Окраина Парижа в этот послеобеденный час была пустынна. Карагодин и Тарас остановились у обычной многоэтажки, достали из багажника машины тяжелый баул и вошли в обшарпанный, разгромленный подъезд. Поднялись в ободранном лифте на пятый этаж. У Тараса был с собой ключ от нужной квартиры.
Они вошли в запущенное помещение, больше всего похожее на притон, и Тарас тут же ринулся в туалет. Пока оттуда доносились какие-то мерзкие звуки, словно его там застукала парочка геев, Карагодин обследовал баул. Как он и ожидал, в нем было несколько помповых ружей, пара пистолетов и патроны.
Выбравшись из туалета, Тарас бросился к телефону договариваться о встрече с теми, кому предназначались "подарки". Через полчаса появилось потное, липкое, жирное чудовище, именуемое, как сообщил Тарас, Вепрем и явно гордящееся своей кликухой. Громила был явно обдолбанный, под кайфом. Огромный, толстый, с глазами, подернутыми наркотической поволокой и мокрой нижней губой, отвисшей до самого подбородка. Слава богу, он притащился один.
Вепрь рухнул в кресло, достал из баула, который ему услужливо пододвинул Тарас, ружье и удовлетворенно хмыкнул.
- Сегодня мы им покажем, - зловеще сказал он. - Сегодня эти французские придурки у нас узнают, что к чему. Зажравшиеся кретины!
- Кто? - не выдержал Карагодин.
Вепрь лениво посмотрел на него полуприкрытыми глазами.
- Полицейские. А кто же еще! И этот их вонючий президент. Он назвал нас мерзостью, швалью. Теперь он ответит за свои слова. Он будет ползать перед нами на коленях, а я буду ссать ему в лицо!
Морда Вепря расплылась в гнусной ухмылке.
- И эта шлюха, его жена, она тоже свое получит.
Он схватил своей волосатой пятерней собственные вонючие причиндалы между ног и, несколько раз мерзко дернувшись, показал, как именно получит жена президента.
Тарас, явно обделавшийся от страха перед этим обдолбанным злобным животным, попытался понимающе улыбнуться.
А Вепрь схватил ружье, прицелился в окно и сладостно сказал:
- Бах, и нет полицейского!
А потом пропел: "Настоящий парень должен убить полицейского! Убей его - и тогда ты крутой!" Эту песню в исполнении очень популярной группы Карагодин слышал уже не раз, ее даже как-то крутили по радио.
Вепрь вдруг уставился на Карагодина.
- А ты не француз? Хотя смахиваешь на французскую собаку.
- Нет, мы не французы, - подобострастно проблеял Тарас.
- Но - враги, - тупо сообщил Вепрь. И наставил на Тараса ружье.
Этот придурок вполне мог пальнуть, понял Карагодин. Ему все по барабану.
Пока Вепрь, высунув слюнявый язык, откровенно наслаждался ужасом Тараса, Карагодин шагнул в сторону и оказался сбоку от него. В следующую секунду он одним прыжком очутился рядом и рубящим ударом ладони врезал ему по шее. И тут же толкнул кресло ногой.
Враз обмякший Вепрь, моментально обратившийся в аморфный мешок, свалился на пол. Ружье отлетело в сторону.
- Ты чего? - оторопело прохрипел Тарас. - Зачем?
- А ты думал, я ему дам стрелять в людей? В полицейских… Я сам полицейский, понял? И таких скотов я всегда делал и буду делать.
- Чего теперь будет? - бормотал Тарас. - Нас убьют. Ты понимаешь это? Все - кранты нам.
Он подошел к неподвижной туше Вепря и склонился над ним, пытаясь понять, в каком тот состоянии. И тут чудовище вдруг ожило. Издав какое-то утробное мычание, Вепрь схватил Тараса обеими руками за горло, повалил и подмял под себя. Тарас завизжал, беспомощно дергаясь. И тогда Вепрь, все так же мыча, вдруг вцепился ему в горло зубами и стал рвать его на куски. Он рычал как дикий зверь. Сразу стало ясно, откуда у него такая кличка.
Карагодин, хорошо знавший, что в таких ситуациях все человеческое в тебе должно отключиться, схватил валявшийся на полу помповик и принялся изо всех сил молотить им по мерзкой башке страшного животного, грызущего насмерть человека.
Он перестал только тогда, когда Вепрь замолк и перестал дергаться.
Карагодин ногой отпихнул его тяжеленное тело в сторону. На Тараса было лучше не смотреть. Надо было родиться и жить, чтобы тебя в Париже загрыз бешеный обкуренный кретин.
"Пора сматываться, - одернул себя Карагодин. - Пока не появились дружки этого обдолбанного. А они наверняка где-то рядом. Эти суки по одиночке не ходят, они всегда стаями".
Поначалу он решил баул не трогать, а потом подумал, что если оставить оружие здесь, его найдут другие бандиты и начнут убивать - полицейских и просто всех, кто окажется на пути. Он содрал с окна пыльную штору и тщательно стерев отпечатки пальцев с помповика, которым долбил по башке Вепря, сунул его в баул. Выглянул в окно. Машина Тараса стояла на месте.
Чуть приоткрыв дверь, Карагодин прислушался - из коридора не доносилось ни звука. С баулом он вышел в коридор и опять прислушался. Посмотрел на распахнутую дверь, аккуратно прикрыл ее и запер торчавшим в замке ключом. Чем позже найдут трупы, тем лучше. Ключ он выкинул в стоявший в коридоре ящик с каким-то мусором. Пусть копаются, если сильно надо.
К лифту он не пошел, решил спуститься по узкой лестнице, заваленной мусором и дерьмом.
Добравшись до первого этажа, он увидел их. Двое молодых парней в спущенных на задницах широких штанах и надвинутых на глаза капюшонах толклись у входной двери. Видимо, поджидали Веп ря. Карагодин опустил баул на пол и размял затекшие пальцы. Вот такие молодые злобные хорьки опаснее всех - у них ни жалости, ни мозгов нет. Договориться с ними о чем-то невозможно. Зверье, которое забьет, загрызет без всякой жалости, если ты им поддашься. У них наверняка ножи или еще чего похуже.
До парней было несколько шагов. И надо было как-то подобраться к ним поближе… Карагодин взял баул двумя руками, как официант поднос, засвистел ту самую песню "Настоящий парень должен убить полицейского!" и пошел прямо на них. За баулом, который он поднял до самых глаз, они не могли видеть его лица. А свистел он, чтобы показать - я, мол, тут вещи переношу, ничего опасного во мне нет.
Ничего не понимая, приятели Вепря смотрели на надвигавшийся на них громадный красно-белый баул с залихватской надписью "Bon voyage", из-за которого доносился веселый свист.
Когда до них оставался один шаг, Карагодин что есть сил швырнул тяжеленный баул прямо в их тупые рожи. Один от удара свалился на пол, другой отлетел к стене. Первому Карагодин въехал ногой прямо под подбородок, а второму резко хлопнул ладонями по ушам. Первый лег сразу, а второй заныл и схватившись за уши стал трясти головой. Вполне возможно, что у него лопнули барабанные перепонки.
Подхватив баул, Карагодин выскочил на улицу. Она была пустынна. Можно было ехать.
По дороге в центр города он притормозил у первого попавшегося пруда и зашвырнул баул как можно дальше от берега. Глядя, как он исчезает под водой, пуская пузыри, подумал, что опять пришла ему пора начинать новую жизнь. Он глубоко вздохнул, и в это мгновение за его спиной раздался шум мотора. Карагодин обернулся. В нескольких шагах от него стоял скутер. Оба седока были в черных шлемах. Человек, сидевший за спиной водителя, поднял помповое ружье, лежавшее у него на коленях, и дважды выстрелил. "Ну вот, боец Карагодин, ты и отстрелялся!" - только и успел подумать он и рухнул как подкошенный.
Через два месяца при рассмотрении очередной входящей корреспонденции Ольгин обратил внимание на международное следственное поручение поступившее от французских коллег. В нем сообщалось, что в одном из парижских районов обнаружено тело застреленного двумя выстрелами мужчины, в кармане у него нашли просроченное удостоверение на имя капитана спецназа ГУИН Министерства внутренних дел Российской Федерации Виталия Петровича Карагодина… По данному факту прокуратурой возбуждено и в настоящее время расследуется уголовное дело. Французы просили оказать содействие в установлении личности погибшего. Выяснить принадлежит ли удостоверение убитому, либо оно попало к нему каким-то образом и проживает ли настоящий капитан Карагодин в России?.. Копия документа прилагалась.
Ольгин открыл удостоверение и долго смотрел на молодое, еще безбородое лицо Карагодина. В те времена, когда делался снимок, разве мог он представить, что готовит ему судьба? "Вот и еще один русский воин, - подумал Ольгин, - сгинул в чужих краях, не найдя счастья на родной земле…"
2008
Другие ценности
Повесть, основанная на реальных событиях и судьбах
Дар приносящий
- Алексей Георгиевич, звонили с проходной - там какой-то Коваленко просится к вам на прием. Говорит, что вы его знаете… Помощник Генерального прокурора Ольгин, моложавый мужчина лет сорока в модных слегка затемненных очках в большой оправе, оторвался от кипы бумаг и недовольно посмотрел на заглянувшую в дверь секретаршу:
- Коваленко? А это еще кто?
Секретарша пожала плечами.
- Не знаю. Сказать, что вы заняты?
- Как видите не гуляю… Но спросите, по какому вопросу, - рассеянно сказал Ольгин и снова уткнулся в бумаги.
Он уже второй день дорабатывал материалы для Генерального, которому предстояло выступать на пленуме ЦК партии с информацией о перестройке в работе органов прокуратуры в условиях все расширяющейся гласности. Генеральный нервничал, пытался вложить в строго регламентируемое по времени сообщение массу информации, а это не очень-то удавалось. Его можно было понять - этот самый процесс расширения и углубления, который, как выражался сам недавно избранный президентом Горбачев, "пошел" и набрал такую силу, что в прессе, на телевидении и митингах, везде, где только можно было, стали открыто костить правоохранительные органы. Серьезно доставалось и прокуратуре. А тем временем уже тянулись через границу караваны с гуманитарной помощью из-за рубежа, к которой в обнищавшей до потери гордости стране не знали, как относиться. Иногда под видом подарков присылали и просроченные лекарства, продукты. Однажды даже обнаружилось, что на адрес сумасшедшего дома в одном из городов России из Германии прислали теплую одежду - зимнюю форму армии уже бывшей ГДР. Именно на адрес сумасшедшего дома. Чтобы душевнобольные люди вырядились как на потеху. Издевательство, конечно, открытое, но ведь сами себя до такого состояния довели.
Секретарша молча кивнула, потом вдруг добавила:
- Он коллекционер…
- Кто?
- Этот Коваленко из Ленинграда.
Ольгин потер лоб, что-то вспомнив.
- Ну так бы сразу и сказали… Пусть пропустят.
Секретарша несколько удивленно посмотрела на него, а потом молча закрыла дверь.
Ольгин отодвинул кипу документов, присланных со всех концов страны, из которых можно было сделать лишь один вывод: власть теряет авторитет, произвол набирает обороты. А ведь еще год назад, когда он только столкнулся с делом этого самого ленинградского коллекционера, подобные мысли его еще не посещали, потому что преступность снижалась и оставались надежды, что все еще выправится, люди поймут, что можно, а чего нельзя, и страна пойдет на подъем.
О судьбе Коваленко ему тогда поведал напросившийся на прием главный редактор юридического журнала "Человек и закон". Он рассказал, что некий потомственный коллекционер, человек порядочный, ни в чем дурном ранее не замешанный, вдруг очутился в центре странных, даже загадочных событий. В результате оказался в тюрьме. Провел там больше года, находясь под следствием. Перенес два инфаркта. Коллекции его экспонировались на многих международных выставках. Кстати, во время одной из них гражданин США Митчел изъявил желание купить одну лишь коллекцию из янтаря за полтора миллиона долларов. Коваленко тогда от этого предложения отказался, сказав, что не считает возможным торговать национальным достоянием…
Прошли два суда. Первый вернул дело на доследование. Второй назначил наказание в виде исправительных работ сроком на 2 года с удержанием 20 процентов заработка в доход государства. Такой приговор - наказание мягче даже минимального по статье о спекуляции в крупных размерах, к тому же не связанное с лишением свободы, то есть ниже низшего предела, - сразу наводило на мысль, что и прокурор, и судьи сами в глубине души не верили в виновность коллекционера…
А потом главред еще и намекнул, что дело это, похоже, связано с мафией, которая имеет своих людей в правоохранительных органах, они вели себя в деле Коваленко весьма сомнительным образом. Да и вообще темные истории, связанные с собирателями ценных коллекций в "колыбели революции", как тогда любили называть Ленинград, происходят регулярно.
Нельзя сказать, что Ольгин не был поражен рассказом журналиста, он и сам мог рассказать ему немало историй из жизни коллекционеров, этих весьма специфических представителей советского общества. Например, о внезапной кончине коллекционера Душевина, о попытке его жены скрыться в больнице от преследований со стороны каких-то темных личностей и ее загадочной смерти там спустя неделю после ухода мужа, о таинственном исчезновении завещаний коллекционера, о взломе квартиры работниками милиции совместно с сотрудниками одного музея и составленных ими описях, в десятки раз занижающих реальное количество предметов миниатюрной живописи, картин, медалей… Коллекция, в общем, была попросту разграблена в присутствии каких-то странных понятых.
А нашумевшая смерть отставного полковника, известного одесского коллекционера - почти столетнего человека? Под видом санитаров "Скорой помощи" к нему в квартиру проникли какие-то мерзавцы, вынесли все картины, а полковника-фронтовика оставили на полу с кляпом во рту… Сердце старика, собиравшего картины всю жизнь, естественно, не выдержало.
В последние годы началась самая настоящая охота на коллекционеров. Многие из пострадавших были просто одержимы своими собраниями. Не имея особого достатка, они порой, собирая их, экономили на всем, даже на еде и одежде. Отчасти это происходило потому, что уже стали видны плоды принятого пару лет назад закона о кооперации. Среди "кооператоров" быстро появились богатые люди, искавшие, куда выгодно вложить свалившиеся на них деньги. Произведения искусства, стремительно дорожавшие, подходили для этого лучше всего. Однако в музеи соваться было еще опасно - всетаки там ценности, принадлежащие государству, а вот коллекционеры, многие из которых хранили свои картины либо в "хрущобах" с их картонными дверями, либо и вовсе в коммуналках, оказались весьма удобным объектом охоты. Их не любили граждане - откуда у нашего человека ценностей на миллионы? Их не жаловали журналисты, для которых образ подпольного миллионера оставался еще желанным объектом разоблачений. Их терпеть не могли милиционеры, судьи и прокуроры, которые тоже подсознательно были уверены, что богатства эти не от трудов праведных…
Так что сама по себе история злоключений коллекционера не могла поразить Ольгина, насторожило его другое - то, что активными участниками дела были правоохранительные органы. Устойчивая преступная группа, работающая по коллекционерам, в рядах служителей закона - это уже серьезно. Именно с этим Ольгин и пришел к Генеральному, который, выслушав его, распорядился провести проверку дела Коваленко.
Спустя какое-то время специально командированная в Ленинград по указанию Генерального прокурора СССР группа прокуроров из Москвы, покопавшись в деле, пришла к выводу, что состоявшиеся по делу все судебные решения являются незаконными. В президиум Ленгорсуда был направлен протест, в котором поставлен вопрос о прекращении данного уголовного дела по реабилитирующим обстоятельствам. Однако Президиум Ленгорсуда сознаваться в ошибке не захотел и протест отклонил. В качестве одного из оснований он, в частности, указал, что отдельные нарушения при расследовании "не влияют на юридическую квалификацию содеянного осужденным".
Узнав об этом, Ольгин снова отправился к Генеральному. Тот приказал внести протест на судебные решения по делу Коваленко прокуратуре РСФСР. И через какое-то время Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР признала Коваленко невиновным.
В общем история тянулась долго, а ситуация в стране и государстве все это время стремительно менялась, на прокуратуру наваливались все новые и новые проблемы, к тому же началась война законов между Союзом и республиками… Словом, Ольгину было не до мытарств Коваленко. Тем более он мог считать, что сделал все, что было в его силах - коллекционера признали невиновным, коллекцию должны были ему вернуть. Мало того, была создана следственная группа во главе со следователем по особо важным делам Владимировым, которая занялась расследованием нарушений законности, допущенных в деле Коваленко и фактами противоправных действий работников органов внутренних дел…
Что и говорить, на "подпольного миллионера" Коваленко был совсем не похож - так называемая "водолазка" серенького цвета, немодный кримпленовый пиджачок. Худой, интеллигентного вида, с седыми пышными волосами, зачесанными назад, заметными уже залысинами, больше всего он походил на рядового сотрудника какого-нибудь НИИ. Но держался он спокойно и с достоинством, о мытарствах в заключении рассказывал без особой охоты и надрыва. Торопливо поведал, как и когда увлекся коллекционированием.
Как говорится, это было ему на роду написано - родился в семье коллекционеров, где собирательством занимался еще при царе дед, горный инженер, некогда управлявший серебряными рудниками под Тифлисом. Коллекции деда в течение всей своей жизни пополнял по возможности и отец, инженер-гидротехник. Мать коллекционированием не увлекалась, даже поругивала отца, когда тот тратил на собирательство слишком много денег, но в годы войны, когда муж был на фронте, она в блокадном Ленинграде распродала все, что только можно, а вот коллекции сохранила в неприкосновенности…
Но гораздо больше занимали Коваленко обстоятельства его ареста. К ним он возвращался постоянно.
- Насколько я вас понял, Олег Александрович, вы считаете, что вас сознательно заманили в ловушку? - решил уточнить Ольгин.
- Да, теперь это мое твердое убеждение. Знаете, сколько раз я в заключении проигрывал в уме все, что случилось в тот злополучный день? Беспрерывно! И днем, и ночью.
- Хорошо, давайте проследим события шаг за шагом. Итак…