастная и сухая, как пенек, Татьяна будто в одночасье пустила зеленые побеги - так вся сияла и светилась истинно по-весеннему.
Арсеньич помотал головой, словно прогонял непонятный сон, и вопросительно взглянул на Никольского, сидевшего на любимом своем месте, на полукруглом диванчике с сигаретой между пальцами.