- Да, есть пока. Немногочисленная, но состоятельная и благопристойная. А я её не люблю - ни нашу, ни за границей. Ту особенно, что называется благодарной! Бросаются с букетами перезрелые женщины, непонятые мужьями и любовниками. Или странные господа. Они почему-то всегда коллекционируют какую-нибудь ерунду: марки, трубки, спичечные коробки. Немолодые благополучные у них лица. Рыбья кровь! К чему всё это?
Он отвернулся к окну, за которым исчез бесконечный, бледнеющий к горизонту мир и появилась плоская заслонка ночи.
- Мамонты! Именно мамонты. Как я хорошо сказал! Рояли вымирают, как мамонты - вы заметили? Их всё меньше и меньше! Редко где они водятся! Выросло поколение, которое не знает звука скрипки, - сказал Андрей Андреевич. - А хоровое пение, которым я занимаюсь? Оно и вовсе скончалось! Оно ведь портится и глупеет в записи - запечатлевается на плёнке какой-то противный визг. Нас живьём надо слушать: вот тогда мороз по коже! А кто этого хочет? Я человек успешный. Но когда огромное большинство обходится без тебя и знать тебя не желает, а Бог и ангелы его, которые, кажется, могли бы тебя слушать, слишком далеки, если не глухи…
- Не в попсу же идти! - начал Самоваров, ожидая услышать обычные проклятия в адрес шоу-бизнеса. Но он ошибся.
- Попса? Думаете, брошу в неё камень? Нет! Она доподлинно существует. Её можно есть, пить, надеть на задницу. Поплясать под неё можно. Помните, как Даша Шелегина играла в "Багатели"? Нельзя ведь теперь слушать музыку и не жевать - скучно! Вам, кажется, её выступление в кабаке понравилось?
- Даша хорошо играет, - сказал Самоваров. - И не так мрачно настроена, как вы. Музыка прекрасна - как она может умереть? У нас в музее тоже картины, каких никто сейчас не пишет, вещи, которыми никто не пользуется…
- Понял, понял! - перебил его Андрей Андреевич. - Музей! Сохранение традиций! Да, мы с вами коллеги. Помните, когда уже Египет пал, греки какие-то стали там заправлять, старые боги умерли - никто не боялся гнева бессмертных фараонов. Их священные могилы грабились подчистую. Но были тогда смешные жрецы-ретрограды. Страшненькие, наголо бритые! Я не эрудит, подробностей не знаю, просто по телевизору видел в какой-то образовательной программе… Так вот, бритые жрецы, чтоб не допустить поругания и забвения святынь, перетаскивали с места на место мумии и перепрятывали. Они делали это хитроумно, а главное, с душой. Вроде как мы с вами. Но грабители всё равно мумии находили, на свет выворачивали, сдирали серёжки и колечки. Бритые ретрограды мумии подбирали, приводили в порядок и снова прятали. Наверное, очень собой были довольны - выполнили священный долг. Вам ничего эта картинка не напоминает?
Самоваров хмыкнул:
- Картинка получилась мрачная. Однако в этой ситуации я меньше всего хотел бы быть грабителем.
- Ещё бы! - засмеялся Андрей Андреевич. - Только согласитесь, что жрецы выглядят очень глупо.
- Они вряд ли думали, как выглядят - делали своё дело и были счастливы. Да и вы, думаю, чаще всего счастливы. С вашим-то даром!
Андрей Андреевич только рукой махнул:
- С даром ещё хуже! Куда, кому, зачем? Алла Леонидовна считает, что мне думать о таких вещах не следует. Надо поддерживать беспечное настроение, к чему я от природы склонен. Я и сам знаю, что нужно искать позитив, но тянет иногда похандрить. Вот сейчас, например, темно - и лезет в голову всякая чернота. Не люблю ни темноты, ни пасмурных дней. Ещё сложностей не люблю и грехов. Я должен быть прав и спать спокойно.
- Наверное, ваши грехи - это фальшивые ноты на ответственных концертах? - с улыбкой предположил Самоваров.
- Они самые! Ну, и ещё кое-какие мелочи. Иной пустяк может жизнь отравить!
- К мелочам надо относиться как к мелочам.
- Не скажите! Я тоже раньше так считал, - вздохнул Андрей Андреевич. - А вот ошибёшься по легкомыслию, а потом жалеешь всю жизнь. Думаете, только в бразильских сериалах существуют ошибки молодости? Нет! Бывает, и нашего брата продвинутого прихватит. Не знаешь, как избавиться… Такая темнотища кругом, хоть вой. Вы почему свет не включаете, Николай Алексеевич? Экономите?
- Лень вставать с места. Некоторые антикварные вещи мне больше нравятся в скудном освещении, - признался Самоваров.
- А я темноты не только не люблю, но даже боюсь, как маленький. Только при свете можно жить!
Глава 16. Происшествие в Кривом гастрономе
У Насти появилось любимое развлечение. Она часто стала подходить к балконной двери и заглядывать в овальную проталинку, которая образовалась на стекле среди мохнатой изморози. Сквозь это волшебное окошечко можно было видеть небо, окрестные дома, а главное - ёлку, спутанную верёвками и почти наполовину засыпанную снегом. Даже в виде свёртка на балконе эта ёлка Настю завораживала. Самоваров говорил, что губить живые деревья ради недолгой потехи - варварство, отголоски бессмысленных древних жертвоприношений. Но Настя отказаться от ёлки не могла, а Самоваров ни в чём не мог отказать Насте.
- Может, взять искусственную? - робко предлагал он.
- Искусственная ёлка - то же самое, что резиновая женщина, - фыркала Настя в ответ.
- А совсем без ёлки никак нельзя?
- Нельзя! Невозможно!
В музее ёлку воздвигали к Рождественскому концерту - то есть к католическому Рождеству. Реставраторша живописи Люда Кошуняева утверждала: раз нетский губернатор празднует Рождество в декабре, то он наверняка тайно перешёл в католичество. Или заделался Мальтийским рыцарем. Иначе зачем бы он ездил в Ватикан (пусть с делегацией других губернаторов)? Зачем "Чистые ключи" ежедневно голосят что-то по латыни? Правда, "Ключи" готовили к концерту ещё и православный канон, и если затешется в публику тайный мальтиец, пусть кусает локти!
Андрей Андреевич мирно репетировал и не подозревал, что на концерте Даша Шелегина сыграет вместо "Блюменштюка" Шумана одну из диких вещей своего отца. Она боялась одного: вдруг за два дня, оставшиеся до концерта, случится какой-нибудь дурацкий скандал. Тогда всё будет испорчено и полетит вверх тормашками!
А скандалом запахло: Ирина Александровна, курировавшая репетиции, однажды в музей не пришла. Это случилось как раз в тот день, когда рыжая Анна Рогатых позировала Насте и призналась, что накануне била соперницу по физиономии. Анна была уверена - ненавистная Шелегина надолго затаилась, восстанавливая красоту.
Однако Ирина Александровна через день вновь появилась в музее. Она плотно куталась в своих песцов, голову задрапировала каким-то бархатом и надела тёмные очки. Но из-под очков и бархата так и лезла в глаза радужная опухоль, запудренная густо, как булка-посыпушка.
Андрей Андреевич с Ириной обращался бережно, будто она была тяжелобольной. Видя это, Анна криво усмехалась и уверяла Настю, что по скуле била несильно, в полруки. Вот синяки на боку и заднице Ирины Александровны должны были получиться лучше, но их под песцами не видно.
Анну Андрей Андреевич тоже считал теперь тяжелобольной: он ходил при ней на цыпочках и говорил шёпотом, умоляюще. В среду очередная их встреча не состоялась. Андрей Андреевич намекнул, что опасается за свои собственные скулы и бока. Наверное, он задумал под этим предлогом прекратить надоевшую связь. Напирал он теперь на дружбу, на профессионализм, на любовь к искусству.
Анне от таких слов было тошно. Она, конечно, любила искусство, но привыкла и к иной любви. А эту любовь у неё отобрали за плохое поведение. С тоски Анна каждый день собиралась сделать что-нибудь немыслимое и ужасное - например, отколотить ещё раз и как следует Ирину Александровну.
Настя пыталась образумить Анну. Надо просто послать Андрея Андреевича ко всем чертям! Но Анна хотела вернуть любимого, да так сильно хотела, что почти его возненавидела. На душе у неё было скверно, будто ей самой подбили глаз.
Ирина Александровна тоже не находила себе места. Будучи натурой тонкой и чуткой, она даже советовала Андрею Андреевичу иногда спать с Анной. Страшные злые глаза, качающаяся лампа, черепки на полу - этого ещё раз не вынести!
Андрей Андреевич понимал всю разумность Ирининого совета, но следовать ему не стал. Он боялся врагов. Анна же стала почти врагом. Андрей Андреевич не мог заставить себя не говорить с ней не шёпотом. Тем более не мог он, как в прежние времена, подойти запросто, обнять широкое Аннино туловище и влепить поцелуй, от которого Анна таяла, дрожала и теряла голову. Раньше он с ней всегда делал, что хотел, а теперь не мог. Нужно было, а он не мог!
Настя портрет Анны почти закончила. Он спокойно подсыхал в Зале бесед. Всё до мелочей у Насти получилось, как она хотела. Хорошо, что не стали ждать возвращения из Голландии! Осталось теперь лишь хладнокровно проставить тоненькой кисточкой голубые пуговки на горячей груди да немного прописать фон.
Последний сеанс вышел беспокойный. Едва Анна разметала по плечам рыжие кудри, а Настя выдавила на палитру белила, в коридоре послышался не только топот, но и грохот. Так и есть! Стук в дверь означал не чью-то вежливость, а близкое присутствие виолончели Дианы Пекишевой. Вслед за чёрным футляром показались оба розовых лица, и два голоса похожего тембра заговорили одновременно:
- Только не говори, что ты обо всём этом знала!
- Это абсолютная правда! Мишка сказал!
Жизнь Анны в детском ансамбле странным образом лишила её подлинного возраста. С одной стороны, она была практичной, поездившей по свету, серьёзной музыкантшей и вполне зрелой женщиной, страстно любившей по средам своего мужчину. С другой стороны, она, торча целыми днями среди детей, законсервировалась в качестве компанейской девчонки. Она покупала себе подростковые вещи, обожала леденцы и не любила думать о далёком будущем. Старшие девочки в "Ключах", такие, как Аврора, не говоря уж о консерваторках, были с нею на "ты". Они росли рядом и быстро делались ей ровней, потому что не вполне вырастала она.
- Чего вы там кудахчете? - недовольно спросила Анна.
- Ой, как тебе классно с распущенными волосами, Ань! - не удержалась от восторгов Аврора. - Я всегда говорила, когда ты в гостинице на ночь расчёсывалась: "Не делай хвостиков! Ты лучше с распущенными!"
- Без хвостиков красивее, зато сразу дашь Ане много лет, - заметила безжалостная Диана. - У вас всё-таки детский ансамбль, а таких детей не бывает.
- Всякие бывают! Наташка Купцова у нас пела почти до декрета. Даже в Польшу с животом ездила - и ничего. В заднем ряду живот в глаза не бросается, - парировала Аврора.
Искушённая сестра с нею не согласилась:
- Забеременеть можно в любом возрасте, даже в детском. Наташка ваша пять лет уже замужем, но выглядит пацанкой. Всё дело в имидже! Тётенькой выглядеть нельзя. Худеть тебе, Аня, надо.
- На себя посмотри, бегемот, - спокойно ответила Анна. - Чего человеку работать мешаете!
Сёстры смолкли и прислонили виолончель к стенке. Настя поскребла мастихином фон. Не надо на нём никакой живописности, а должна быть пустота со звоном!
Аврора тем временем собралась с мыслями. Она начала вкрадчиво:
- Ань, а мы по делу. Наш Мишка нам сказал…
- Ты ведь знаешь, он в Сибирском Имперском банке работает, - вставила Диана.
- … домик-то - тю-тю! - закончила фразу Аврора.
- Какой домик? - не поняла Анна.
- Домик поэта Тверитина на Архиерейской. Где должен был быть наш детский вокальный центр. Помнишь такую сказочку дедушки Смирнова? Так вот, не будет никакого центра!
- Как не будет?
Анна удивилась всерьёз: Андрей Андреевич давно не говорил ей о своих планах.
- Дом Смирнов продаёт Мишкиному банку, и будет там сидеть наш Мишка и денежки считать, - сообщила Диана.
- Что за ерунда! - возмутилась Анна и сильно покраснела. - Этого не может быть.
- Очень даже может! Дом продаётся, денежки наш красавчик кладёт в карман и выезжает в Нидерланды. Не на гастроли, а на пэ мэ же. Хоть это-то для тебя не новость?
Веснушки совершенно исчезли с лица Анны. Оно сделалось тёмно-багровым, больным и несчастным. Настя безнадежно отложила кисточку.
- Я знаю, - тихо сказала Анна. - Слышала. Только это сплетни! А как же "Ключи"?
- Никак! Нету больше "Ключей"! - подпрыгнула на месте возмущённая Аврора. - Вернее, "Ключи" останутся, но без Смирнова. Стало быть, без спонсоров, без поездочек. Он предатель, твой Андрей. Он всех нас кинул! Как лохов! И тебя первую!
- Нет! - громко крикнула Анна.
А про себя она крикнула "Да!"
- Кинул! Я давно знала, какой он на самом деле. И Даша знала, - не унималась Аврора.
Диана добавила сурово:
- С вокальным центром он и деда Тверитина надул. Тот хотел сделать своим тёткам памятник нерукотворный! А Смирнов у него дом выманил и Мишкиному банку запродал. Скажешь, не гадость?
Анна закусила кулак. Казалось, она плачет. Но Насте, притихшей за своим мольбертом, было видно, что она просто сморщилась. Синие глаза-виноградины были сухими и тупо смотрели в пол.
Наконец Анна встала - снова подтянутая, самоуверенная, снова в жёлтых веснушках. Такая же, как всегда!
- Не вздумайте эту ерунду болтать направо и налево, - сказала она тихо и твёрдо. - Особенно в "Ключах". Никому ни слова! Не забывайте, на носу гастроли. Не всё ещё выучено! И Проторочины до сих пор деньги за Павлика не внесли.
- Аня, опомнись, какие теперь гастроли! - замахала руками Аврора.
- Гастроли в Нидерландах. Мы должны там выглядеть прилично. Ни слова, ни слова! Всё ещё может быть не так плохо.
- Нет, плохо! Нам сам Мишка сказал. У них в банке даже определили, кто в какой комнате сидеть будет. И про ПМЖ правда. Спроси Дашу Шелегину!
- Она обыкновенная дрянь, - сказала Анна. - И её мать тоже дрянь. Андрей сам не мог выдумать все эти шкурные комбинации. Это на него не похоже! Он не умеет врать, никогда не притворяется. На него влияли, его настроили, заставили. Девочки, его обманули!
Аврора даже ногой топнула:
- Да ты что, Ань? Ты считаешь нашего красавчика ангелочком? Или дурачком?
- Вы ничего не понимаете! - упрямо твердила Анна. - Вы не знаете его. Сами подумайте: человек, написавший "Простые песни", не может…
- Да не писал он никаких "Простых песен"! - с досадой бросила Аврора.
Анна замолчала, сёстры Пекишевы открыли рты, Настя застыла с кисточкой в руке. Сразу стало слышно, как в батарее сдавленно журчит вода.
- Что ты сказала? - прошептала Анна.
Аврора поняла, что проболталась. Всё равно они собирались с Дианой всю правду сказать - теперь отступать некуда. Поэтому Аврора для храбрости зажмурила глаза и объявила:
- Андрей Андреевич Смирнов не писал ни "Простых песен", ни "Листков из тетради". Это всё Дашин отец сочинил. Не знаю, как красавчик ноты раздобыл - украл? Нашёл? Или мать Дашина дала? Даша тоже не знает. Только всё это правда.
- Это не может быть правдой!
- Может. Помнишь, весной Союз композиторов переезжал? И ребят из училища гоняли им помогать? Вот тогда Ромка Вагнер и нашёл в одном композиторском шкафу старую-престарую тетрадь с "Песнями" и подписью "С. Шелегин".
- Но…
- Погоди! Там, в тетради, и другие вещи Шелегина были! А главное, что он и теперь продолжает сочинять! Вагнер по Интернету связался с Веной, с Фишером…
- С самим Гюнтером Фишером? - округлила глаза Анна.
- С каким же ещё? С Гюнтером! Ромка ему переслал квартет какой-то - Фишер прямо зашёлся от восторга. Теперь гляди…
Аврора достала из кармана вчетверо свёрнутые и сильно помятые ксерокопии. Кажется, это была программка. Длинные немецкие слова запестрели и заскакали у Анны перед глазами, брызгая надстрочными точечками и стрекоча артиклями: дер-дер-дер.
Анна немецкий слегка знала. Во всяком случае, во время поездок в Германию она не терялась. Теперь даже знакомые слова выскочили у неё из головы. Она ничего не могла понять, и только странное, широко разметнувшееся слово Schelegin, выделенное очень жирным шрифтом, так и горело перед ней в каждой строке. Были тут и две фотографии: одна - седого улыбающегося Фишера, именно Гюнтера, как Анна с тоской убедилась, другая - неведомого Шелегина.
Это был очень давний снимок. Шелегин глядел с него прямо и строго и немного напоминал теперешнюю Дашу.
- Видала? - жалобно спросила Аврора.
При всей своей толстокожести она понимала, что нанесла Анне страшный удар.
Та толком ещё не сообразила, что случилось. Глядя в ксерокопию, она сказала:
- Причём тут сочинения Смирнова?
Жестокая Диана усмехнулась:
- Они сворованы! Как и дом вокального центра. Думаешь, нельзя доказать, что сворованы? Можно, мы узнавали. Стиль и всё прочее. К тому же Шелегин и до "Песен" сочинял, и теперь продолжает, хотя он совсем больной. А твой Андрей? У него композиторский припадок был семь лет назад, что ли? Написал две вещи и бросил? Курам на смех!
- Бывают и такие феномены… - заикнулась было Анна и смолкла.
Она не могла сейчас ни говорить, ни видеть ничего вокруг. Серость морозного дня она приняла за навалившуюся на неё беду. Это у неё в глазах темно, в голове темно, в мире темно…
Нет, врут проклятые толстухи! "Листки из тетради" - её самая любимая музыка, странная и нежная. Это не просто создание Андрея, но его часть, его суть. Эта музыка сделана из того же, из чего сделаны его голубые глаза, мягкие волосы, тёплое тело. Это он сам!
Значит, музыка и её, Анны. Она тоже причастна. Она целовала его глаза - значит, целовала его песни. Без неё этих песен не было бы! Они дышали с Андреем одним воздухом, любили друг друга. Эти звуки - их жизнь. Откуда же выскочил чужой, неведомый никому, страшный, парализованный Schеlegin? Муж отвратительной, пошлой, старой Ирины Александровны!
И сюда она влезла! Снова она!
Анне стало совсем плохо. Как будто (с нею однажды случилось такое в детстве!) она с головой ушла под воду, и ничего вокруг не видно, кроме мути и вверх бегущих пузырей. Над головой тогда наискосок, едва-едва светилось бледное пятно - солнце. Она знала: туда надо, наверх, к солнцу, иначе не спастись!
Анна была девушкой решительной и скорой на расправу. Она взяла себя в руки, резко поднялась и спросила сестёр:
- Андрей Андреевич ещё здесь, в музее?
- Не-а. Оделся и убежал куда-то. Может, домой?
Анна вышла из Зала бесед, не взглянув на Настю. Она даже не помнила, кто это такая - вчера ещё совершенно необходимая, долгожданная подруга.
Анна забыла, что Настя существует на белом свете. Её извиняло только то, что она забыла, что и белый свет существует. И что он белый.
По улице Анна шла быстро, но твёрдо. Она всё время проверяла, есть ли солнце над головой: надо было спастись и уцелеть. Дома она Андрея Андреевича не застала, не застала и у Шелегиных.