Первым пришел врач. Он посмотрел голову Логана и доложил, что хотя череп поцарапан и опух, никаких признаков пролома нет. Сказать же, страдает Логан от сотрясения мозга или нет, он не может. Он считал это маловероятным, но подчеркнул, что полностью исключить такую возможность нельзя.
Явившийся командир подлодки подтвердил, что Логана сильно ударили рукояткой револьвера по голове и что, хотя и казалось, что он в здравом рассудке, он в то же время вел себя на борту так, будто у него неустойчивая психика. Он рассказал, как Логан разразился громким хохотом, когда его попросили помочь обезопасить лодку, но о том, как его самого нокаутировали, не упомянул...
Наконец нас отвели обратно в камеру. Выходя, я слышал, как коммодор давал доктору указания присматривать за Логаном. Как только мы остались одни, я сказал:
- Послушай, Логан, ты их дурачишь или действительно болен?
Он равнодушно посмотрел на меня.
- Ты затеял какую-то хитрую игру с дальним прицелом? - не отставал я.
- Хорошая игра! В голове пусто, только и делаешь, что стараешься опять обрести память. Тебе бы так.
Но мне никак не верилось, что он действительно лишился памяти.
- Утром ты вроде бы был здоров,- заметил я.
- Возможно,- сказал он, ложась на свою койку.- Я понял, что произошло, только когда меня стали допрашивать.
Только увидев, что он отказался от обеда, чая и ужина, я понял, что дело нешуточное. Весь день он пролежал на койке, закрыв лицо руками. Иногда он стонал, как будто попытка что-то вспомнить была ему не по силам. Раза два-три в припадке отчаяния он вдруг принимался колотить по подушке.
Когда он отказался от ужина, я попросил охранника оставить еду в камере. Уговаривая Логана, как больного ребенка, я кое-как сумел накормить его. Когда охранник вошел забрать поднос, я попросил, не может ли он привести доктора. Слово "доктор" он понял. К тому времени я уже не на шутку встревожился.
Врач пришел примерно через полчаса. Логан ничком лежал на койке, но не спал. Я объяснил, что меня тревожит его отказ от еды и несчастный вид. Слава богу, доктор понимал по-английски, хотя объяснялся через пень-колоду, так что мне удалось скрыть знание немецкого языка. Когда я растолковал ему все, он посоветовал мне не беспокоиться и подчеркнул, что для человека, лишившегося памяти, такое состояние вполне естественно.
- А фы пы не чувствовали себя несчастный? - произнес он на ломаном английском, припоминая отдельные слова и часто умолкая.- Он есть среди чушие - фоеннопленный. Он поится, что случицца с ним. И он не помнит, кем он пыл раньше. Он нишего Не помнит. Это ошень грустно. Фы толшны помогать ему. Расскажите ему о его дом, его терефня - фосмошно, он вспомнит посше, да?
Он дал мне две таблетки снотворного, чтобы я подсунул их Логану в какао, которое он обещал прислать. Я поблагодарил его. Он оказался незлобивым человеком. Уходя, он вытащил из кармана кителя пачку сигарет.
- С этим вам будет полегче,- сказал он.
Пачка была почти полная.
Чуть позже у нас в камере появились две чашки ароматного какао. Когда матрос поставил их на пол между нашими койками, караульный за дверью вдруг застыл по стойке смирно. На пороге возник высокий, подтянутый и довольно элегантный мужчина. Он явно был выходцем из прусского офицерского сословия. Во времена кайзера такие наверняка носили бы монокли.
- Что это? - гаркнул он по-немецки, указывая на чашки с какао. Принесший их матрос объяснил, что это доктор приказал подать пленным. Офицер отпустил матроса и переключил внимание на нас.
- Встать! - Он говорил по-английски зычным гортанным голосом. Я поднялся. Логан продолжал лежать, растянувшись во весь рост на койке.
- Встать, вы слышите? - заревел офицер. Логан даже не пошевелился. Немец снял с винтовки караульного штык и, специально наступив на поднос с чашками, резко ткнул острием Логану в ягодицу. Я видел, как в его серых глазах отразилось удовольствие, которое доставила ему эта проделка.
Вскрикнув, Логан вскочил на ноги. Я на мгновение испугался, что он ударит немца, который, судя по выражению лица, только этого и ждал. Когда Логан мрачно встал перед ним, он сказал:
- Ты, значит, лишился памяти? - Он даже не пытался скрыть насмешку. Логан ничего не ответил. Вид у него был очень жалкий.
- Не беда, скоро мы ее тебе вернем,- продолжал немец.- Завтра пойдете работать, оба. Мы живо выбьем из вас эту дурь.
- Человек болен,- сказал я. Немец резко повернулся ко мне.
- Тебя никто не спрашивает,- сказал он и добавил, обращаясь к сопровождавшему его человеку, тому самому маленькому гестаповцу, который водил нас утром к коммодору: - Поставьте их чистить корпус "У-39". А ты,- вновь обернувшись ко мне, велел он,- позаботься о том, чтобы к твоему другу поскорее вернулась память. Мой тебе совет.
Он ушел. Я молча посмотрел на опрокинутые чашки. Какао дымилось, смешиваясь с водой на полу. Я знал, что просить новые порции бесполезно: решетка закрылась.
- Кто это был? - тупо спросил Логан.
- Полагаю, старший офицер гестапо на базе,-ответил я.
- А что такое гестапо?
Вопрос озадачил меня.
- Сегодня утром ты еще понимал, что такое гестапо,- сказал я. Впрочем, влияние потери памяти на мозг человека не поддается объяснению.- Ну ничего, доктор дал мне для тебя две таблетки снотворного, они помогут все вспомнить. А гестапо пусть тебя не волнует.
Мне удалось убедить его снова лечь, после чего я подставил не слишком сильно разбитую чашку под тонкую струйку воды, стекавшую по стене у изголовья моей койки. Я растолок таблетки в воде и дал Логану. Он выпил без всяких вопросов, как ребенок.
- Врач дал нам и еще кое-что,- я показал ему на сигареты и протянул одну. Логан счастливо улыбнулся. Тут я обнаружил, что у нас нет спичек. Одежду нашу со всем, что было в карманах, отобрали, дав взамен по паре грубых рабочих спецовок.
Подойдя к решетке, я позвал караульного и знаками объяснил, что нам нужна спичка. На посту стояли двое. Оба качнули головами.
- Запрещено,- сказал тот, к которому я обратился. Я кивнул и указал на своего товарища.
- Он болен,- сказал я.- Это ему поможет.
Английского они не знали, но, похоже, поняли, так как один из них, зыркнув в оба конца коридора, протянул мне через решетку коробок шведских спичек с нарисованным на нем парусником.
Я прикурил наши сигареты. Возвращая охраннику спички, я спросил, что за офицер приходил к нам.
- Герр Фульке? Он из гестапо,- по-немецки ответил тот.
Караульный отвернулся. Он не желал больше ничего говорить. Я отправился обратно на койку и забрался в постель. Долго и с великим наслаждением курил я свою сигарету, наблюдая за крошечной пресноводной креветкой, которая медленно скользила по тоненькой струйке воды. В девять караул сменился. Логан уже крепко спал. Я аккуратно подоткнул под него простыни и, снова улегшись, натянул одеяла на голову, чтобы свет не бил в глаза. Я долго не мог уснуть, ибо не привык спать в одежде и, кроме того, грубые одеяла очень раздражали кожу на шее. У них был какой-то затхлый запах, сродни запаху армейских одеял в Англии, и мне невольно вспомнились мои курсантские деньки и лагеря.
Я лежал и прислушивался к звукам шагов и голосов в верхних галереях. Эхо усиливало их, но звуки были едва различимы на фоне неумолчного гула динамо-машин. Никогда еще не чувствовал я себя таким жалким и несчастным. Я испытывал то ощущение потерянности, какое бывает у новичка в большой школе. Будь Логан здоров, я, вероятно, чувствовал бы себя бодрее, но в своем теперешнем состоянии он только наводил на меня еще большую хандру. И дело было не просто в потере памяти. Мне казалось, он тронулся умом. Логан стал беззащитным младенцем, и я считал, что ответственность за него ложится на меня. Я боялся того, что могут сделать с ним гестаповцы, если не уверуют достаточно быстро в его болезнь. Я нисколько не обманывался относительно "сочувствия", на которое он может рассчитывать со стороны этих людей. Мне доводилось беседовать со многими мучениками из немецких концлагерей, и у меня не было никаких иллюзий: я знал, что нас ждет.
На другой день нас разбудили в шесть и поставили на очистку корпуса подлодки "У-39", которая, будто выброшенная на берег рыбина, высилась в пустом доке. Из разговоров работавших с нами матросов я понял, что ее поставили в док сутками раньше, чем ту лодку, которая привезла нас сюда. "У-39" совершила рейд по североатлантическим торговым путям, в результате чего ее корпус покрылся толстым слоем водорослей. Наша задача состояла в том, чтобы отчистить его.
Охрана сменилась в три часа ночи. В девять ее сменили снова. Унтер-офицер этого караула мог бы служить надсмотрщиком над рабами. В оправдание ему следует сказать, что он, вероятно, получил предписание следить, чтобы мы постоянно работали в полную силу. Но, судя по тому, как он наблюдал за нами и орал на нас, стоило нам только снизить темп, я понял, что это занятие доставляет ему удовольствие.
Казалось, Логану работа по душе. Возможно, она отвлекала его от мрачных дум о своем недуге. Как бы там ни было, он работал, не замедляя темпа, и очистил десять квадратных футов, а я - лишь четыре. После многих лет сидячего образа жизни мышцы у меня стали дряблыми, и я вскоре устал. К одиннадцати часам охранник уже ткнул меня разок штыком, заставляя пошевеливаться. Но этот укол в зад был пустяком по сравнению с болью в руках и спине. В полдень нам устроили двадцатиминутный перерыв на обед, потом пришлось снова браться за дело. Пот тек с меня градом, а руки так устали, что я уже был почти не в состоянии поднимать их и сжимать в дрожащих пальцах скребок.
Двигаться меня заставляла упрямая решимость, вызванная скорее нежеланием ударить лицом в грязь, нежели страхом. Но часа через два после обеда я все равно вырубился. К счастью, я стоял на нижних ступеньках трапа и падение не причинило мне увечий. Я пришел в себя от противной боли в ребрах и посмотрел вверх. Прямо надо мной высился корпус подлодки, а офицер, стоявший, казалось, где-то далеко-далеко, орал на меня, приказывая встать, и бил меня ногой под ребра.
И вдруг в поле моего зрения возникло громадное тело Логана. Он спокойно спустился с трапа и с деловым видом звезданул унтер-офицера по челюсти, отправив его в затяжной полет. Прежде, чем караульные успели что-либо предпринять, Логан снова забрался на трап и возобновил работу.
Я с трудом поднялся на ноги. Охрана растерялась. Происшествие наблюдало немало матросов, они принялись подначивать караульных.
- Почему бы вам не вызвать полицию? - спросил один, и последовал взрыв смеха.
Логан наверняка пришелся матросам по нраву. По их тону я понял, что унтер-офицер не пользовался популярностью. Поскольку он продолжал неподвижно лежать там, куда его отбросил удар Логана, один из караульных наконец объявил, что отправляется за врачом. Логан продолжал работать, словно ничего и не произошло. Казалось, он уже позабыл, что уложил немецкого надзирателя. Вокруг говорили все разом, и голоса сливались в какой-то низкий гул, который почти заглушал рев машин. На шум сбежались матросы из других доков, и я видел, что толпа растет с каждой минутой. Передним приходилось пятиться, чтобы их не столкнули с причала, кое-кто даже забрался на подлодку, дабы лучше видеть происходящее. Оказать помощь унтер-офицеру никто, похоже, не собирался, поэтому я подошел к луже воды, в которой он лежал неподвижно. Форма его успела промокнуть насквозь. Я приложил ладонь к его груди против сердца, опасаясь, что Логан прикончил парня. Но сердце слабо билось. Кажется, все обошлось, и ущерб ограничивался разбитой челюстью. Падая, унтер-офицер выбросил вперед руку и тем самым уберег голову от удара о причал.
Я уложил его поудобнее, вскоре охранник вернулся с врачом. На пенсне доктора, когда он спускался по трапу, поблескивал свет лампочек.
Осмотр не затянулся.
- Ничего страшного,- по-немецки сказал врач и велел двум матросам отнести пострадавшего на койку. Когда его подняли наверх, врач повернулся ко мне.
- Што произошло?
Я все рассказал, доктор кивнул.
- Фаш друг пудет педа,- проговорил он.
Матросы в доке вдруг притихли. Я поднял глаза. Явился гестаповец Фульке. Он спустился на дно дока.
- Говорят, этот человек,- он указал на Логана,- нокаутировал начальника охраны. Так, нет? - Он говорил по-немецки, а в глазах его сквозило какое-то вожделение. Несомненно, этот Фульке был садистом.
- Это правда,- ответил врач.- Но он сделал это потому...
- Причины меня не интересуют,- отрезал Фульке. Он повернулся к охране.- Отведите его на гауптвахту и привяжите к треноге. Я покажу пленным, как сбивать с ног унтер-офицера флота фюрера. Позовите Лодермана. Пусть прихватит железную плеть. Я приду через несколько минут. И возьмите с собой этого,- он кивнул в мою сторону.- Ему, несомненно, полезно будет посмотреть, как мы поддерживаем дисциплину.
Охранник козырнул и повернулся, одновременно сделав мне знак следовать за ним.
Большого Логана повели по доковой галерее и вверх по пандусу в караулку. Я пошел с ними, чувствуя, как у меня сосет под ложечкой. Уходя, я слышал, как доктор сказал у меня за спиной:
- Неужели вы и вправду будете сечь этого человека стальной плетью? Ведь у него не все в порядке с головой. Во всяком случае, его действия были оправданны.
Последовала перебранка между доктором и Фульке, но я уже отошел и не слышал, что они сказали друг другу. В ту минуту я был рад, что здесь есть хоть один человек с некоторыми представлениями о гуманности. Но я знал и другое: надеяться, что он сможет предотвратить порку, бессмысленно. Приказы гестаповцев воспринимались как закон, а я был убежден, что Фульке неймется посмотреть, как будут пороть Логана. Я уже был наслышан от беглецов из концлагерей о тамошних порках такими же плетьми со стальной сердцевиной. Плеть взрезала кожу на спине полосками, и редкий человек выдерживал назначенное ему количество ударов. Казалось, все во мне кричит от боли. А когда я смотрел, как Большого Логана привязывают к тяжелой железной треноге в караулке, я пережил мысленно ту же экзекуцию, через которую ему предстояло пройти в действительности. Я чувствовал, что вина за случившееся лежит целиком на мне, а вид покорного Логана вызывал жгучую жалость. Казалось, он совершенно не понимал, что происходит. Он был гол, и его громадная физическая сила еще больше бросалась в глаза. Я чувствовал, что стоит ему разбушеваться, и он перебьет всю охрану голыми руками. Меня прямо подмывало крикнуть ему, чтобы он так и сделал.
Огромный сильный моряк взял с продолговатого ящика плеть, снял китель и засучил рукава. В электрическом свете поблескивала щетина на его мощной шее. Он поправил треногу, чтобы плеть, короткая и узловатая, не цеплялась за стены. Охрану усилили до шести человек. Заправлял всем тот маленький гестаповец, которого мы увидели первым. Когда матрос с плетью занял свое место, в караулке воцарилась мертвая тишина. Часы на стене ровно тикали, мы ждали Фульке. Наконец он явился и приказал закрыть дверь, потом стал по другую сторону треноги. Его узкое лицо блестело от пота, глаза были будто стеклянные.
- Зачем ты ударил старшего охраны? - спросил он по-английски. Логан не ответил. Он словно и не слышал вопроса.
Рука Фульке дернулась, он ударил Логана по лицу тыльной стороной ладони, и золотой перстень с бриллиантами поцарапал Логану щеку.
- Отвечай, собака! - заорал Фульке. Лицо Логана оставалось совершенно безучастным.
- Дай-ка ему разок плетью, это приведет его в чувство,- приказал Фульке.
Моряк примерился. Я невольно зажмурил глаза. Плеть просвистела в воздухе и глухо щелкнула. На смуглой спине Логана тут же появились три алые полосы. Они стали шире и слились вместе, образуя струйку крови, которая быстро побежала по его волосатым ягодицам.
- Теперь ты будешь мне отвечать? Зачем ты ударил старшего охраны?
Логан по-прежнему молчал. С чувством тошноты я ждал следующего удара. Но тут дверь караулки отворилась, и в сопровождении доктора вошел коммодор.
- Кто дал приказ пороть этого человека? - спросил он.
В его голосе безошибочно угадывались зловещие нотки. Я внезапно почувствовал радостное возбуждение.
- Я,- ответил Фульке, шагнув ему навстречу.- Вы намерены оспаривать его?
В тоне, которым он задал этот вопрос, проскальзывала насмешка. Он, казалось, был вполне уверен в своей неуязвимости.
Вместо ответа коммодор приказал охране снять Логана с треноги. Фульке шагнул вперед. На мгновение мне показалось, что сейчас он ударит коммодора. Жилка у него на виске ходила ходуном.
- Он ударил старшего охраны,- сказал Фульке.- И будет выпорот. На нашей базе должны соблюдаться порядок и дисциплина. Хайль Гитлер!
Он выбросил правую руку. Коммодора этот жест, похоже, совершенно не тронул. На нацистское приветствие он даже не ответил.
- Здесь командую я,- спокойно, но твердо проговорил он. - Отвяжите человека.
- А я приказываю выпороть его! - Фульке только что не визжал.
Коммодор не обратил на него никакого внимания.
- Отвяжите парня! - заревел он, поскольку охранники колебались.
Тут уж матросы бросились выполнять команду. Мгновение спустя Логана сняли с треноги.
- Вы превышаете свои полномочия, господин коммодор,- Фульке был вне себя от ярости.- Этот человек должен быть выпорот. Если вы станете настаивать на своем, мое очередное донесение окажется весьма неблагоприятным. Вы понимаете, что это значит?
Коммодор повернулся и стал лицом к лицу с Фульке. Он был невозмутим.
- Вы забываете, герр Фульке, что сейчас у нас война,- сказал он.- Вот уже три месяца вы скачете по этой базе, отменяя мои приказы, подрывая моральный дух людей своими детскими представлениями о дисциплине. Здесь станция обслуживания подводного флота, а не еврейский концлагерь. Три месяца я терпел вас потому, что у вас были полномочия, позволявшие вам вставлять мне палки в колеса. Сейчас мы находимся в состоянии войны. Нам надо делать дело, мужское дело. С этой базы не уйдет ни один рапорт, кроме моих собственных.
- Вы еще об этом пожалеете, герр коммодор,- осклабился Фульке.
- Думаю, что нет.
- Я добьюсь, чтобы вас сняли с должности. Я добьюсь, чтобы вас уволили из армии. Вас отправят в концентрационный лагерь. Я позабочусь о том, чтобы...
- Такой возможности вам не представится. Во всяком случае, герр Фульке, вам следовало бы понимать, что без солдат с опытом службы не обойтись. А вот так ли уж необходимо гестапо? Я, к примеру, не могу припомнить, чтобы вы хоть раз сделали что-то толковое. Безусловно, мы можем научить вас стряпать. Отправляйтесь на "У-24", которая завтра уходит к Канарским островам. Вы замените заболевшего кока.
Рука Фульке метнулась к револьверу. Коммодор не стал мешкать, красивым ударом правой в челюсть он уложил гестаповца. Не знаю уж, сколько лет было коммодору - по-моему, не меньше пятидесяти,- но удар получился сильный. У него даже рука оказалась ободранной на суставах.
- Караульные! Взять этого человека под стражу! - велел он.
Двое ближайших к нему матросов прыгнули вперед. Коммодор обернулся к другому гестаповцу.
- Вы арестованы, герр Штрассер. Обезоружить его!
Когда оба агента были обезоружены, коммодор обратился к своему ординарцу:
- Сходите за капитаном третьего ранга Брисеком, он в кают-компании.