Джон был бы рад вообще не вспоминать об этом, но понимал, что, если бы вино было, он выпил бы. Уже почти половина шестого, и оставалось чуть более получаса до закрытия винного магазина на Руксетер-роуд. Джон взял полпинты легкого пива и пристроился на уголке стола. Марк выскочил из паба на поиски дешевого рислинга. За всю поездку Марк ни разу не вспомнил Черри, и Джон был этому рад. Ему казалось, что Марк держит в памяти образ сестры, совершенно не совпадающий с тем, что хранит он. И от этого временами он чувствовал себя крайне неловко. Похоже, Марк запомнил ее как прекрасную богиню, роковую женщину, в то время как для него она была просто маленькой сестренкой, уродливость которой он заметил, когда ей исполнилось одиннадцать.
Но если не говорить о Черри или о женитьбе Марка - другой его излюбленной теме, - то о чем они вообще могли говорить? И вечер, похоже, опять пропадет даром и закончится тихой, унылой пьянкой. Но внезапно его осенило. А почему бы не позвонить Колину и не предложить ему присоединиться? И, но это только между ними, пригласить каких-нибудь женщин. Но на самом деле он не хотел никаких женщин, кроме Дженифер. У него на этот счет было свое мнение - женатый мужчина не должен встречаться с другими женщинами, обязан избегать случайных знакомств.
Марк как обычно, встретил его предложение без энтузиазма.
- Тебе что? Скучно со мной?
За обедом Джон не пил ничего, кроме пива. Он давно заметил, что вино не сочетается со специями и карри. Как-то само собой решилось, что они закончат вечер у Марка, хотя это означало, что Джону придется брать такси, чтобы потом добраться до дому, если только Марк не будет слишком пьян, чтобы отвезти его. За едой они молчали, и Джон смог наконец расслабиться. Было еще совсем светло и резко потеплело. Такой неожиданный скачок температуры случался иногда в это время дня поздней весной.
- Ты помнишь, какой завтра день?
- Двадцать второе мая.
- Да нет! Завтра - день рождения Черри, - сказал Марк. - Ей исполнилось бы тридцать пять.
Джон почувствовал, как заныло сердце. И не потому, что забыл про день рождения Черри, он наверняка вспомнил бы об этом завтра. В конце концов, это уж и не так важно - помнить ее день рождения. Но его задело, как Марк использовал такую уловку, чтобы перевести беседу на нее, точнее, продолжить разговор с того, чем он закончился в прошлый понедельник.
- У нее могли бы быть взрослые дети сейчас, - задумчиво протянул Марк
Он вел машину по крутой дороге, что огибала Хартлендские Сады. Террасы Садов с цветущими или покрытыми свежей зеленью деревьями сбегали к дому Дугласов и дальше вниз - к городу с его шпилями, башнями, серыми шиферными крышами, к извилистой реке и скверам среди кирпича и камня. И надо всей этой красотой - небо цвета спелой дыни с бледным медным закатом на горизонте.
Неожиданно Марк заговорил торопливо, напряженно:
- В первый раз, когда я пришел в твой дом, вернее, в дом твоих родителей, я подумал, как это чудесно. Я никогда не знал такого места, как ваш дом. Каждый так нежно относился к другим, вежливо и по-доброму хвалил. У меня было ужасное детство. Мои родители никогда не разговаривали друг с другом, если только по необходимости. Я никогда не слышал, чтобы они сказали друг другу ласковое слово, никогда. Больше того, отец за спиной матери говорил о ней всякие гадости: и какой ограниченной она была, и как глупа, и что он женился на ней только потому, что был слишком молод, чтобы разобраться в ней лучше. А мать, бывало, говорила мне, что он сгубил ей всю жизнь, намекая на ужасные стороны их сексуальных отношений. Я уходил в колледж и никогда не спешил обратно, а потом и вовсе снял меблированную комнату. Я никогда не знал, что значит настоящий дом, пока не встретил Черри и она не привела меня на Женева-роуд. Знаешь, что поразило меня, когда я пришел к вам? Как твой отец пришел с работы, обнял твою мать и сказал: "Ну, как ты, моя родная?" Этого мне никогда не забыть, никогда. И я подумал, что однажды я женюсь на Черри и у нас будет так же. И мы будем так же любить друг друга, когда состаримся.
- Да, у нас была исключительно счастливая семья. Но все, конечно, изменилось…
Марк словно не слышал его слов.
- Твой отец интересовался мнением Черри о чем-либо. Он спрашивал, что она думала. Вопросы относились и к международным событиям, и к газетным сообщениям, а вовсе не к женской чепухе. Мне это казалось невероятным. Она отвечала ему очень умно, понятно. И как она разговаривала с отцом, я никогда не забуду. Он садился на стул, а она обнимала его за плечи и прижималась щекой к его волосам. Она называла его "папочка". Она казалась мне красавицей. Я задыхался от восторга и страха, когда представлял, что она будет такой же ласковой и со мной и что я могу ее легко потерять.
Марк откинул голову и неожиданно разразился ужасным, прерывающимся хохотом, холодным и жестким. Почему-то казалось, что он смеется над собой. Он с силой нажал на акселератор, и машина, взревев, влетела на парковочную площадку Фонтильского Двора. Машина резко, со скрипом и визгом, затормозила.
Марк откупорил бутылку прежде, чем сел за стол, и прошел с ней прямо на кухню. Джон присел на подоконник, любуясь чистым небом, теперь зеленовато-золотым, где уже мерцали редкие яркие звезды. У него появилось странное ощущение, что он как будто выставлен напоказ и в любой момент может сорваться с края. Отсюда, с высоты, листва в Садах казалась сплошной и фантастически зеленой. Мигающие огоньки на башне, казалось, переговаривались со звездами и ясным ломтиком луны.
Непонятно почему, но Джон был уверен, что нет никакой причины для охватившей его тревоги, почти паники, предчувствий чего-то ужасного и неминуемого впереди. В тот момент - он остро почувствовал тревогу - ему стало ясно, что следует встать и уйти. Просто выйти из комнаты, найти Марка, сказать, что почувствовал себя плохо, или придумать какое-нибудь другое оправдание, бежать на улицу, поймать такси или идти на автобус. Марк наверняка обидится, может быть, даже не станет с ним больше разговаривать, но какое это будет иметь значение? Джон понял, что его присутствие здесь не спасет на самом деле Марка от срыва, если он грозит ему. И ему отчаянно захотелось уйти. Если окно кухни выходит не на дорогу, может быть, он незаметно выйдет и исчезнет, не сказав ни слова Марку? Однако условности удержали его. Марк прав, он в их власти. Невежливо покидать кого-либо, кто открывал бутылку вина для двоих, в том числе для тебя. Нет, он на такое не способен. Без сомнения, было бы лучше, если бы кто-то зашел к Марку, чем провоцировать неприятную сцену или оставаться с ним. Но к Марку никто не заходил, и все это глупости, только фантазии…
Марк вошел с подносом в руках, на котором стояли открытая бутылка и уже наполненные стаканы. Орешки и креветки, которые всегда были у Джона, здесь не подавались никогда. Джон потянулся за стаканом как обреченный. Чему быть, того не миновать, и, если что-то должно случиться, оно случится все равно.
- Хочешь включить свет? - спросил Марк.
Небо все еще окрашивалось закатом, город походил на сверкающую мириадами огней галактику, и Джон не заметил, что в комнате сгустилась темнота. Он вгляделся в полумрак затем перевел взгляд на Марка. То, что он увидел, поразило его. Напряженное лицо, в глазах застыл ужас.
- Пожалуй, да. Скоро совсем стемнеет.
Марк залпом выпил вино и тут же наполнил стакан снова. Его руки тряслись, вино расплескивалось.
- А я не хочу, - сказал он, и голос прозвучал враждебно. - Я хочу темноты. И ты будешь сидеть в темноте, хочешь ты этого или нет.
Джон пожал плечами.
- Ладно.
Вино было крепким. Он почувствовал холодок в груди, и тошнота подкатила к горлу.
- Ты только взгляни на это небо, - сказал он, понимая, что сказать что-нибудь необходимо. - Какие восхитительно чистые краски! Завтра будет хороший день.
- Завтра будет хороший день, - передразнил Марк. Он так и не присел. Наклонившись к Джону, он прошипел: - Меня просто тошнит, как ты говоришь. Одни штампы, ну и несколько слов. Да ты просто запрограммирован, знаешь это? Ты как флоппи-диск Большой компьютерной программы с файлами слов и фраз. Пара сотен для ежедневного пользования. Точно, флоппи-диск, это про тебя. Думаю, я тебя так и буду звать. Там все в правильной пропорции, и для глупых, и для эрудитов. О господи! Не удивительно, что жена сбежала от тебя. Что ты говорил ей по вечерам, прежде чем идти спать, Флоппи? "Завтра будет хороший день. Я к Бедфорду. Окучивать…", что там окучивать? А?
Джон чувствовал, что бледнеет. Марк все еще стоял рядом, дрожа всем телом. И вдруг, к ужасу Джона, он упал перед ним на колени, угодив прямо на его ноги, поднял лицо, уцепился за него руками и забормотал сначала невнятно, затем все более понятно, что он виноват, что не знал тогда, что делал, что он - ублюдок.
- Я не знаю, зачем я тебе говорю, выплескиваю все на тебя. Но так дальше не может продолжаться, я не могу так дальше жить. Я сойду с ума, если не расскажу тебе. Уже несколько недель прошло, как я решил рассказать тебе. Именно поэтому я позвонил тебе в первый раз. Но я тогда струсил, не смог и вместо этого оскорбил тебя. Прошу, прости меня.
Чувство собственного достоинства, сознание, что у него тоже есть свои права, что он не обязан выслушивать всякий бред Марка, сдерживало Джона. Он промолчал. А почему, собственно, он должен прощать, после того что тот наговорил? Без какого-либо повода Марк бил по самым уязвимым точкам. Вместо ожидаемого прощения он сказал:
- Так что ты хотел мне сказать?
- Пожалуйста, прости меня, Джон. Потому что потом ты точно не сможешь сделать это.
- Встань, - приказал Джон. - Не стой на коленях.
Марк отполз по полу. Он сел, прислонившись спиной к стулу, оставаясь в тени. Он проглотил второй стакан вина так же залпом, как и первый, и, не отводя глаз от Джона, сказал:
- Я убил ее.
- Что? Ты сделал что?
- Я убил ее, - повторил Марк - Я убил Черри.
5
Фергус Камерон был рад, что все закончилось. Приезжая в Россингхем на День спорта, он никогда не мог отделаться от воспоминаний о том ужасном Дне спорта в 1953 году через неделю после успешного окончания школы, когда он проиграл в соревнованиях по толканию ядра какому-то обыкновенному любителю из Черчилля. Никто не сомневался в его победе, говорили, что у него нет соперников, однако неожиданно для всех появился этот новичок из нового пансиона - Черчилль был открыт только четыре года назад, - и, как только ядро вылетело из его руки, Фергус понял, что с ним все кончено. Странно, что это все еще задевает его после более чем тридцати лет. Хобхаус, так звали того парня из Черчилля…
Однако здесь его мальчиков не видно, значит, и ему нечего здесь делать.
Фергус вспомнил, как он поздравил Хобхауса и, затаив в сердце обиду и злобу, протянул ему руку и скалил зубы до тех пор, пока внутренний голос не прошептал ему, что не имеет никакого значения, выиграл он или проиграл. Это все только игры. Так и пошли их к черту! Много воды утекло с тех пор.
- Жаль, что у меня уже дети, - прошептал Фергус, указывая Люси на изумительную женщину. Она будто сошла с обложки журнала. Ее прическа казалась небрежной, но здесь явно поработал отличный парикмахер. Изумрудно-зеленое вязаное платье плотно облегало фигуру, металлический поясок подчеркивал тонкую талию.
- Да, по-моему, мальчики не могут отказаться от того, к чему привыкли, - съехидничала Люси.
- Человеческую натуру не изменить!
- Между прочим, ты знаешь, кто это, дорогой. Это миссис Мейблдин, она замужем за владельцем гаража. А сама - парикмахер, ну, у нее парикмахерская.
Люси повернулась к тетушке О'Нилов и продолжила беседу. Родители Грэхема и Кита снова вернулись в Саудовскую Аравию.
Миссис Линдси украсила палатку для закусок подвесными корзинками с белыми цветами и зеленью. Это были традиционные цвета Питта. Появился Ангус с подносом, на котором стояли чайные чашки и пирожные. Пожалуй, он прославил себя сегодня, заняв третье место в прыжках в длину, тогда как Манго, едва ли известный своей спортивной доблестью, в конце концов оказался в первой пятерке в забеге на милю. Манго, которого Фергус еще не успел поздравить, присоединился к ним, тяжело дыша. Он все еще был в зеленой с белым облегающей футболке и шортах, в то время как Ангус уже переоделся в серые фланелевые брюки и блейзер, как подобало префекту.
- Эта леди в зеленом платье, миссис Мейблдин… - сказал Ангус, откусывая кусочек пирожного. - Вам не кажется, что она очень красивая? Она - мой идеал английской красоты.
- Какие странные вещи ты говоришь! - воскликнул Фергус.
- Почему? Разве ты не считаешь ее красивой?
- Конечно, считаю, но я не это имел в виду. Пойми меня правильно, Ангус, мне кажется, это довольно необычно и, скажем, неестественно в твоем возрасте так говорить о женщине.
- Вряд ли неестественно, дорогой. Между прочим, я постоянно говорю тебе, что времена меняются. Твои сыновья - не самые точные копии тебя.
Манго сидел молча, в напряжении. Казалось, он ожидал, что с минуты на минуту ловушка захлопнется и он будет разоблачен. Наконец он спросил как можно более безразличным тоном:
- Ты получил разрешение Строительного комитета, папа?
- Что? - Фергус, казалось, удивился. Он перевел взгляд с младшего сына на старшего в мучительном замешательстве. Затем снова пристально посмотрел в напряженное лицо Манго.
- Ты получил разрешение? На расширение клиники. Они сказали, что ты можешь это делать?
- Да. О, да. Конечно, они разрешили. Несколько недель назад. Я говорил тебе, что получил письмо до твоего отъезда в школу.
Манго спросил осторожно:
- А оно было настоящее? Да?
- Ты о чем? Конечно, настоящее. А какое же еще?
- Мне просто интересно. - Манго задумался, стоит ли продолжать, но решил, что должен: - И больше ничего не слышно?
Ангус бросил на него быстрый взгляд. С маловыразительным, как у Чарльза Мейблдина, лицом Манго невинно смотрел на отца.
- Смешно, что ты об этом спрашиваешь, - ответил Фергус. - Я действительно получил второе письмо. Не копию, но в нем говорилось то же самое, что и в первом. Ох, уж эти департаменты! Правая рука не знает, что делает левая. Правда, я подумал, что это несколько странно. Но главное, мы можем продолжать работу. А почему это тебя так интересует? Не могу представить, зачем это должно интересовать тебя.
Ангус поспешил вмешаться:
- Теперь миссис Мейблдин не сможет там устроить свой салон.
Фергус мгновенно забыл все подозрения в адрес Манго. Их перекрыла тревога. Откуда Ангус мог быть так хорошо осведомлен о событиях в жизни женщины на двадцать лет его старше? Женщины, которой он восхищался, которую называл красавицей? Неужели его семнадцатилетний сын… Разве он способен иметь… Он напряженно нахмурился.
- У меня есть шпионы, - предвосхитил вопросы Ангус.
Традиционно после спартакиады в субботний вечер начинался длинный летний семестр. Перед ним Россингхем закрывался до понедельника следующей недели. Прежде чем присоединиться к родителям и Ангусу, которые ожидали его в машине, Манго направился к тайнику в крикетном павильоне. Там он обнаружил записку от Чарльза Мейблдина. Действовал уже июньский код, основанный на первом, как обычно, предложении из книги Вильяма Криспа "Ловушка для шпиона": "Дракон - Левиафану. Согласен в семь вечера в воскресенье в убежище".
Волна облегчения, захлестнувшая его, когда отец сообщил о получении второго письма с разрешением строительства, отступила, и им овладело спокойное чувство удовлетворения. Здорово, что Дракон снова оказался прав. Наиболее вероятно, что операция "Колеса" закончилась неудачей просто потому, что не удалось найти свидетелей происшествия, а не из-за более зловещего предположения, что Московский Центр был кем-то предупрежден. Возвращаясь с крикетного поля, Манго вспоминал то славное время, когда Чарльз Мейблдин только перешел к ним, чудесные недели, когда в руках Лондонского Центра оказалась копия шифровальной книги Гая Паркера, ярость Штерна. Да, Штерн был вне себя от ярости, когда это выяснилось…
Манго остановился на тропинке как вкопанный. Откуда он знал, что Штерн был в ярости? Потому что так сказал ему Чарльз Мейблдин. Другого источника информации у него не было. Дракон сказал, что, когда Штерн узнал, что один из лучших его агентов не просто до времени затаился на вражеской территории, а перешел на их сторону, он "сошел с ума". Но больше Чарльз ничего не добавил. К тому же Манго знал, что Дракон вполне мог все это и придумать. Он мог это придумать по той причине, что на самом деле и не переходил к ним и даже не был двойным агентом, а просто продолжал всецело работать на Восточное отделение. И кто может сказать, что история с книгой Гая Паркера не подстроена? Правда, кодами из нее продолжали пользоваться еще недели две, но, возможно, только для передачи дезинформации, откуда ему знать? Возможно, Штерн так все и задумал? Тогда это колоссальный обман.
- Похоже, у вас нет никаких дел, Манго? - раздался голос мистера Линдси.
Манго поднял голову вверх. Оказывается, он остановился прямо под окнами квартиры заведующего пансионом.
- Только отъезд домой, сэр.
- Тогда - хорошего отдыха.
- Вам тоже, сэр.
Ходили слухи, что мистер Линдси и его жена на каждые праздники уезжали поправлять здоровье в деревню. Без сомнения, они в этом нуждались.
Манго поднялся к себе, собрал небольшую дорожную сумку и пошел к стоянке.
6
Открытия, что переворачивают мир, могут изменить и человека. Откровения Марка, признание им вины, причина, по которой он сделал это, в корне изменили Джона. Он осознал, что до этого момента - и это несмотря на смерть Черри - он жил, как будто окружавший его мир был обычным, заурядным местом, в котором люди следовали заведенному порядку - работа, обязанности, долг. Жили по правилам. Любили и создавали семьи, которые в лучшем случае выдерживали испытание временем, в худшем - стоически примирялись с действительностью. Теперь он увидел все в ином свете. Он понял, что мир - ужасен. Жившие в нем обычные на первый взгляд люди оказывались злодеями. Да и в себе он теперь видел потенциального изверга. Он много раз переживал события того вечера в квартире Марка. До мельчайших деталей прокручивал в голове все, что сказал тогда Марк. Однако сначала он пытался все забыть, старался вычеркнуть этот ужас из памяти, вернуться к своим безобидным занятиям, к своим цветам в этот самый прекрасный для садовника сезон. Но реальные события, реальные слова точили его изнутри, словно черви или термиты. У него импульсивно возникло желание сообщить обо всем узнанном в полицию, но со временем он отказался от этой идеи. Теперь он был почти уверен, что этого делать не следует, так как ничего хорошего он от полиции не видел. Он оставался единственным близким Черри человеком, если не считать Марка. И что касается его лично, то вряд ли он получит удовольствие от сознания, что Марк арестован и осужден. Хотя во время признаний Марка он чувствовал совсем иное. И был момент, когда ему просто хотелось его убить.