- Вполне. Чеснок помимо витаминов и фитонцидов содержит жизненно важный микроэлемент селен, который необходим для…
- Я не о чесноке! С ним всё ясно. Я про сны, про кастрюли, бананы и дерьмо в беседке. Про это тоже серьёзно?
Алла Леонидовна мелькнула бликами очков и сдержанно улыбнулась:
- Как я понимаю, у вас серьёзные проблемы. В этой ситуации доверие к специалистам необходимо.
- Там, конечно, Фрейд у вас на стенке, - кивнул Самоваров в сторону седой бороды. - Это он учит задавать глупые вопросы?
- Глупые, как вы выражаетесь, вопросы помогли миллионам людей ужиться с жестокостью и странностью нашего мира. Только со стороны кажется, что всё это глупо. Нет! Это первооснова личности. Сексуальность, пробуждение сексуальности, воплощение сексуальности…
- Понятно. Судя по всему, в детстве у вашего папы Фрейда штанишки были очень тесные в шагу. Отсюда он вывел закон, что его тесные штанишки носили все поголовно.
Теперь Алла Леонидовна не улыбнулась - она захохотала, зазвенела мелким колокольчиком, не только зубы показав, но и женственно розовое нёбо. Очки она сняла. Без них её глаза стали крупнее и ярче. Самоваров окончательно запутался в вопросе, сколько ей на самом деле лет.
- Вы меня позабавили, - сказала она. - У меня весь день тяжелейшая работа. Улыбаться приходится много и сочувственно, а смешить никто не хочет. У вас получилось! Вы, похоже, человек с мозгами. В чём-то вы правы: у нас у всех в детстве, вообще в прошлом, были свои тесные штанишки. Иногда они дьявольски жмут. Наше дело - найти эти штанишки и снять. И человек становится счастливым! Самая сильная радость - не наслаждение, не удовольствие, а прекращение боли. Не все это признают, но все знают.
- Я знаю, - подтвердил Самоваров.
- Так что же вам не нравится? Конечно, штанишки - тайные смехотворные пороки - чаще терзают людей самолюбивых, скрытных, мнительных…
- Вроде вашего Фрейда? У них должна быть уйма свободного времени, чтобы терзаться.
- А у вас такого времени, конечно, нет? Тогда зачем вы ко мне пришли?
Самоваров понял, что зашутился и закокетничался. С Аллой Леонидовной шутить не стоило. Похорошевшая от смеха, она холодно и едко смотрела ему прямо в глаза. В своём календаре она быстро поставила вопросик против девятого января.
Самоваров колебался: придумать ещё какую-нибудь чепуху или сказать правду? Врать он не очень умел и знал, что трудно обморочить умного человека.
- Знаете, не всякого можно уговорить пойти к психологу, - начал Самоваров, на ходу соображая, как быть дальше. - Некоторые думают, здесь смирительную рубашку сразу надевают.
Алла Леонидовна согласилась:
- Да, предубеждение есть.
Самоварова вдруг озарило. Он заговорил определённее и веселее:
- Предубеждение вредное! Иногда совет нужен не тому, кто не в порядке, а тому, кто рядом. У меня вот какая проблема. Я в молодости прослужил одиннадцать месяцев в уголовном розыске. Но друзья до сих пор остались. Был у нас в райотделе один парень, Валька Чухарев…
Никакого Вальки Чухарева в природе не существовало. Вернее, он существовал, но был не работником угрозыска, а совсем наоборот. Лет пятнадцать назад грабил Валька продуктовые ларьки и старушек, торговавших редиской, семечками и самогоном. Стас Новиков, тогда ещё молоденький лейтенант, несколько раз ловил его с поличным. На судебных заседаниях Валька бурно каялся, рыдал до икоты и обещал устроиться на работу. Получал он всегда смехотворно коротенькие условные сроки, потому что ловко выдавал себя за жертву недосмотра школы, прогнившего комсомола и вообще тоталитаризма.
Валька был уверен: "Я несовершеннолетний, ничего мне не будет!" Судьи и заседатели, чаще всего женщины средних незлых лет, малолетним сочувствовали. Валька перед ними мастерски изображал ребятёнка лет пяти по уму. Он поминутно просился писать, ковырял в носу, облизывая палец, и плакался, что с рождения не знал ласки матери и вкуса конфет. Мудрено ли, что он кидался на торговок, чтоб завладеть хотя бы одной-единственной карамелькой "Плодово-ягодный букет"?
Конец Валькиным спектаклям пришёл, когда он на рынке стукнул незнакомого торговца кабачком по голове. Торговец попался восточный и сметливый. Он расценил удар кабачком как политический вызов, геноцид и всплеск имперских амбиций. Из жертвы тоталитаризма Валька вдруг сделался его чудовищным воплощением. К тому же Валька как раз побрил на лето голову, чтоб не потела, и щеголял в чёрной рубашке, которую стащил у кого-то на пляже. Вылитый русский шовинист! Вальке пришлось наконец отбыть в колонию для несовершеннолетних, заболеть там открытой формой туберкулёза и исчезнуть из виду.
Звучное, но малоизвестное Валькино имя Самоваров решил использовать в сочинённой им истории. Врать так врать! Свою историю он всё-таки не целиком выдумал - скорее, слепил из нескольких реальных. Про такое в кино пишут "по мотивам". Валькина фамилия для этой проделки как нельзя лучше подошла: подлинную милицейскую не назовёшь - человека можно подставить, а придуманную легко забыть или спутать.
- Служил Валька Чухарев в уголовном розыске, семью завёл, - начал свой сказ Самоваров. - Однажды с ним случилась беда: он ехал на велосипеде по шоссе, и его сбил грузовик. Вальке повредило позвоночник, проломило черепную коробку, да ещё полежать на солнцепёке с полчаса пришлось, пока "скорая" приехала. Так он стал инвалидом.
Алла Леонидовна печально кивнула.
- Он не просто стал инвалидом, - уточнил Самоваров. - Представьте: не говорит, не ходит, практически никого не узнаёт. Мы своих в беде не бросаем, помогаем, как можем. Но Чухарев уже шестой год находится в стабильно тяжёлом состоянии. Ни туда, ни сюда! Пока родители Валькины были живы, ходили за ним, а теперь ситуация просто невыносимая. Жена измаялась. В домах инвалидов мест никогда нет. Положение хуже некуда. Смотреть на Вальку больно! Да и не Валька это теперь, а кто-то совсем непонятный. Человек не живёт, а мучается. Мычит так жалобно… Собаку бы давно уже пристрелили! Или укол бы поставили. Чем человек хуже?
Алла Леонидовна слушала Самоварова внимательно, перекатывала золочёный карандаш в сухих тонких пальцах.
- Вы коснулись больной темы, - сказала она наконец, опустив мохнатые ресницы. - Несовершенство нашего законодательства… Вы абсолютно правы: зачем обрекать человека и его близких на долгие страдания, если есть такой гуманный выход, как эвтаназия. Но общество пока не готово…
- Ну да! Приплетают к делу и клятву Гиппократа, и всякие религиозные дела, и Заповеди Моисея, - напомнил Самоваров.
- Гиппократ? "Не навреди"? Эвтаназия не вред, а облегчение, избавление. Что до религиозных норм, то кто их сейчас соблюдает? Где нерушимый церковный брак? Где почитание старших? Одна демагогия. Вот в Голландии…
- В Голландии хорошо! А у нас как быть? Как жить с обречённым и страдающим? Вот в чём моя проблема, - сказал тихо Самоваров. - Посоветуйте, как психолог, что говорить этой семье в утешение, если о будущем и заикаться неудобно?
Алла Леонидовна склонила голову, запустила в пышную полуседину и пальцы, и карандаш. Её лицо стало строгим.
- Было бы желательно, чтоб жена вашего друга обратилась к специалисту, - посоветовала она.
- Ни за что не хочет! - махнул рукой Самоваров. - Представьте, умная женщина, преподаватель химии, а не хочет. Горе, любовь, долг, пределы терпения - это, говорит, забота самого человека. Она вот сказала недавно: "Если ещё и за э т и м к врачу бежать, то что с а м о й делать остаётся? Где моя собственная воля и моя собственная жизнь? Еда, самочувствие, ухо, горло, нос, секс, интеллект, ребёнок - всюду, всюду врачи! Всюду специалисты! Неужели я даже со своей бедой мучиться не могу без врачей? Где моя личная жизнь? Я не больная, просто у меня такая судьба".
- Странная женщина! - удивилась Алла Леонидовна. - Незаурядная, должно быть, но крайне странная. Все обычно стремятся свои беды на другого переложить. На врача всего удобнее! А эта хочет сама всё делать? Если уж о религии вы упомянули, то гордыня - смертный грех. Большинством руководить надо - с любовью, осторожно, но руководить! Что может сам человек? Да только то, что все другие делают в подобных случаях. Какое может быть личное творчество? Его не бывает!
Самоваров понизил голос:
- Она - жена Вальки - действительно незаурядная женщина. Очень решительная. Но она уже на пределе. Мы боимся и за неё, и за Вальку. Если что-то случится - нервы у неё, скажем, не выдержат - то при несовершенстве нашего законодательства… Мы можем как-то ей помочь? Психологически или…
- Вам очень дорога эта женщина?
- Да! То есть не мне. Есть один старый друг, довольно крупный милицейский чин - вот ему она действительно дорога… Сам он к вам, прийти не может: в области видная персона, да и женат. Потому меня попросил. Я давно ушёл из угрозыска, лицо частное и абсолютно незаинтересованное. Он мой старый друг, вы понимаете? Помочь надо - психологически. Или вообще решить проблему… окончательно решить…
Пока они говорили, смерклось. Ночь постепенно вползала в Нетск. Цвет стен кабинета стал невнятным, Фрейд на портрете обезличился и походил на серый гриб-валуй. Алла Леонидовна лампы не зажгла, хотя из приёмной, где за компьютером сидела то ли медсестра, то ли секретарша, лез сквозь дверную щель весёлый розовый свет.
- Я поняла, эту женщину надо успокоить, вернуть ей душевное равновесие? - спросила Алла Леонидовна. - И было бы лучше, чтоб это сделала не я, доктор по обывательским понятиям, а некто далёкий от медицины? Вы, например?
- Примерно так, - вздохнул Самоваров.
"Настя, Настя! Вот и я сегодня непонятно зачем заврался, - вздохнул он ещё раз, про себя. - Куда теперь деваться?"
- Больной достаточно спокойный? - спросила вдруг Кихтянина.
Самоваров встрепенулся:
- Нет, я бы не сказал. Не очень… Ночью плохо спит, днём бормочет что-то несуразное. Врачи говорят, что в его организме всё в относительном порядке, но он всё бормочет, бормочет… Нет, он, Валька, скорее беспокойный.
- Трудно, - сделала вывод Алла Леонидовна. - Нужна работа со всеми членами семьи, включая, разумеется, самого больного. А это недешёвое удовольствие.
- Мой старший товарищ, про которого я говорил… Он готов на любые расходы, - пообещал Самоваров, слегка краснея в сумерках.
- Тогда я завтра вам перезвоню. Одному вам с такой задачей не справиться. Я подготовлю ассистентов - один начнёт работать с женщиной, другой с больным. Главное - сам больной. Вот ему-то, кроме лёгких общеукрепляющих фиточаёв - это травки, травки, не бойтесь! - могут понадобиться успокоительные инъекции.
Самоваров насторожился. Он-то хотел расспросить Кихтянину про инъекции бодрящие!
Самоваров открыл рот, чтобы завести разговор о влиянии укольчиков на престарелые организмы. Однако Алла Леонидовна его опередила: нажала на клавишу настольной лампы. В расплывчатых сумерках возник яркий, надёжный круг электрического света. Озарённая им, Алла Леонидовна сразу утратила обманчивую моложавость. Обнаружились не только все выразительные морщинки, но и извилистая волевая линия её рта, которая маскировалась нежно-розовой губной помадой. Самоваров от яркого света зажмурился. Ему расхотелось довирать про Вальку. Он знал, что в их с Аллой Леонидовной беседе мелькнули какие-то многообещающие рожки, за которые поаккуратнее ухватиться - и выйдет, возможно, толк.
Алла Леонидовна уже делала заметки для ассистентов, которые будут внедряться в несчастное семейство Чухаревых. Самоваров кротко продиктовал все сведения о себе. В случае чего, можно будет сказать, что про Валькины беды он нафантазировал, будучи вне себя от депрессии.
Он воспрял духом и бодрее покосился на порхающий в бумагах золотой карандаш.
Ещё что-то золотое блеснуло на столе Кихтяниной и показалось очень знакомым. Так и есть! Из-за какой-то брошюрки выглядывал лоснистый уголок плотного картона, усеянный золотыми тиснёными снежинками. Приглашение на Рождественский концерт! Лишь сегодня утром эти приглашения принесли из типографии. Значит, Кихтянина входит в избранный круг губернских меломанов?
- Вы будете у нас в музее на концерте? - спросил Самоваров, кивая на золотые снежинки.
- Какой концерт? Ах, это!
Алла Леонидовна выудила приглашение из кипы бумаг, повертела в руках и бросила обратно.
- Буду, если время позволит, - сказала она. - Это Андрей Смирнов принёс. Говорит, что будет со своими детишками гвоздём программы.
- Это уж наверняка! Вы с ним знакомы?
- Немного. Участвовали вместе в одном нудном ток-шоу на телевидении. А музыку я да, люблю. Но предпочитаю кантатам хороший джаз - как вино предпочитаю водке.
Самоварова удивило сравнение ангелочков Смирнова с крепким горячительным напитком. Смелая женщина Алла Леонидовна - и совсем без предрассудков! Смирнова зовёт просто Андреем.
Конечно, отчества сейчас не в моде, но показалось Самоварову, что когда она взяла в руки приглашение, то на смирновские снежинки поглядела… Нет, не нежно! И не так, будто вспомнила о нудном шоу. А так, будто она его недавно и с аппетитом съела!
"Какая дурь мне в голову лезет! - сам себе удивился Самоваров. - Это всё Фрейд проклятый".
К ночи он перестал думать и о Фрейде, и об Алле Леонидовне. Настя замучила его вопросами. Самоваров не посмел признаться, что Алла Леонидовна непонятным образом его очаровала. Он даже заявил Насте, что в телевизоре Кихтянина смотрится гораздо лучше, чем в жизни - должно быть, помогают ухищрения визажистов и осветителей. На вопрос, сколько ей лет, Самоваров ответил, что, по его наблюдениям, не меньше пятидесяти. И выглядит она вяленой и ощипанной!
Настя осталась очень довольна такими сведениями. Она на радостях сообщила, что три раза звонил Стас Новиков и хотел задать другу какой-то вопрос.
Бедный Стас! Он не знает покоя и в длинные зимние вечера. Скоро он позвонил в четвёртый раз.
- Когда мобильным обзаведёшься, деревня? Полдня тебя ищу! - недовольно прохрипел он в телефон.
- Мобильник есть у Насти, - пояснил Самоваров. - А у меня ремесло тонкое, точное. Меня бесит, когда вдруг что-то в самый непредвиденный момент в кармане запиликает или в ребро застучит. Это работу тормозит. Пока снова настроишься…
- Ладно, тебе виднее. Я ведь тебя похвалить хотел! Молоток, что подкинул мне Селиванова. Неглупый оказался мужик, хоть и художник, и попивающий. Пьёт он правда, слегка, для поддержания компании, потому что любит пожрать на дармовщинку.
- Есть такое, - подтвердил Самоваров.
- Бережливый, собака. Как его ещё криминал не достал! И квартиру он имеет трёхкомнатную, и деньги водятся. А уж сколько, говорит, при Гайдаре на сберкнижках сгорело, страшно подумать.
- Да, не бедствовал дедушка, - согласился Самоваров. - Он ведь у нас специалист на портретам - членов Политбюро, генсеков, а потом и президентов. Изобразит сперва на холсте костюм с галстуком, а потом к нему мордашку переведёт через фильмоскоп. Раскрасит - и готово произведение искусства. Сходство, надо признать, он схватывал неплохо.
- С мозгами старик! Но теперь у него слегка не все дома. "Я, - говорит мне, - в советское время всю жизнь был прикреплён к диетической столовой. Питался бесплатно, ещё и хлеб со стола в салфетку заворачивал и домой уносил. А теперь никто талонов не даёт! Что делать? Не привык я деньги, говорит, за жратву платить, жалко до слёз. Вот и хожу по мастерским. Ребята, где жрут, пьют, там и меня угощают. Так, говорит, до сих пор бесплатно и столуюсь". Каков скупой рыцарь!
- Да знаю я его, как облупленного, - засмеялся Самоваров. - Хоть что-то ценное сообщил этот обломок империи?
- В том-то и дело! Слушай сюда: накануне смерти у скульптора Щепина побывал совершенно незнакомый, никому из художников неведомый мужчина.
Глава 15. Возня египетских жрецов
- Неведомый? Наконец-то! - обрадовался Самоваров. - Как только в деле появляется таинственный незнакомец, оно сразу приобретает реальные очертания. Кто же он такой? Алкаш, бомж или любитель мелкой пластики невысокого художественного уровня?
Стас вздохнул:
- Чёрт его знает. Незнакомый же! Никто из соседей, приятелей и членов Союза художников такого не знает. Вся надежда, Колян, на тебя - может, это из ваших кто, из коллекционеров? Селиванов его наблюдал недолго, но нарисовал по памяти. Картинку по телефону не покажешь, могу сказать только, что на члена Политбюро не тянет. Приметы следующие: лет около пятидесяти, а то и больше, среднего роста, плотный, цвет лица красноватый, глаза серые, нос крупный - так называемая картошка. Голос громкий. Одет в поношенную куртку зеленого цвета, подбитую мехом цигейки. На спине надпись-трафарет "Гринпис". Цвет волос Селиванов не разглядел - неизвестный не снял шапки. А вот шапочка приметная (жалко, ты картинки не видишь!) - меховая, довольно дурацкого покроя, с козырьком. Что-то подобное носил Горбачёв - это мне спец по генсекам сообщил. Брюки чёрные, ботинки тоже чёрные. Видал такого?
Самоварову даже жарко стало. Не может быть!
- Знаю я этого человека в чёрных ботинках, - наконец выдохнул он. - Его фамилия Тормозов. Зовут, кажется, Алексеем Ильичём. Я его на днях видел в куртке "Гринпис".
- Он коллекционер?
- Куда там! Бывший инженер, а ныне сумасшедший.
Стас даже присвистнул:
- Так-таки сумасшедший? В медицинском смысле? Невменяемый?
- Именно так. Диагноз на Луначарского у психиатров сам выясняй. Вообще-то он считается тихим и для общества неопасным. Но чёрт его знает: он про голубку поёт, молдовеняску пляшет и такую ерунду несёт, что слушать тошно. Правда, на убийцу похож мало.
- Они все, невменяемые, очень милые на вид. Ничего, поработаем! Признается он, как ты думаешь?
- Нет, - твёрдо ответил Самоваров. - В лучшем случае расскажет тебе, как он с Аллой Пугачёвой в космос летал. Может, психиатры помогут?
- Ладно, ладно, не сгущай краски! - засмеялся повеселевший Стас. - Уже то хорошо, что у нас появился живой, здоровый, невменяемый подозреваемый! А ты его откуда знаешь? Он что, часто у Щепина бывал?
- Там я его не видел. Познакомились мы совсем в другом месте, и он даже в гости ко мне приходил. Нос картошкой, зеленый "Гринпис", шапочка Горбачёва - забыть такое невозможно.
Стас заботливо задышал в трубку:
- Колян, что-то с тобой, по-моему, неладно. На дуриков тебя слишком тянет. Чего стоит тот дед, что принёс в музей модель вселенской швабры! Откуда у тебя такие друзья?
- Какие друзья! Это всё одна шайка. Мне их соседка, Вера Герасимовна подсунула.
- Вот ведьма! Мало того, что у тебя жена-красавица, стало быть, энергозатрат требует, так ещё и эта карга шизиков подсовывает. Попомни, Колян, моё слово: куковать тебе скоро в жёлтом доме имени Луначарского!
Незримая тень этого величественного, многоколонного здания теперь всё чаще витала в мыслях и снах Самоварова. Что-то по-настоящему безумное завелось рядом и вокруг него.
Вот и странные друзья Альберта Михайловича Ледяева никак не желали играть роли второго плана. Как Тормозов попал к анималисту Щепину? Зачем пришёл?
На следующее утро странности продолжились: в мастерскую Самоварова ни с того ни с сего вдруг ввалились две девчонки. Одна из них была с громоздким футляром, недрах которого скрывалась скорее всего виолончель.