Кто бы мог подумать, что мой невинный знак восхищения вызовет такой скандал! Увы, я слишком поздно узнала о безумии жены мистера Теккерея, и многие читатели сочли мой роман автобиографическим, а нас с мистером Теккереем его героями, несмотря на то что это было заведомой ложью: хоть я действительно некоторое время работала гувернанткой, но в доме мистера Теккерея - никогда. Мы с ним вообще не были знакомы до опубликования моего романа. Мистер Теккерей отнесся к моему невольному промаху великодушно, и если его нынешняя выходка была единственным наказанием мне с его стороны, то я должна была бы лишь радоваться.
Перешептывания между тем продолжались.
- Похоже, мисс Бронте и ее издатель весьма близки между собой.
- Да, несмотря на то что она старше его. - Джордж Смит в свои двадцать девять был весьма завидным женихом, я же в свои тридцать пять - старой девой, чьи лучшие годы остались далеко позади. - Интересно, скоро ли мы услышим свадебные колокола?
Джордж улыбался, притворяясь, будто ничего не происходит. Зато его мать кипела от злости. К тому времени мне бы уже следовало привыкнуть, что я являюсь объектом сплетен, но я так и не смогла.
В конце концов аудитория расселась, в зале воцарилась тишина, и мистер Теккерей занял место за кафедрой. Говорил он просто и легко, и все, что он говорил, было убедительно и оживлялось юмором. Слушатели отвечали ему смехом и возгласами одобрения. Все это доставило бы мне большое удовольствие, не ощущай я на себе взглядов, не менее назойливых, чем нежелательные прикосновения. Но вечер еще только начинался, и худшее ждало меня впереди.
По окончании лекции присутствующие выстроились в две шеренги, образовав посередине проход, по которому, пожимая руки, принимая комплименты и обмениваясь язвительными шутками, следовал мистер Теккерей. Но когда он дошел до двери, собравшиеся не последовали за ним, а остались в зале.
- Они ждут вас, - тихо сообщил мне Джордж.
Съежившись между ним и его матерью, я двинулась сквозь строй. То был нескончаемый тоннель слишком близко придвинувшихся улыбчивых лиц, теплых влажных ладоней, пожимавших мне руку, и интеллигентных голосов, рассыпавшихся в восторгах. Я улыбалась, бормотала вежливые ответы и изо всех сил старалась не упасть в обморок от смущения. Когда мы перешли в другой зал, где были сервированы освежающие напитки, огромная толпа поклонников отрезала меня от Смитов и оттеснила в угол.
- Я просто обожаю "Джейн Эйр", - воскликнула герцогиня Сазерлендская. - Когда же выйдет ваша следующая книга?
- Боюсь, я не могу этого сказать, - сокрушенно призналась я.
Со времени публикации "Джейн Эйр" прошло почти четыре года, и шел второй год после появления моего второго романа, "Ширли", который не был встречен с таким же энтузиазмом, как первый. Поэтому надо мной нависала настоятельная потребность написать что-то новое, что могло бы стать вровень с "Джейн Эйр".
- По крайней мере скажите нам, о чем будет ваш новый роман, - выкрикнул кто-то.
Если бы я знала! Я никак не могла выбрать сюжет для своей следующей книги. Пока что мой издатель проявлял понимание и терпение, но я не могла рассчитывать, что он и читатели будут ждать вечно.
- Мне очень жаль, - только и могла я ответить.
Улизнув от этой толпы, я тут же попала в плен к другой, забросавшей меня теми же вопросами. Когда-то я готова была жизнь отдать за такой жадный интерес к моим книгам. Теперь мне хотелось спрятаться от него как можно дальше. Когда-то мне доставило бы удовольствие воображать, как, вернувшись домой, я буду описывать этот вечер тем, кого любила больше всех на свете. Теперь они покинули этот мир.
Первым, в сентябре 1848 года, от чахотки умер мой брат Бренуэлл, а вскоре после него, в декабре, - и моя сестра Эмилия, от той же болезни. Я молила Господа, чтобы Он пощадил мою младшую сестру Анну, но на следующий год и она заболела туберкулезом и скончалась в мае 1849-го.
В юности мы с моими родными поддерживали друг друга в наших творческих начинаниях, и я верила, что всех нас ждет блестящее будущее. Отчасти мои ожидания сбылись, когда Эмилия, Анна и я опубликовали свои романы. Однако ни "Грозовой перевал" Эмилии, ни "Агнесс Грей" и "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла" Анны не получили признания критики и читателей. Мне и в голову никогда не могло прийти, что я окажусь единственной из нас троих, на чью долю выпадут слава и финансовый успех, и что дожить до этого доведется мне одной. Их смерть все еще мучает меня, и горе мое не утихает. Благодарение Богу, у меня еще есть отец, но другой человек, который тоже мог бы утишить мою боль, находится далеко.
Это, разумеется, Джон Слейд, шпион, в которого я влюбилась во время своих приключений 1848 года. Он попросил меня выйти за него замуж, но я отказалась, потому что ему предстояло отправиться с новым заданием в Россию, и мы не могли рассчитывать, что увидимся когда-нибудь снова. Я по-прежнему люблю его, несмотря на то что за все эти годы не получила от него ни единой весточки и не знаю, любит ли он еще меня - и даже жив ли он.
Как называть его, мысленно и в этом повествовании, - вопрос, требующий размышления. Говорить "мистер Слейд" было бы правильно, но, учитывая наши отношения, слишком официально. "Джон" - пожалуй, чересчур фамильярно, поскольку мы были знакомы недостаточно долго, чтобы перейти на имена. Поэтому, думая о нем, я склоняюсь к компромиссу и называю его "Слейдом". Но независимо от того, как я к нему обращаюсь, он всегда остается в моем сердце. Я горюю о нем остро и ежечасно.
Тоска по утраченным любимым людям накатывает на меня непредсказуемо, в самое неподходящее время. Вот и теперь, посреди этого веселого сборища, я почувствовала, что слезы застилают мне глаза. На ощупь пробираясь к выходу, я воткнулась в какого-то джентльмена.
- Мисс Бронте, - сказал он. - Позвольте вам помочь.
Его голос звучал успокаивающе, он подействовал на мои нервы так благотворно, что я, вместо того чтобы продолжить свой путь, подняла глаза и посмотрела на джентльмена. Это был мужчина не выше среднего роста и не слишком привлекательный. Седеющие волосы начинали редеть над его высоким лбом, а хмурый взгляд придавал ему вид менее легкомысленный, чем у остальных присутствовавших. Карие глаза смотрели с неподдельной заботой. Взяв с ближайшего стола бокал вина, он протянул его мне.
- Выпейте, - сказал он со спокойной уверенностью, которой трудно было противиться.
Я выпила, и настроение у меня немного улучшилось. Странным образом я почувствовала себя в большей безопасности, словно в присутствии этого мужчины окружавшая меня толпа не могла доставить мне неприятностей.
- Благодарю вас, мистер?..
- Доктор Джон Форбз, - представился он. - Мы с вами не встречались, но состояли в переписке. Вероятно, вы помните.
- Да, конечно. Я писала вам в связи с болезнью моей сестры. - Доктор Форбз был одним из лучших британских экспертов по туберкулезу, а также другом Джорджа Смита, который и предложил мне проконсультироваться с ним, когда заболела Анна. - Позвольте мне лично поблагодарить вас за столь быстрый ответ.
- Что вы, не за что. - Доктор Форбз еще больше нахмурился. - Мне было печально услышать, что ваша сестра не поправилась. Пожалуйста, примите мои соболезнования.
Я приняла их с сердечной благодарностью. Обычно, если кто-нибудь упоминал о моих сестрах, я моментально переводила разговор на другую тему, но от этого человека веяло таким надежным спокойствием, что я сохранила самообладание.
- Как поживаете? - спросил он. - Надеюсь, сочинительство является для вас большим утешением?
Я призналась, что не могу писать.
- Все не удается найти сюжет, который показался бы достаточно увлекательным, - сказала я и поинтересовалась его работой.
- Я уже давно лечу пациентов Бедлама, страдающих чахоткой, - сказал доктор Форбз.
Бедлам. При упоминании просторечного названия Вифлеемской королевской больницы меня охватила дрожь нездорового любопытства: эта лондонская психиатрическая клиника снискала себе печальную известность. Но мой интерес к душевным расстройствам не был исключительно праздным. Мне не понаслышке пришлось иметь с ними дело, и я принялась энергично расспрашивать доктора Форбза о его пациентах.
- Наряду с другими заболеваниями они страдают галлюцинациями, паранойей, разного рода маниями и слабоумием, - сказал он и описал несколько случаев.
Я узнала симптомы, проявлявшиеся у моего брата Бренуэлла и у кровавого злодея, с которым мне довелось столкнуться во время своих приключений в 1848 году.
- Что может привести к таким состояниям? - поинтересовалась я.
- Большинство специалистов считают, что они являются следствиями физических дефектов или душевных потрясений, - ответил доктор Форбз. - Но существует новая научная теория, согласно которой причины безумия коренятся в событиях раннего детства.
Я выразила такой горячий интерес, что он предложил:
- Хотите посетить Бедлам? Я был бы рад сопроводить вас. Возможно, там вы найдете подсказку для сюжета своей новой книги.
- Да, очень хочу, - воскликнула я, загоревшись настолько, что даже забыла о своей робости.
Между тем к нам уже спешил Джордж Смит со своей матерью.
- А, Шарлотта, - сказал он, - вижу, вы познакомились с моим другом Форбзом. - Они с доктором поприветствовали друг друга.
- Мы как раз собирались уезжать, - сказала миссис Смит, уставшая от суеты, которую устроила вокруг меня публика, и, повернувшись ко мне, добавила: - Пора домой.
- Я только что пригласил мисс Бронте посетить Бедлам в моем сопровождении, - сказал доктор Форбз, - и она согласилась.
- Посетить Бедлам? - Джордж перевел удивленный взгляд с доктора Форбза на меня, и по его безмятежным чертам пробежала тревога. - Но там вы можете увидеть много такого, что выведет вас из душевного равновесия.
- У мисс Бронте есть вкус к вещам, выводящим из душевного равновесия, - съязвила миссис Смит. - Ее романы изобилуют ими. - И она мило улыбнулась мне.
Я вскипела, но не могла ответить: я была ее гостьей, и это налагало на меня обязанность соблюдать приличия, даже если она того не заслуживала.
- Смею надеяться, что я справлюсь.
- Я не буду показывать мисс Бронте те отделения, которые посторонним видеть не следует, - пообещал доктор Форбз.
- И все же я думаю, что это неразумно, - нахмурившись, заявил Джордж.
- Согласна, - поддержала его мать. - Мисс Бронте, посещение дамой такого места может быть сочтено неподобающим. - Ее улыбка оставалась сияющей и любезной, но в тоне слышался намек на то, что я не дама.
- Дамы бывают в Бедламе каждый день, - возразил доктор Форбз. - Мы всегда рады посетителям.
Миссис Смит сделала вид, что не услышала его замечания.
- Если вы не заботитесь о себе, подумайте по крайней мере о моем бедном сыне. Что, если это расстроит вас настолько, что вы не сможете написать следующую книгу?
Ей хотелось внушить мне, что Джорджа заботит только моя следующая книга, а отнюдь не я сама.
- Бог с ней, с книгой, Шарлотта, - воскликнул Джордж. Его мать передернуло: ей было неприятно, что мы с Джорджем называем друг друга по имени. - Я опасаюсь того, что на вас может напасть какой-нибудь безумец.
- Кое-кто этому бы только порадовался, - не сдержалась я.
Но прежде чем его мать нашлась, что ответить на мой намек, доктор Форбз заверил Джорджа:
- Пациенты, представляющие опасность для окружающих, содержатся в изоляции от посетителей. И в любом случае я обещаю защитить мисс Бронте. Но, разумеется… - обратился он ко мне, - если вы передумаете…
Прежде я покорилась бы воле людей, которым чувствовала себя обязанной. Но по природе своей я упряма, а еще одним неожиданным эффектом моей славы стало то, что я обрела стержень, позволявший противостоять принуждению.
- Я решительно настроена посетить Бедлам, - сказала я. - Завтра в десять утра вас устроит?
- Прекрасно, - ответил доктор Форбз.
Джордж Смит выглядел смирившимся, его мать - явно взбешенной. В тот момент никто из нас не подозревал, что мой невинный визит в психиатрическую больницу в конце концов обернется бедствием для всех нас.
Глава вторая
Жизнь бывает полна случайных встреч. Большинство из них не оставляют никакого следа, но некоторые имеют последствия серьезные и далеко идущие. Такой была моя встреча с женщиной по имени Изабел Уайт, с которой я познакомилась летом 1848 года. Такой оказалась и встреча с доктором Форбзом. Случайные встречи, подобные этой, неожиданно направляют нас по какой-то иной дороге, и мы только гораздо позже сознаем, что они изменили весь ход нашей жизни.
Однако у меня не было никакого предчувствия тем утром, когда я собиралась посетить Бедлам. Сидя в маленькой гостиной Смитов в доме 76 по Глостер-террас, Гайд-парк Гарденз, в ожидании экипажа, я думала только об интересном сюжете для моей книги, которой давно пора было появиться.
Заслышав снаружи грохот колес и цоканье копыт, я заспешила к выходу и открыла дверь. На пронизанной солнцем улице, пролегавшей между рядами элегантных домов, показалась и остановилась перед домом карета, но не та, которую наняли для меня. По ее ступенькам спустился мистер Теккерей.
- Доброе утро, мисс Бронте, - сказал он с насмешливой улыбкой. - Я к вам со светским визитом.
Как бы ни была я сердита на него за выходку, которую он учинил по отношению ко мне накануне вечером, не оставалось ничего иного как пригласить его в дом.
- Как поживает Джейн Эйр сегодня? - Его глаза за стеклами очков озорно сверкнули.
Мои застлала красная пелена.
- Как вы смеете! После того как вчера представили меня как "Джейн Эйр" и сделали посмешищем для публики, вы снова издеваетесь надо мной!
Мистер Теккерей невольно попятился. От удивления его кустистые брови поползли вверх.
- Да что вы, мисс Бронте! Неужели вас оскорбило то, что я сказал вчера?
- Да, меня оскорбило это вчера и оскорбляет сегодня.
- Но я не имел в виду ничего дурного, - сказал мистер Теккерей, уязвленный моими словами, и принял покровительственный тон. - Вы слишком чувствительны. Если хотите выжить в жестоком литературном мире, вам придется нарастить толстую кожу.
- Люди, считающие других излишне чувствительными, сами обычно бесчувственны, как носороги, - парировала я.
Мистер Теккерей обжег меня негодующим взглядом, но тут же вспомнил о хороших манерах.
- Ладно. Если я задел ваши чувства, прошу меня извинить.
- Вы называете это извинением? С таким же успехом я могла бы назвать вас невежей, а потом сказать: мне жаль, что вы такой, какой есть.
- Вы уже назвали меня носорогом, - напомнил мистер Теккерей, рассерженный, но веселый.
- Только потому, что вы это заслужили.
Теперь, сбитый с толку, мистер Теккерей сказал:
- Не понимаю, из-за чего весь этот сыр-бор? То, что я сказал, было всего лишь пустой безобидной шуткой.
- Нет, сэр! - горячо воскликнула я. - В лучшем случае это была шутка дурного тона, а в худшем - жестокая!
Мы стояли лицом к лицу: я - воплощение ярости, мистер Теккерей - надменного негодования. Мои ладони невольно сжались в кулаки, и я не знаю, что сделала бы, если бы Джордж Смит, услышав нашу ссору, не поспешил к нам, оставив свой завтрак.
- Шарлотта, у вас есть все основания обижаться, - сказал он, - но я уверен, что мистер Теккерей действительно не хотел причинить вам страдание. Пожалуйста, позвольте ему принести извинения как положено.
Эти благоразумные слова произвели эффект ушата холодной воды, вылитого на сцепившихся противников.
- Я прошу прошения за то, что оскорбил вас, - с искренним раскаянием произнес мистер Теккерей. - Можете ли вы простить меня?
- Да, конечно. - Я не слишком-то поверила ему, но обрадовалась, что выход найден.
- Я хотел бы загладить свою вину, - сказал мистер Теккерей. - Пожалуйста, позвольте мне пригласить вас вместе с моими друзьями в театр. Пьесу выбирайте сами.
От перспективы очередного светского мероприятия мои нервы завибрировали, но я предпочла согласиться, чтобы он не думал, что я все еще сержусь. Мы назначили встречу на следующий вечер. Тут прибыл мой экипаж, и я отправилась в Бедлам.
* * *
По мере того как экипаж увозил меня все дальше от живописных улиц Гайд-парк Гарденз, меня начинали одолевать дурные предчувствия. Сент-Джордж-филдз, где расположен Бедлам, был знаменит трущобами, из худших в Лондоне. Разрушающиеся доходные дома стояли вдоль грязных узких улиц, квартиры в них снимали самые бедные и униженные представители человечества. От мусорных баков и выгребных ям исходила тошнотворная вонь. Но, разумеется, власти не могли предоставить психиатрической больнице место в более престижном районе.
Бедлам представлял собой внушительное сооружение в три этажа, увенчанное гигантским куполом, с классическим портиком и колоннами, окруженное каменной стеной. Величественное, словно храм, оно доминировало над широким бульваром. Доктор Форбз ждал у ворот. Мы обменялись любезностями, и он повел меня внутрь. Лужайка, окаймленная цветущими кустами и затененная высокими деревьями, выглядела неуместной среди убогих трущоб, как и люди, вместе с нами поднимавшиеся по широкой лестнице взволнованной гомонящей компанией. Многие из них были модно одетыми дамами и господами, каких можно встретить на Пэлл-Мэлл.
- Кто эти люди? - спросила я.
- Посетители, - ответил доктор Форбз. - Некоторые пришли проведать родственников, являющихся нашими пациентами, а большинство - совершить экскурсию по больнице.
Поглазеть на больных, как на зверей в зоопарке, подумала я и почувствовала себя пристыженной из-за собственного любопытства, пока доктор Форбз не указал мне на будку при входе, где служитель собирал входную плату, и не сказал:
- Деньги, которые вносят посетители, помогают оплачивать уход за пациентами.
Шаги и болтовня визитеров раздавались гулким эхом в просторном, с высоким потолком холле, залитом солнечным светом, проникавшим сквозь многочисленные окна. Пока Бедлам выглядел вполне респектабельным учреждением, а не угрюмой темницей, какой я его себе представляла. Даже запах стоял в нем ничуть не худший, чем в других лондонских зданиях, канализационные системы которых отравляли воздух повсюду. Доктор Форбз провел меня через часовню и цокольный этаж, где располагались кухни, кладовые и прачечная. Там работали люди, которых я попервоначалу приняла за слуг.
- Пациенты, чье состояние это позволяет, работают здесь и тем окупают свое содержание, - объяснил доктор Форбз.