Он с гордостью погладил свою сумку и напомнил:
- В прошлый раз хорошо посидели. Правда, Николай Алексеевич? Алик приглашал нас почаще заглядывать. Приглашать-то приглашал, а сам взял и смылся куда-то. Верунчика тоже нет. Вы не в курсе, куда их понесло в такую темень? И зачем они тогда нас позвали?
Самоваров пожал плечами.
Тормозов вздохнул:
- Вот досада! Мы тогда у вас побудем, подождём. Не с ночевой же они утопали? Ну, а если с ночевой, то делать нечего: посидим у вас часик, отогреемся и восвояси.
Самоваров обречённо вздохнул. Можно, конечно, соврать незваным гостям, что Ледяев с невестой выехали именно с ночевой. А вдруг Альберт Михайлович их действительно приглашал?
Настя молча разглядывала гостей, снимавших шапки и ботинки в прихожей. Зелёная куртка Тормозова с залихватской надписью "Гринпис" во всю спину особенно её пугала. В своё время рассказ Самоварова о безумном чаепитии у Веры Герасимовны внушил ей ужас. И вот теперь эти странные люди ворвались в их дом! "Они вполне милые, тихие, - мимоходом шепнул Самоваров Насте. - Обещаю, они скоро уйдут".
- Может, у вас и начнём? - предложил вдруг Тормозов.
Его глаза блестели, а лицо было вишнёвым от мороза и ожидаемого удовольствия. Он вытащил из сумки какую-то большую чёрную бутылку.
- Чудесная вещь, - объявил он и подмигнул Насте. - Называется "Шёпот монаха". Недорого, сладко, как раз для дам. Стаканчики найдутся?
- Лёша, погоди со своим "Шёпотом"! - авторитетно осадил его Пермиловский. - Пить и закусывать будем у Алика. Здесь можно и так посидеть, поговорить с умными людьми. Витя, не стой в дверях, проходи, садись.
Молчаливый Витя последним вошёл в гостиную. Он опустился в кресло, осмотрелся с ровным, доброжелательным любопытством. И диковинные самовары на полках, и стандартные обои в жёлтую полосочку, и газета на стуле занимали его одинаково и вызывали на лице вежливую улыбку.
Фёдор Сергеевич Пермиловский устроился в другом кресле. Сходу он задиристо воскликнул:
- Знаю, знаю ваш застарелый скептицизм, Николай Алексеевич! Но всё-таки не могу не поинтересоваться, как вы можете с ваших позиций объяснить последние события в городе Слипинге, штат Оклахома?
- Да какие там могут случиться события! - презрительно сморщился Тормозов, потрясая бутылкой с "Шёпотом". - Давайте лучше начнём! Про Оклахому ты, Фёдор Сергеевич, как-нибудь в другой раз потолкуешь. С Аликом.
- Алик артист, он не поймёт. Интеллектуальная составляющая у него часто отключена. Он милый человек, но не поймёт, - сказал Пермиловский.
- Что там стряслось в Оклахоме? - поспешил спросить Самоваров.
Чинные разговоры о проделках Ивана Петровича, властителя вселенной, его устраивали больше, чем распитие чёрной бутылки и молдовеняска.
Пермиловский интригующе начал:
- В городе Слипинг, штат Оклахома, одна супружеская пара, отправившись в автомобиле за покупками, вдруг врезалась в столб. Вместе с этим столбом пара свалилась в некую ранее никем не замеченную подземную полость. В полости неизвестные странного вида, в серебристых костюмах…
- Э, брось, Фёдор Сергеевич! - снова заорал Тормозов, одновременно пытаясь вспороть зубами пластиковую оболочку пробки. - Я, сколько себя помню, только и слышу, что про серебристые костюмы. Ерунда это всё! Нету таких костюмов! Какой дурак на иной планете станет их шить? Сказки! Есть и пострашнее случаи. Вот я, например, по комсомольской путёвке ездил в Кустанайскую область в пятьдесят восьмом. Агитбригада заводская собралась, женская команда по хоккею на траве и я. Шефская поездочка на целину! Да, ещё и Лада Дэнс с нами напросилась. Не хотело её руководство брать, но такая она напористая была, боевая, с характером - огонь девчонка! Манила её романтика целины.
- Ты что, белены объелся? Какая Лада Дэнс на целине? - возмутился Пермиловский, очень разумный во всём, кроме принципов мироустройства.
Тормозов презрительно сощурился.
- Известно какая! - сказал он. - Я сам её там видел, и не раз. Но не в Ладе дело. Слушайте! Иду я как-то по пашне. А поля там, как известно, громаднейшие - идёшь, идёшь, а на все четыре стороны света пашня да пашня. До вечера будешь топать, а ничего, кроме пашни, не увидишь. И вот иду я как-то, в глазах уже рябит от поднятых целинных и залежных земель, и вдруг слышу - з-з-з! В небе самолёт, серебристый и хорошенький, как игрушка. Всё ближе, ближе самолётик! Отделяется от него какая-то тёмная точка, летит к земле - и бряк мне чуть ли не под ноги! Подбегаю, смотрю: ящик лежит, тоже серебристый, как эти чёртовы костюмы.
Пермиловский обиженно хмыкнул.
- Именно серебристый был ящик! - повторил Тормозов. - Мне интересно, что в нём, хотя умом понимаю, что лучше бы эту пакость в органы снести. Конечно, любопытство верх взяло: всё-таки я довольно молодой ещё был. Хватаю ящик, крышку срываю, а мне в морду вдруг - порх! порх! порх! Даже в глазах потемнело. Через секунду я опамятовался, а из ящика что-то серыми клубами так и валит. Пригляделся - шубная моль! Да крупная, зараза, почти с воробья! И расцветки такой же рябоватой. Я давай её ловить, ладошками хлопать, но куда там! Разлетелась. А я бежать.
Настя не выдержала и спросила Тормозова:
- Что же это было такое?
- Известно что: идеологическая диверсия Запада!
- Почему же идеологическая? - удивился Пермиловский. - Скорее уж энтомологическая.
- Ты это слово лучше Алику скажи, хотя он дурак, по-твоему, - весело вскричал Тормозов и снова метнулся к бутылке с "Шёпотом". - А мы прямо сейчас и начнём. Вздрогнем! За прекрасных дам!
Он сильно, с участием щеки, подмигнул Насте и снова вцепился зубами в пластиковую облатку.
- Так как же насчёт Оклахомы, Николай Алексеевич? - взялся было за старое Пермиловский.
Но Тормозов никак не давал беседе направиться в интеллектуальное русло.
- Теперь осталось только пробку внутрь протолкнуть, и все дела! - закричал он, сплюнув малиновый пластик и изучив горлышко бутылки. - Витя, давай протолкни! Палец у тебя железный. И стерильный к тому же!
Витя спокойно повернул голову из своего кресла:
- На это штопор есть.
- Да ну его к ляду! - не согласился Тормозов. - Пальцем надёжнее. И люблю я, когда в бутылке пробочка плавает. Есть в этом что-то душевное.
Когда дело реально дошло до пробочки, Самоваров похолодел от ужаса. Он представил, что будет, если сумасшедшие вдруг напьются в его квартире монашеского зелья, которое зловеще покачивалось в бутылке, чёрное и густое, как креозот. Тормозов уже пытался засунуть в бутылочное горлышко собственный палец и озирался в поисках другого, более прочного предмета.
Пермиловский воспользовался его занятостью.
- Вы не дослушали, что было в Оклахоме, - торопливо заговорил он. - Загадочные люди в серебристых костюмах провели супружескую пару в просторное помещение без окон и дверей и совершили с обоими половой акт…
- У, какой ты пошляк, Фёдор Сергеевич! - вскричал Тормозов и возмущённо расширил на Пермиловского громадные мохнатые ноздри своего задорного носа. - За такие анекдотики в присутствии девчат у нас в отряде космонавтов по сопатке били!
- Это не анекдотик, это научный факт, - насупился Пермиловский. - И с каких пор ты, Лёша, стал таким стыдливым?
- Я всегда был скромный! Это ты разнузданный. У нас ведь в триста первом почтовом ящике даже правило было: никаких анекдотов ниже пояса при девчатах, пока не сдадим изделие номер сто сорок. Секретное изделие, не имею права даже вам сказать, что это было такое! Честно говоря, и сам не знаю, потому что никогда не видал. И вам не советую. Главное, что анекдотиков при нём - ни-ни! Тем более, когда девчата под боком. А ты тут что развёл? Вон посмотри, девушке противно!
Тормозов широким жестом указал на Настю, трусливо отступившую к кухне. Затем он набрал в лёгкие воздуху, округлил глаза и запел громко, гулко, животом:
О голубка моя,
Будь со мною, молю-у!
Описывая руками круги, будто вплавь, Тормозов двинулся к Насте. Его ноги сами собой складывались в первые па молдовеняски. Настя в панике продолжала пятиться на кухню. Она очень жалела, что не заперлась в ванной сразу же по приходу гостей. Самоваров бросился ей на выручку, но в дверь снова позвонили.
Оказалось, это прибыла подмога: Вера Герасимовна и с ней Альберт Михайлович в пуховой шали, крест-накрест завязанной на груди.
- Мы услышали пение и догадались, что Алексей Ильич у вас, - со светской улыбкой сказала Вера Герасимовна. - Как вы все тут оказались?
- Мы вас хотели навестить - узнали, что Алик кашляет, - поднялся с кресла Пермиловский. - Мы и гостинцы принесли.
Тормозов потряс бутылкой.
Вера Герасимовна взяла Пермиловского под руку:
- Пойдёмте же к нам! Поблагодарим Колю за гостеприимство и пойдём.
- Зачем ещё куда-то идти? - не согласился Тормозов. - Давайте здесь начнём! Нам и тут неплохо, правда? Я на кухню заглянул - там даже макароны какие-то стоят. Такая чавка не фонтан, конечно, но сойдёт. Вы, Коля, не в столовой случайно работаете? У меня на старой квартире соседка была, баба Груша. Она посуду в столовой мыла и тоже каждый вечер пёрла домой ведро макарон. Всегда меня угощала. Макароны - дрянь чавка, но чего с голодухи не слопаешь…
- Лёша, Лёша, Лёша, - ворковал ему на ухо Альберт Михайлович и подталкивал потихоньку к двери.
В конце концов Тормозова удалось вывести. Витя тоже встал с кресла и удалился, ласково улыбаясь. Вторжение закончилось.
- Ты уж извини, Коля, что так вышло, - сказала приотставшая от весёлой компании Вера Герасимовна. - Принесла их нелёгкая! Тормозов утром лопотал что-то по телефону, но я никак не ждала, что они заявятся прямо сегодня. Да ещё к вам забредут! Мы вечерами обычно дома, а нынче как нарочно пошли к целительнице Гликерии. Алик так кашляет! А эта удивительная женщина молитвами и травами буквально мёртвых воскрешает. Всё-таки что ни говори, существует какая-то необъяснимая сила! Нет, я не спорю, помогают и витаминчики. Алику их уже вторую неделю колют…
От последних слов Веры Герасимовны что-то встрепенулось в памяти Самоварова, что-то мелькнуло нужное, искомое, долгожданное.
- Как вы сказали? - спросил он удивлённо и даже руку вперёд протянул, будто хотел схватить убегающее слово. - Витаминчики? Витаминчики?
- Обыкновенные витаминчики: бэ один, бэ два… - осторожно пояснила Вера Герасимовна. - Коля, что с тобой?
- Кто витаминчики прописал?
- Господи, да все их прописывают для поддержания тонуса. Нам, например, Кихтянина рекомендовала. Ты, Коля, не заболел?
Самоваров ничего не ответил. Он неотрывно смотрел куда-то в угол. В его голове внезапно пошла торопливая работа - от необходимого, искомого отделялось и сползало шелухой пустое и вздорное.
- Витаминчики, говорите? - снова спросил он.
- Да. Коля, ты явно нездоров, - теперь уже уверенно сказала Вера Герасимовна. - Тебе тоже надо поколоться.
- Ещё как надо!
- Это не повод для шуток. У тебя неадекватные реакции и явно депрессивное состояние. Тебе к Кихтяниной нужно! Она лучший психолог в городе и очень помогла Алику после смерти его обожаемой жены. Чем поколоться, она тоже скажет. Сами мы к ней через Витю попали. Попробуем и тебя тем же путём устроить: записать на программу для малоимущих и социально неадаптированных. Представь, лечение на высшем уровне - и бесплатно. Прелесть!.. Ты меня слушаешь? Коля!
- Да!
- Ты согласен? Записать тебя?
- Да.
Самоваров готов был соглашаться со всем, что скажет Вера Герасимовна. Ведь она произнесла нужное слово: витаминчики. Он горячо пообещал лечиться чем угодно, проводил Веру Герасимовну до двери и сразу же стал названивать майору Новикову.
- Дело Щепина, убиенного укольчиком, ещё не закрыли? - поинтересовался он, когда Стас, явно что-то жуя, поприветствовал его из неизвестных телефонных далей.
- Нет пока. Но глухо. Алкаши ничего путного так и не сказали, хотя болтают страшно много.
- Тогда послушай трезвого человека. Я кое-что вспомнил.
- Не прошло и полгода…
- Что я могу сделать, если так устроена человеческая память! Я подозревал: Щепин в последнюю нашу встречу болтнул нечто любопытное. Я вполуха, конечно, слушал. Полной уверенности нет…
- Ну чего ты тянешь и мылишь? Или соврал, что трезвый?
- Понимаешь, надо выяснить, это правда или так, пустяки, стариковская болтовня. Щепин-Ростовский мне говорил, что Тверитину какие-то витаминчики кололи для омоложения и бодрости. От них поэт даже в пляс пускался. Почему-то Щепин считал, что именно от этих витаминчиков его друг и отдал концы. Если учесть, что самому Щепину впоследствии тоже сделали укол…
- Врачи-убийцы? Ты на это намекаешь? Но зачем им эти чёртовы пенсионеры?
- Не знаю. Установить, кто и что колол Тверитину, несложно. В отличие от Щепина, он весьма тщательно наблюдался в поликлинике деятелей культуры.
- Проверим, - сказал Стас. - Не хотелось бы пустых хлопот, но раз ты считаешь…
- Я не гарантирую, что дело в витаминах! Но это именно то, что я всё время хотел вспомнить. Плохонькая, да зацепка. Написал же Щепин на бумажке, что я не верю чему-то! Может, как раз про витаминчики и уколы? Я знал, что помню нечто странное, но в памяти один кот с бакенбардами торчал перед глазами. Теперь вот прояснилось…
- Что за кот? - удивился Стас.
- Тот самый, за которым убийца чашки вымыл.
- Тогда это выдающийся кот. Ты, Колян, напрягись - может, тебя снова озарит. Или сон вещий увидишь.
- Издеваешься? - обиделся Самоваров. - А между тем убийца мог проникать к старикам под видом медсестры. Или вместе с медсестрой. А потом они вдвоём убирались, чтобы уничтожить следы борьбы, и вешали тряпочку на батарею.
- Никаких следов борьбы! Убийца подмёл мастерскую, а мусор ссыпал в помойное ведёрко. Никаких осколков посуды, выбитых зубов, клочьев драных пиджаков и прочего там не обнаружено. Только полведра пыли и столько же сухого кошачьего дерьма.
Глава 13. Портрет девушки в белом
- Я не ожидала, что ты так можешь, - сказала рыжая Анна Рогатых, глядя на дипломную Настину картину с сумерками и с Самоваровым.
Настя сама понимала, что получилось у неё то, чего прежде она никак не могла добиться. Таинственная, цветная, лихая, безоглядная живопись, в которой нет ничего ученического! Или почти ничего.
- Не ожидала, - повторила Анна. - Ты ведь такая молодая! Художников я вообще-то уже встречала: двое у нас в училище актовый зал расписывали. Сделали дрянь. Я всегда считала, что настоящее бывает только у классиков, которые давно умерли. Или у пожилых дяденек с бородами.
- У бородатых тоже полно дряни, - заметила Настя. - И даже у классиков, между нами. Я вот что думаю: тут в музее уже есть холст - готовый, грунтованный. Я собиралась писать натюрморт. Может, ты мне прямо сейчас попозируешь? Не дожидаясь гастролей и Голландии? А то за эти полтора месяца всякое может случиться.
- Что, например? - удивилась Анна.
- Например, у меня времени не будет - диплом на носу. А ты можешь влюбиться в голландца и остаться с ним навеки. Или, наконец, перекрасишься в фиолетовый цвет, который меня не устроит. Да мало ли что! Иван Петрович всегда готов начудить.
- Какой Иван Петрович?
- Так один наш знакомый сумасшедший называет судьбу. Давай начнём прямо сейчас?
Анна махнула рукой:
- Начнём!
Они, как только перешли на "ты", сразу стали ладить. Настя не только усадила Анну позировать, но и уговорила снять дурацкий детский галстучек и расстегнуть воротник белой блузки. Ещё бы и хвостики уничтожить! Смешать и растрепать волосы, чтоб получилась золотая рама… веснушки, синие капли глаз, губы розовые в пол-лица… Теперь и писать можно! Чудо!
Настя всегда торопилась и рисовала прямо на холсте. В институте её ругали за скоропалительность и заставляли компоновать тщательнее. Ей же хотелось схватить кисточку вместо уголька, как в жару хочется кинуться в холодную воду. Невтерпёж - краски, выдавленные на палитру кучками, так вкусно блещут! Они так весело, сначала густо и полосато, а потом гладко и ладно смешиваются, а потом разжижаются, то оступаясь в грязь, то выравниваясь в цвет - и Настя одна знает, что с ними нужно делать!
Сейчас на бледном пустом холсте появится Анна Рогатых в белой блузке, с белой до голубизны шеей и жёлтыми веснушками. Анна во всей красе, в протуберанцах буйных косм, выпущенных из хвостиков на волю! Она, пожалуй, никакая не хористка. Она разбойница! Хотя называться всё это будет скромно - "Портрет Анны". Или нет! Просто "Девушка в белом".
Анна Рогатых позировала хорошо, смирно. Она сама удивлялась, почему ей так нравились и Настина живопись, и сама Настя. Несмотря на квадратные плечи, решительный нрав и крупные черты лица, Анна была очень женственна по своей сути - то есть других женщин терпеть не могла. Все они были либо красивее и удачливее её самой и потому благодушно её презирали, либо наоборот, были глупее и уродливей - стало быть, завидовали и злились.
Ни с теми, ни с другими не стоило иметь дела. Красивая Настя не вписалась ни в одну из этих двух категорий. Она бурно и искренне восхищалась Анниной красотой, в которой сама Анна не была уверена. Она на любые темы говорила легко и просто. Она интересовалась проблемами "Чистых ключей", но не пела и не была влюблена в Андрея Андреевича Смирнова. Словом, Настя оказалась единственной девушкой на свете, которая могла бы стать подругой Анны.
Ах, если бы иметь подругу! Вечно одна против всех. А вчера стало ясно, что всё привычное вот-вот кончится и сгинет - если, конечно, она, Анна, не придумает, как поправить дело.
Аня Рогатых, рыжая девочка с сильным, несколько резким сопрано, выросла не дома, а в "Чистых ключах". Существуют такие дети, которые не знают безделья, пусть даже блаженного. Они не раздумывают, на что бы наброситься в огромном мире, полном соблазнов, красот, всевозможнейших занятий и скуки. Рано и бесповоротно они определяется, что будут петь, или играть на скрипке, или танцевать в балете, или играть в хоккей, или ходить по проволоке, или воровать. Они входят в особый круг, который до них уже был придуман и слажен. Им остаётся лишь делать, что надо и как положено. Такое хорошо получается именно у детей. Они легко и намертво приживаются в своей команде, ансамбле, банде, секции, цирковой труппе.
Подобные сообщества, несмотря на разность занятий, всегда друг на друга похожи. Они исполнены гордого сознания, что они и есть весь мир, или главное и лучшее в мире, а всё остальное - только довесок. Потому все должны им завидовать, ими восторгаться и им способствовать. Они набиты собственными предрассудками, аскетическим честолюбием и имеют свирепо регламентированный, до каббалистики доведённый неписаный устав. Часто придумывают и свой язык, непонятный прочему расхристанному миру. Феню, например.