К счастью, шофер выбрал другую дорогу. Туда он проехал по объездной, минуя главную трассу, а обратно - по эстакаде над кошачьей лужайкой. В это время движение было открыто в сторону города. Когда они грохотали над опорами, у Джона мелькнула мысль, что там внизу, под колесами грузовичка, в тайнике может лежать новое сообщение. Он попросил шофера притормозить. Было время ланча, и он решил заодно перекусить где-нибудь. Это можно сделать здесь с таким же успехом, как и в кафе возле Центра садоводства. Автобус, на котором он ездил на работу в те дни, когда не брал "хонду", выезжал из гаража в полумиле отсюда. Значит, здесь он будет в час сорок. "Возможно, старое сообщение все еще тут", - подумал Джон, переходя улицу по направлению к лужайке. Только вчера он обнаружил его и прочитал про Брюса Партингтона. Но, вытащив из тайника записку, он сразу понял, что сообщение новое. Как всегда, он скопировал его в блокнот, вернул на место пакетик и отправился на поиски места, где можно было бы перекусить.
Ближайшим местом оказался паб у Бекгейтской лестницы. Но представить, что он будет здесь обедать, стоять там, где…
Джон поспешил вверх по Альбатрос-стрит мимо "Оман-Сулеймана". Дальше улица расширялась, и на углу, где встречались четыре улицы, он нашел маленькое, но чистое рабочее кафе. Красные клетчатые хлопчатобумажные скатерти покрывали столики, на стенах висели открытки с местами отдыха. Здесь было самообслуживание, и на прилавок выставили чебуреки, сэндвичи с ветчиной и что-то из арабской кухни, вероятно, для рабочих "Оман-Сулеймана". Джон взял сэндвич. "Это менее рискованно", - подумал он, и тут же в памяти выплыла оценка его характера Марком. Что ж, возможно, он и прав. Если бы где-нибудь в шутку его спросили, какое из предложенных блюд для ланча выбирает обычный человек: сэндвич, чебурек или национальное, правильным ответом было бы: сэндвич.
Он взял чашку кофе и кусок яблочного пирога. Даже без "Обратной стороны тишины" он сможет сейчас расшифровать записку, так как переписал первое предложение в блокнот. Тем более книгу надо скоро сдавать в библиотеку. Первое слово записки было из восьми букв, второе из трех, третье - из семи. Джон начал замещать их кодовыми алфавитными буквами. КСНИФУФХ 3КБ ЗЮФТЕХФ. Что за абракадабра?
Неужели он неправильно переписал предложение? Он пользовался этой записью в блокноте вместо книги в первый раз. Да нет, он был уверен, что не ошибся при переписывании. Он уже почти наизусть помнил этот шифр. Если память ему не изменяет, шифровка начиналась со слов: "Левиафан для Дракона, значит, Л - это В, а не К, Е - это И, а не С". Джон не мог понять, в чем дело? Что он делает не так? Он расправил бумажку на столе рядом с чашкой, как будто если разгладить ее руками, то неожиданно все станет ясным. Более внимательно, предельно сконцентрировавшись, он попытался разобрать запись. И вдруг его осенило. Он понял, что произошло. Начался новый месяц, и они сменили шифр.
Ничего себе первоапрельская шуточка!
15
Незнакомая приглушенная музыка, и сопрано поет:
"..Ах, Белинда, я клянусь…"
Ангус растянулся на спине, рядом с ним на кровати лежал конверт от пластинки с нарисованной женщиной, одетой как богиня с фресок Парфенона. Ангус читал. Солнечный свет, проникая сквозь неплотно задернутые занавески, золотил их по краям, озаряя полоски и кружочки каймы. Ангус не замечал яркого утреннего солнца. Над кроватью продолжало гореть бра. Манго дипломатично постучал, хоть дверь, как обычно, была широко распахнута. Все домашние должны были мириться с Перселлом, или Глюком, или еще с кем-нибудь до тех пор, пока Люси, потеряв терпение, не просила сына выключить музыку или закрыть дверь. Увидев Манго, Ангус спросил:
- Ты случайно не знаешь, кто сказал: "Берегись всякой инициативы, требующей новой одежды"?
- Я? Нет, не знаю. А разве должен? Я зашел спросить, можно мне воспользоваться компьютером? Не окажешь мне такую любезность?
- Разве ты умеешь им пользоваться? По-моему, ты же не знаешь как!
- Думаю, ты покажешь? - спросил Манго.
- Будет проще сделать самому, что ты хочешь. - Ангус пытливо посмотрел на брата. - Или ты не хочешь, чтобы я знал, что это?
- Вовсе нет. Да нет, правда. Только это надо сделать до ланча и не пропустить дневную почту. Я хочу, чтобы он получил это завтра.
- Получил что? - Ангус поднялся и сел на кровати, но не выключил "Дидону".
Манго закрыл дверь. Отца дома не было, но где мать, он не знал. Хотя по пятницам она обычно работала в больнице. Он принялся рассказывать о решении Строительного комитета, о Блейке и Чарльзе Мейблдине. Выслушав, Ангус расхохотался.
- И ты собрался написать отцу и сообщить, что разрешение дано?
- А почему нет? - ехидно спросил Манго. - Я думал, это будет официально выглядеть, если напечатать на компьютере. У меня есть настоящий бланк, ну, не совсем настоящий, но папа не поймет. Это бланк городского совета, а не Строительного комитета. Он у меня еще с тех пор, как Гидра достал для меня десять штук, когда мы сделали часть дела. Я хочу сказать, провели дополнительную встречу в камере, где приняли решение послать уведомление комитета.
- Почему в камере?
- Мне нравится, как это звучит. А вообще, это значит конфиденциально, наедине.
- Значит, просто в комнате. Ну, да. Камера обскура, темная комната. Как у тебя в голове, - добавил Ангус и протянул Манго шоколадный трюфель.
- Так ты сделаешь это для меня? - спросил Манго, жуя конфету.
- Я подумаю. Однако я полагаю, подпись Блейка вы ставить не должны. Лучше подписать как-нибудь по-другому. И говорить "в камере" - глупо, выбрось это. Послушай, а ты уверен?
- Что это правда? Чарльз Мейблдин целиком заслуживает доверия. Честно, я доверил бы ему свою жизнь, даже так, - успокоил брата Манго, однако понимал, что это не совсем так Он не доверял Дракону ни на йоту, но знал, что все его сообщения подтверждались.
- Не-ет, ты все-таки лопух, Боб, знаешь это? - сказал Ангус, включая компьютер. Устроившись за ним, он принялся создавать новый файл. - А ты не думаешь, что отец может позвонить в комитет?
- А зачем?
- Не знаю. Но вдруг. "Уважаемый доктор Камерон…" - Ангус быстро застучал по клавиатуре. - А что ты еще придумал?
- Я поручу всем моим агентам поиски, кто поцарапал крыло машины брата Единорога. А затем мне нужно достать два приглашения для Грэхема и меня на коктейль-пати Охранной ассоциации. Я никогда не был на таких вечеринках. Считаю, все надо закончить до начала занятий.
16
Чтобы быть до конца честной и откровенной, не допустить никакой лжи и не держать ничего в секрете, Дженифер предложила Джону встретиться с Питером Мораном в тот же день, как Питер приедет за ней на Женева-роуд на своем "ситроене-диане". У Джона было несколько дней, чтобы свыкнуться с мыслью, что она уходит, или хотя бы немного оправиться от шока, но он все еще оставался в состоянии ступора.
- Тебе лучше встретиться с ним, - убеждала она. - Лучше посмотреть друг на друга. Я хочу, чтобы ты понял, Джон.
Он согласился на встречу только для того, чтобы действительно понять, ради какого человека она бросает его. Возможно, Питер Моран при появлении поразит его своей внешностью, остроумием и шармом, явной одаренностью. Дженифер всегда восхищалась его остроумием, интеллектом. Джон тогда все еще верил, что для привлечения противоположного пола необходимо иметь неотразимую внешность и быть также гиперинтеллектуальным человеком. И это несмотря на все женатые пары, которые он видел вокруг себя, и очевидную прошлую любовь Марка к Черри.
И вот Питер Моран приехал, немногословный, небрежный, с тупым полусонным взглядом, будто его только что вытянули из омута или, возможно, из наркотического сна. Некрасивый, даже несимпатичный, с худым мрачным лицом. Мертвенная бледность если и не отталкивала, то, по крайней мере, и не украшала его. И то, что Дженифер предпочла ему такого человека, больно задело Джона. К тому же Питер говорил как воспитанник государственной школы для людей с дефектами речи, он тянул, а то и просто глотал слова. К тому же он был надменным и высокомерным и, казалось, оставался абсолютно безразличным к чужому мнению о своей персоне. Было в нем еще кое-что. Позже Джон задумывался, уж не придумал ли он. Возможно, все плохое, когда-либо подмеченное в людях, он просто приписал этому человеку. Но в одном Джон был уверен: что-то мерзкое и отвратительное он заметил в Питере сразу же. О сексуальных отклонениях Джон мало что знал, но он почувствовал его затаенную извращенность. Это было в глазах Питера, тусклых, словно галька, глазах, спрятанных за толстыми стеклами очков.
- Привет! - небрежно бросил Питер, войдя в дом, но Джон не был в состоянии ответить ему в том же духе.
- Добрый день, - сказал он и натянуто заулыбался.
Питер удивленно посмотрел на него и, прошептав что-то вроде "чертовски вежливо", обратился к Дженифер:
- Это что, все твое барахло? Я думал, приехал за вещами, а не на уик-энд.
Он даже не пошевелился, чтобы вынести ее вещи, и Джон сделал это сам, теша себя глупой надеждой, что соседи подумают, будто Дженифер решила где-нибудь провести выходные и Питер Моран просто подвезет ее до станции. Питер, наблюдая за ним, осклабился:
- Мазохист, да и только.
Они уехали, а Джон, заперев за ними двери, поднялся в спальню и бросился на кровать, эту королевского размера кровать, где уже несколько ночей спал в одиночестве. Однако боль, острая тоска, охватившая его, как только уехала Дженифер, заставила подняться. Он представил их обоих в машине. Ему почему-то казалось, что они смеются, определенно смеются, хоть это и странно. На самом деле Питер Моран выглядел так, будто улыбался-то он с большим трудом, а смеяться не умел вообще.
Когда в следующий раз Джон зашел в библиотеку, он посмотрел в энциклопедии, кто такой мазохист, и нашел, что это человек который получает сексуальное удовлетворение от страдания. К примеру, человек сопровождал свою жену и ее любовника в путешествии под видом слуги, чтобы видеть моменты их интимной близости.
Так вот, значит, как представил его Питер Моран!
Во сне, который приснился Джону на рассвете в воскресенье, он увидел день, когда они с Дженифер расстались. Теперь уже пять месяцев назад. Во сне все было не так как на самом деле, настолько искажено, что некоторые события теперь, когда он бодрствовал, казались просто абсурдными. Ему позволили нести ее чемоданы несколько ярдов, но запретили склониться к ее ногам и почистить ее обувь. Почему такое приснилось? Питер Моран тоже присутствовал во сне, но вместо нормального вида мужчины он появился изуродованным, с отвратительной опухолью на одной стороне лица.
Обычно по субботам, когда не надо идти на работу и никаких срочных дел не предвидится, Джон мог проваляться в постели до девяти или половины десятого утра. Но в эту субботу он проснулся в семь, абсолютно разбитый кошмарным сном. Вместо того чтобы выбросить все из головы, успокоиться и спать дальше, он принялся мысленно рисовать предстоящую встречу с Дженифер сегодня в три часа дня. Возбуждение нарастало, он откровенно боялся этой встречи.
Постель не была очень уж грязной, но выглядела неряшливо и несвеже. Джон поднялся, оделся и принялся менять белье. Простыни были свежие, в прачечной их отлично накрахмалили и выгладили. Джон стыдливо признался себе, что давно не менял простыней, примерно месяц. Но он предположил, что редкий одинокий мужчина меняет их чаще. Разве что такой, как Марк Симмс. Неужели завтра, когда он проснется утром, голова Дженифер будет лежать на подушке, на этой белой льняной наволочке, рядом с его?
Он боялся заниматься любовью. Его невинность, которую он не считал ничем особенным до встречи с Дженифер, полагая, что это норма для одинокого человека, превратилась в непосильное бремя, вынести которое дальше невозможно, стала обузой и абсурдным препятствием. Ему было бы легче, если бы она была девственна тоже, но он знал, что это не так, - был Питер Моран, да и другие тоже. Не единожды она намекала, что они могли бы жить вместе - его выражение, эвфемизм - до свадьбы, но он как-то дал понять, что слишком уважает ее, чтобы заняться с ней любовью до свадьбы, и хочет подождать до первой брачной ночи. Улыбнувшись, она согласилась. Вероятно, ему следовало бы заметить, что особо разочарованной она не выглядела.
Той ночью все было хорошо. Странно, что он употребил эту избитую фразу. Но это действительно было хорошо. Он делал то, чем раньше никогда не занимался, как будто осваивал незнакомый механизм, что всегда возможно, если следовать инструкции. Мир не перевернулся, и к небесам он не вознесся. Джон был уверен, что и она тоже. Но в те первые дни ему было достаточно и этого, так благопристойно оправдывал он себя. В общем, он узнал, как это делать, и, конечно, делал это. Груз сброшен, но оставлен позади на полпути.
За два дня до свадьбы Дженифер сказала, что, как она думает, должна предупредить: если Питер Моран когда-нибудь вернется и захочет ее, она уйдет к нему. Она не сможет ничего с собой поделать. Дженифер была несколько сентиментальна, а тут еще и устала, и Джон отнес все на предсвадебное волнение, на самом деле он ей, конечно, не поверил. Питер Моран был в Америке, так она говорила, преподавал где-то на Среднем Западе в колледже. Но откуда она об этом узнала, Джон понятия не имел. Она не получала от него ни единого письма. Тогда Джон просто посмеялся и сказал - должен он был что-нибудь сказать по поводу бегства своей жены со старым предметом обожания?! - он сказал, что он запрет ее. Пошутил, и довольно слабо. Но потом, когда они регистрировались в мэрии, она неожиданно вернулась к давешнему разговору:
- Ты не должен давать мне никаких клятв, ясно? Ты ничего не должен мне обещать.
Джон думал, что любит Дженифер, но по-настоящему влюбился в нее после свадьбы. Ему нравилось в ней все. Он любовался Дженифер и днем, и ночью, она казалась прекрасной в любом наряде. У него был дом, небольшие сбережения, кое-какое наследство он получил от родителей. Ему нравилось возиться в доме, благоустраивая для нее, но Дженифер, казалось, не хотела никаких перемен.
- Оставь все как есть, - сказала она. - Мне особого уюта не надо, займись лучше садом, это тебе больше нравится.
Поэтому он и купил только эту огромную кровать и превосходное, дорогое старомодное постельное белье, которое теперь было накрахмалено и отглажено. Между этими простынями она была так добра и нежна с ним, но через некоторое время, когда срок индульгенции закончился, он не осмеливался просить ее любви чаще, чем один раз в неделю, а затем не более раза в две недели…
Он себя знал, и знал, что ему никогда не заговорить с ней об этом. Откровенный разговор, доверительность - не для него. Такие вещи проповедует Марк Симмс, но не он. Если их семейная жизнь становится пресной, без секса, значит, так и должно быть, он должен смириться.
К его удивлению, первой заговорила об этом она. С восхитительной простотой она сказала, что такая любовь - самое ужасное, скучное и мучительное занятие и ее не устраивает, она просто заболевает от такого секса. Она была очень тактична и, нежна, но говорила решительно. Почему бы ей, если он позволит - она помялась, но подошла и обняла его, - не попытаться научить его, почему бы им не попытаться вместе?
И началось его счастье, обучение искусству любви с женщиной, которую он боготворил и которая, он так думал, любила его. Все наполнилось новизной, секс стал источником удовольствия, триумфом чувственности. Фраза "Идем спать" приобрела для него совершенное иное значение. Она могла раздвинуть занавески, наполнить комнату светом, скользнуть снова в его объятья, прижаться всем телом и шептать…
Иногда она даже днем могла увлечь его в спальню и затащить в постель. Она обещала никогда не притворяться, изображая оргазм, на самом деле не достигнув его. Поэтому он всегда знал, когда она действительно испытывала оргазм в первый раз, и все последующие были тоже настоящие. Джон гордился, что мог доставить ей такое наслаждение. И когда он старался довести ее до высшего блаженства, она возбужденно повторяла "да, да, да!", шептала его имя и "мой дорогой" и кричала, дойдя до предела. И это Дженифер, которая в другом состоянии никогда не повышала голоса. И вот в середине, на пике, когда они, как ему казалось, почувствовали друг друга и добрались до высоты ощущений, Питер Моран вернулся, она бросила все и ушла к нему.
Было бы легче, гораздо легче, если бы она ушла в течение того первого года. Он так бы и оставался почти импотентом, но зачем ему его потенция без нее? Однако она ушла, когда у них все превосходно наладилось, когда во время любовных игр они ласкали друг друга, касались друг друга, понимали каждый вздох, каждую затаенную улыбку, смотрели друг на друга с нежностью, понимали каждое движение.
Они занимались любовью вечером, ночью и на рассвете.
А потом днем, когда они гуляли по Невинской площади, она увидела Питера Морана, сидящего на каменном плинтусе у памятника Лисандру Дугласу…
Джон боролся с воспоминаниями о том времени. Разумом он понимал, что надо все забыть, блокировать память, которая причиняла боль, но сердце было неподвластно разуму и не подчинялось. Те горькие воспоминания всегда преследовали его, забыть или выбросить их из головы оказалось бесполезным делом. Они оставались четкими и ясными.
Джон перестелил постель и спустился вниз на кухню, но завтракать не хотелось. Интересно, заметит ли она, как он похудел?
День обещал быть великолепным. Английская погода весьма капризна, теплеет медленно. Сначала полдюжины прохладных дней, затем в конце концов накатывает волна жары, которая длится неделю, а затем все заканчивается грозой. Апрель только что начался, для настоящей жары еще рановато. Но небо было чистым и голубым, солнце, хоть и затянутое дымкой, пригревало сильно. Можно выйти в сад без куртки и удобно устроиться в шезлонге. "У кого еще есть шезлонг?" - спросила его Дженифер со смехом, когда он вытащил на газон два шезлонга из полосатой парусины. Один, со съемной подставкой для ног, - для нее.
Возможно, как говорит Марк, он несовременный и предсказуемый. Его молодость прошла в бурные шестидесятые, оказавшиеся для него не слишком бурными. Вероятно, в его несовременности и было все дело. Ему хотелось заботиться о ней, потому что он любил ее, потому что видел в этом свой супружеский долг. Пока она жила с ним, она никогда не работала.