* * *
В маленькой, пополам перегороженной белой ширмой комнатке остро пахло медикаментами. Полусонный врач, совсем молодой, бородку отпустил для солидности, хлопотал над надсадно дышавшим Ашкенази. Девочка-медсестра испуганно таращила глазки на толпящихся в комнате мужчин. У охранников под левыми лацканами одинаковых пиджаков заметно выпирали рукоятки пистолетов.
Гога Осташвили щелкнул над плечом пальцами, и комната в миг опустела. Остались лишь врач, он и Самвел.
- Доктор, что с ним? - Он похлопал по плечу врача. Тот повернулся.
На груди Ашкенази распахнули рубашку. Грудь ходила ходуном, судорожно вздрагивал покрытый темной порослью живот. Гога отвел взгляд.
- Он что-нибудь пил? - Врач повесил на шею дужки стетоскопа.
- Он вообще ничего не пьет, - подал голос Самвел. - Сок он пил. Апельсиновый. Гога, уже посадку объявили.
- Подождут! - нервно дернул головой Осташвили. - Что с ним?
- Аритмия. Бешеная. - Врач пощипал бородку. - Сейчас сделаем кардиограмму.
- В больницу надо. - Самвел окинул взглядом врача. На девочку даже не посмотрел. - Что этот лепила может? Он тут только пальцы бинтовать умеет.
- Погоди, Самвел. Пусть человек слово скажет.
- Можете забирать. - Врач пожал плечами. - но, предупреждаю, не довезете. Мне только расписку оставьте.
- Так! - Гога полез в карман. Достал пачку зеленых банкнот. Бросил на стол. - Это сейчас. Вытянешь его, получишь все, что попросишь. Я, Георгий Осташвили, даю слово. Узнал меня?
- Кто же вас не знает! - На щеках, чуть прикрытых белесыми волосками, выступил румянец.
- Шансы? - Осташвили не опускал взгляда, вцепившись им в глаза врача.
- Почти никаких. Нужна аппаратура. Здесь ее нет.
- А где есть?
- Возле Шереметьева-1 есть профилакторий. Сделаем укол - и поедем. Туда мы успеем. Если повезет, - добавил он, покосившись на сипло дышащего Рованузо.
- Слушай меня. - Гога положил тяжелую ладонь на плечо врача. - Этот человек мне нужен, понимаешь? В его голове такое, что тебе даже не снилось. Сделай невозможное, а я для тебя сделаю, что могу. А могу я многое.
- Постараюсь. - Врач сгреб со стола рассыпавшиеся купюры, протянул Осташвили. - Возьмите. Не обижайтесь, просто боюсь сглазить.
Самвел за спиной крякнул, но Гога не обернулся. Он пристально посмотрел в глаза врачу и неожиданно улыбнулся:
- Молодец! Думаю, мы подружимся. Через минуту между самолетами, приткнувшимися тупыми носами к красным переходам трапов, пронеслась, мигая синими маячками, "скорая".
Гаврилов, следивший за летным полем с угла высокой эстакады, набрал новый номер телефона и сказал в плоскую пластинку микрофона: "Наш друг взлетел, готовьте встречу".
Когти Орла
Максимов, одетый в белый халат, бесшумно приоткрыл дверь и в узкую щель осмотрел коридор. Крепыши маялись, подпирая стены. Седовласый, с острым хищным лицом, курил, присев на край стола дежурной.
Сама дежурная, тетка в наброшенном на плечи синем кительке, хлопала густо накрашенными ресницами. В нагрудном кармашке, как салфетки из столовской вазочки, все еще торчали зеленые купюры, небрежно сунутые туда кем-то из крепышей.
- Как? - Максимов на цыпочках вернулся к столу, на котором, разбросав руки, лежал Ашкенази. Двое в белых халатах, колдовавших над ним, подняли головы.
- Нормально. Сейчас придет в себя. - Врач снял маску, почесал белесую бородку. - Хорошо, что правильно рассчитали дозу. А то мог бы ласты склеить прямо в ресторане. И не дай бог хоть каплю водки…
- Пока свободны. - Максимов указал им на боковую дверь. - Сидите, пока не позову.
Едва за врачами закрылась дверь, из темной ниши вышел Кротов, на ходу кутаясь в белый халат.
- Похож я на профессора? - улыбнулся он и подмигнул Максимову. Чувствовалось, что едва сдерживает волнение.
- Похожи на грешника, за взятку попавшего в рай, - ответил Максимов, уступая ему место у стола.
- Благодарю, - кинул Кротов. - Кто в коридоре?
- Четверо бойцов и какой-то остролицый. Седой.
- Это Самвел. Ангел хранитель Гоги и его братца. Брата не уберег. Теперь с удвоенной энергией опекает оставшегося.
- Шеф безопасности?
- Хуже. Дал слово их отцу, что с мальчиками все будет нормально. Дети гор, что с них взять. Ну-с, как наш больной?
Максимов незаметно расстегнул все пуговицы на халате. Под этим тошнотворно воняющим карболкой балахоном надежно укрылись два пистолета с глушителями. За себя Максимов был спокоен. Охрану он мог повалить без шума голыми руками. А вот остролицего придется брать выстрелом, иначе не достанешь.
Гаврилов предупредил: "Кротова валить при малейшем подозрении. - И добавил: - Свидетелей не оставлять".
"Как порядочная сука, естественно, не сказал, что я тоже включен в свидетели. За дурака держит?" - Максимов встал так, чтобы в секторе обстрела одновременно оказался Кротов, комната, куда ушли врачи, и входная дверь. Заставил расслабиться ставшие словно резиновыми мышцы шеи, несколько раз глубоко вздохнул и стал ждать.
Цель оправдывает средства
Ашкенази открыл глаза и сразу же зажмурился от яркого света, ударившего, показалось, прямо в мозг.
- Лежи, Рованузо. Ты свое уже отбегал. - Кто-то в белом положил ему на лоб холодную руку.
- Я уже умер? - заплетающимся языком прошептал Ашкенази. Больше всего он боялся услышать "да". Тот, весь в белом, с седой головой, серебрящейся в остром слепящем свете, молчал. Свет стал тусклее, каким-то размытым, защипало глаза. Ашкенази почувствовал, как по щекам скользнули горячие ручейки слез.
- Не спеши себя хоронить, Башка. Вот меня слишком рано похоронили, я и вернулся.
Ашкенази попытался рассмотреть склонившееся над ним лицо, но мешала жгущая веки влага.
- Кто ты? - Язык был шершавым и каким-то толстым, едва помещался во рту. Он вдруг вспомнил мертвые коровьи языки, когда еще с них не сняли бледную пупырчатую кожицу и не порезали темно-бордовыми колечками. Как он любил этот нежный холодный вкус тающего во рту мяса… "А это был вкус смерти", - мелькнуло в голове, и он вздрогнул от хлынувшей к горлу волны тошноты.
- Старый друг. Пришел тебя предупредить, что вернулся. И кое-кому станет очень хреново. Видишь, я не забываю друзей. И не сдаю их, как ты.
- Крот? - Ашкенази широко распахнул глаза и отчетливо увидел склонившееся над ним остроносое лицо. - Господи, - выдохнул он, и взгляд его стал обреченным.
- Запомни эту минуту, Рованузо. - Сухие пальцы Кротова легли на дряблую, мокрую от испарины кожу, чуть вдавили остро выпирающий кадык. - Так легко тебя придушить, сучара. Но я подожду. А ты знай, теперь всегда так будет. - Пальцы больно врезались в мягкую выемку под кадыком. - Как тушканчика подвешу! В любое время дня и ночи.
- Тебя же убили, Крот. Зачем ты вернулся? - Ашкенази с трудом сглотнул распиравший горло ком.
- За своим, Башка. Только за своим. Любой скажет, что я поступаю по закону. Сколько хапнул Гога?
- Все. Все, что от тебя осталось…
- Ты же умный человек, Башка. Неужели не догадался, что он меня подставил, а?
- А что было делать? Права качать? Он мне предложил работу, я и согласился. Ты же сам всегда говорил, что кто смел, тот и съел.
- А про чужой каравай, на который не рекомендуется разевать хавальник, не слышал? - Кротов, заметив, как наливается красным лицо Рованузо, ослабил нажим. - Я же тебя из дерьма поднял, работать научил… А ты мое дело хапнуть помог!
- Я же только обсчитываю… Откуда мне знать, где он берет деньги?
- Не пой, Башка! Уж откуда у Гоги деньги, ты знаешь лучше всех. Да и что ты все о нем? С Гогой все ясно. О себе подумай. Жить хочешь?
- Да, - выдохнул Ашкенази.
- Значит, будешь жить, как я скажу. - Кротов убрал пальцы. - У твоего Гоги начались неприятности. Для начала я конфисковал кое-какой товар. В качестве первого взноса. Ты мне поможешь взять остальные деньги. Но не в них дело. Я уничтожу Гогу. Он как был дешевым фраером, так и остался. Им же и помрет. Хочешь уцелеть, будь со мной. Выбираешь Гогу - раздавлю обоих. Что ты мне скажешь, Рованузо?
- Жить хочу. - Ашкенази с трудом поднял руку и вытер глаза.
- Значит, договорились. Присядь. Тебя уже откачали, хуже не будет. - Он помог Ашкенази сесть поправил беспомощно свесившиеся со стола короткие полные ноги. - Первое. Коль скоро ты воскрес… С этой минуты я буду называть тебя не Башка, не Рованузо, а Александр Исаакович. Не завидую тому, кто при мне рискнет назвать тебя иначе. Подходит?
Ашкенази смахнул повисшую на кончике носа каплю и кивнул.
- Второе. Осталось две минуты. Слушай внимательно. Я расскажу, как ты будешь жить дальше. Готов слушать?
- Да. - Ашкенази до красных полос растер лоб. - Да, Савелий Игнатович, я готов.
- Вот и отлично, Александр Исаакович. - Кротов улыбнулся и потрепал Ашкенази по обмякшему плечу. - Через пару дней в депозитарии МИКБ случится ЧП. Плохие мальчики вынесут векселя на солидную сумму. Они придут к тебе. Выкупи векселя и прогони по цепочке. Связать цепь ты должен за два дня, больше времени не дам. Но так, чтобы потом ни одна собака не нашла концов.
- Сколько денег? - Ашкенази с трудом поднял голову.
- Вот теперь вижу, что ты ожил! - Кротов подхватил его под затылок, не давая голове запрокинуться. - Пятьдесят миллионов. В долларах, естественно.
- Столько сейчас нет. Все вложили в товар.
- Твое дело связать концы. Деньги возьмешь вот здесь. - Кротов поднес к глазам Ашкенази клочок бумаги. - Телефон старый, хозяин мог тридцать раз поменяться. Но звонка от меня там ждут всегда. Скажи, что ищешь Мамонтова. Запомни - Мамонтова. Тебе скажут, где его найти. Ниже написан номер счета. Назовешь его при встрече. Не дай бог, напутаешь, замочат на месте. - Кротов еще раз встряхнул Ашкенази. - Да не закатывай глаза, я же знаю, память у тебя феноменальная. Все будет тип-топ. Если счет поменялся, тебе дадут номер другого. Но он должен быть первым в цепочке по отмыву, запомни, это важно. Последний счет подставите сами. Когда деньги пройдут по нему, все концы обрубят, но это уже не твоя забота. И не вздумай крутить с этими людьми. Они о таких, как Гога, всю жизнь ноги вытирали.
И сейчас вытрут, каким бы он крутым себя ни ставил.
- Я все понял, Савелий Игнатович.
- Само собой, за труды ручку я тебе позолочу. И последнее. За эти же два дня подготовишь всю отчетность. Я хочу принять Гогино хозяйство в надлежащем виде, ясно? Да, чуть не забыл. - Кротов вытащил из кармана еще одну бумажку. - Вот номер Компьютерной почты. Когда Гога вернется и полезет на стену от восторга - а это я гарантирую! - ты пошлешь на этот адрес номера счетов и пароли к ним в швейцарском банке. Ну-ка, партнер, скажи, а каком?
- "Лотус-банк", финансовая группа "Лотоцкий и K°", - прошептал Ашкенази. - Молодец, Исаакович. Хозяину врать грешно и небезопасно. - Кротов убрал руку, и голова Ашкенази безвольно завалилась к плечу. - Только сопли не распускай. Все уже кончилось. Ты теперь мой. Со всем дерьмом и потрохами. А своих Кротов еще ни разу не сдал. Сейчас поедешь домой и ляжешь спать. И не беспокой Мару ненужными разговорами. Как тебе жить дальше, теперь решает не она, а я - Савелий Игнатович Кротов.
- Савелий. - Ашкенази снизу вверх затравленно посмотрел на Кротова. - Не мое дело, но с Гогой вот так просто нельзя… Авторитеты объявят процесс.
- Ас чего ты взял, что мне нечего им сказать? - изогнул бровь Кротов.
* * *
Охранники, поддерживая Рованузо под локти, помогли ему спуститься с крыльца, подвели к тихо урчащему мотором "вольво". В окне второго этажа профилактория вспыхнула и погасла настольная лампа.
Глава двадцать девятая. Я знаю, что ты знаешь, что я знаю
Неприкасаемые
Бригада оперов Службы надежно обложила профилакторий. Машины перекрывали три возможных пути отхода: на Москву, через аэропорты и отвилку на Лобню. Ни Самвел со своими ребятами, ни упаси господь Кротов с Максимовым не смогли бы вырваться из невидимого кольца. Подседерцев, как всякий здоровый мужчина, любил риск. Но рисковать собой, наслаждаясь пьянящим чувством опасности, одно удовольствие. Рисковать, передоверив собственную судьбу и операцию другим, даже если их жизни держишь в кулаке, - удовольствие ниже среднего. А если честно, мука адова.
"Шереметьево-1" готовился к ночи. Пассажиры сворачивались калачиком на неуютных диванах, затолкав под них распухшие чемоданы и фантастической вместимости баулы. Неприкаянно маялись между рядами киосков те, кому не досталось места, а здоровье - или воспитание не позволяли разлечься по-цыгански прямо на полу. Мужики, столпившись под козырьком подъезда, дымили сигаретами и похлебывали пивко из импортных жестянок. Какие-то подозрительные личности в спортивных штанах нервной шакальей походкой сновали между пассажирами, сбивались в кучки у входа в зал и опять растворялись в сумерках.
Подседерцев наблюдал эту муравьиную суету из припаркованного в самом углу площади "мерседеса". В который раз поймал себя на мысли, что уже необратимо оторвался от этой толпы, пропахшей потом, дешевым табаком и непроходящей усталостью. Он вспомнил горбачевские "хождения в народ", от которых вся охрана погружалась в предынфарктное состояние, а этот самый народ, глядя в телевизор на счастливого, как ребенок, генсека, плевался и матерился от души.
"Ни они нам, ни мы им не нужны. Так на Руси испокон века повелось, - вздохнул Подседерцев. - Со своими делами сами разбираются, а в царских копаться - душа не лежит. Хочешь на русском пахать - не лезь к нему в душу и не погоняй, упаси боже! Все сам сделает, и вспашет, и посеет, да еще оброк на барское подворье сам принесет. Живут в счастливом неведении, пусть так и живут. Больше чем уверен, что никто так ничего и не понял. А газетки покупают каждый день!"
Никто из этих людей, готовящихся коротать ночь в аэропорту, как никто в большой, мерзнущей в осенней хляби стране еще не знал, что война уже началась. До первых сообщений в газетах о победоносном марше по установлению "конституционного порядка" в мятежной горской республике была еще неделя-другая. Но ни остановить, ни повернуть вспять вторжение уже было невозможно. Все, кто хотел войны или не смог отказаться от участия в ней, уже сделали ставки. А подставлять горбы и грудь придется вот этим - неведающим.
Он еще раз поднес к свету газету. На всю первую полосу красовались "волкодавы" Службы, уложившие в грязный снег банковских охранников. Скандал вышел изрядный. Газеты и телеканалы второй день смаковали подробности и строили глубокомысленные версии. На судьбу банкира, на которого наехал Шеф, на будущее чекиста-демократа, бросившего на выручку оперов Московского управления, столичным журналюгам было, естественно, наплевать. Всех заботило собственное будущее. За скандальным ражем статей сквозила истеричная нотка: а вдруг действительно допрыгались, дотрепались, пришла пора закручивать гайки и отворачивать головы, и где-то на Краснопресненской пересылке уже прицепили к составу тот самый вагон Жириновского, тот, что "последний на Север".
Ближе всех подошел к истине тот писака, что родил статью "На "Мосту" выпал первый снег". Люди Службы напряглись, готовые по первой же команде затравить слишком догадливого. Но дальше рассуждений о горбачевской "оттепели", хилых ростках демократии, погибающих под ударами бутсов спецназа, и грядущих "холодных зимах" тоталитаризма дело не пошло. То ли автору не хватило фантазии, то ли смелости.
А ведь, подлец, почти угадал. Стоило немного продолжить аналогию, вспомнить школьный курс истории, и все становилось ясным, как божий день.
"Над всей Испанией безоблачное небо" - кодовая фраза, ставшая сигналом к мятежу генерала Франко. "В Сантьяго идет дождь" - условный сигнал к началу переворота в Чили, сделавшего генерала Пиночета президентом на целых пятнадцать лет. "Падает снег" - из тех же "метеосводок", предвещающих долгосрочную политическую бурю. Шеф, надо отдать ему должное, полез в драку с открытым забралом. Пусть теперь не говорят, что не предупреждал. "Метеосводки" читать надо, господа доморощенные политики.
Подседерцев скомкал газету, бросил рядом с собой да сиденье. Водитель пошевелился, таким нервным, рвущим вышел звук, но не повернулся.
"Наверно, я единственный в Службе, кто не испытывает радости. Там все стоят на ушах и чешут кулаки. А я сижу здесь, и мне тошно. Что радоваться, хана нам, ребята!" - Подседерцев достал сигарету, размял подрагивающими пальцами.
Бессмысленной на первый взгляд демонстрацией силы на эстакаде бывшего здания СЭВа Шеф убивал двух зайцев сразу. Вынужденный уступить давлению ратовавших за силовой вариант в Чечне, он лично организовал такой "барраж" в прессе, что для информации о развертывании боевых частей, случись такая утечка, просто не найдется места. Тем самым он еще раз подтвердил, что готов до бесконечности колебаться вместе с "линией Президента".
С другой стороны, отлично осведомленный о степени разложения армии и о мере готовности Дудаева к длительной партизанской войне, Шеф начинал свою игру на перспективу.
Ни о каких выборах в условиях затянувшейся карательной экспедиции и возмущения провинции, которую очень скоро завалят цинковые "грузы-200", речи быть не может. Как раз к сроку выборов державное кресло под Дедом в который раз закачается, а в такие моменты, когда расхлябанная телега Российской империи норовит опрокинуться в кювет и похоронить горластых пассажиров вместе с суровым возницей, Дед так тянет вожжи на себя, что только летит в разные стороны кровавая пена. Само собой, придется искать и наспех карать виновных в "саботаже демократических реформ" и "компрометации Президента". Вот тогда Шеф и укажет недрожащим перстом опричника на зарвавшихся и зажравшихся живчиков из "молодых демократов", уже отхвативших пол-Белого дома и нацеливающихся на Кремль. Вот тогда всем все и припомнится, и отрыгнется кровью.
"Зря это он. Только дурак считает себя умнее всех! - Подседерцев осторожно поднес к сигарете зажигалку, пытаясь удержать ее в ходящих ходуном пальцах. - Те, против кого попер Шеф, просчитали все на пять ходов вперед. Они сожрут его с потрохами. У мальчиков-демократиков кулаки не с пивную кружку, но зубки поострее будут! А я тоже хорош, знаю весь расклад наперед, но и знаю другое - с Александром Васильевичем я до конца. И когда он уже не будет Шефом, а к этому все и идет, я останусь рядом. Такой уж я идиот!"
- Мене, текел, упарсин - жизнь твоя взвешена и признана слишком легкой, - сказал он, выдохнув дым.
- Что, Борис Михайлович? - Водитель повернулся.