- Вполне. Но ведь и подружки у тебя есть, эти девочки с древнеримскими именами?
- Пекишевы? Эти так, балаболки. Девчонки вообще дружить не умеют, только по мелочам. Я сама по себе, селф-мейд.
Вот оно как! Только разве дети могут жить в одиночку? Нахальная девчонка - собирается потрясти музыкальный мир, и никто ей не нужен! Вернее, нужны-то как раз многие, от смешной румяной Авроры до загадочного Гюнтера Фишера из Вены. Все обязаны ей помогать! Сейчас все её жалеют как ребёнка из трудной семьи. Потом она научится - и научилась уже! - требовать. Видел Самоваров таких людей: в лице у них есть всегда что-то особенно самоуверенное и твёрдое. Это, наверное, и называется "хвост морковкой"? Они приходят и берут, что им требуется, и им почему-то неловко отказать. Сейчас Даше нужен Ромка Вагнер. Ещё Настя нужна - стало быть, и он, Самоваров. И все взрослые при этом дураки? Ловко!
- Вы профессора Мальцапина знаете? - вдруг спросила Даша.
Самоваров пожал плечами:
- Кто это такой?
- Значит, не знаете. Жаль! Это известный врач. Его однажды бабушка к папе приглашала.
- А зачем он тебе?
- Папе стало хуже. С ним странное что-то: раньше он довольно ясно говорил, пусть и немного, а сейчас я совсем ничего не могу разобрать. Еле бормочет и, кажется, сам не понимает, что. Дышит сипло, хотя врачиха участковая говорит, что лёгкие в порядке. Он теперь почти всё время спит. Это плохо! Мы с ним не дописали последний квартет!
- Что же такое с ним?
Даша вздохнула:
- Мама участковую из поликлиники вызывала, а та ничего не понимает. Какие-то уколы прописала, которые не помогают ни капельки. И с каждым днём всё хуже. Как жалко, что мы с вами тогда на видео ничего не записали! Врачиха говорит, что в папином состоянии всё возможно и ничего до конца не ясно. Значит, он может умереть! В любую минуту! А как же тогда Вена? Как экспертиза? Ведь тогда ничего не получится!
- Тебя именно это заботит? - удивился Самоваров. - Вена, шум, посрамление существующих и придуманных врагов?
- И это тоже! И папа, конечно… У меня обязательно должно всё получиться! Вы же знаете, Смирнов "Простые песни" и остальные свои сочинения взял и украл. Вы считаете, нормально, что он из-за этого известный композитор и заслуженный деятель всяких искусств? Разве он не должен получить по заслугам? Вот если любит он славу, я ему т а к у ю славу сделаю!
Дашино детское, с коротеньким носом личико даже не злым сделалось, а грозным.
- Ты опасный человек! - засмеялся Самоваров.
- Опасный, - повторила она, польщённая таким комплиментом. - И справедливый. Каждому должно доставаться то, что положено. Разве не так?
Глава 18. Рожки в тринадцатом ряду
Хорошо, что Даша умчалась по своим делам. Было бы неловко, если бы она всё ещё сидела в углу дивана, воинственно вздёрнув подбородок, и обещала воздать по заслугам Андрею Андреевичу, а тут в мастерскую заглянул бы он сам. Но заглянул он минутой позже и застал Самоварова в полном одиночестве.
- Вы меня искали? - спросил он.
Самоваров удивлённо поднял брови.
- Ольга Иннокентьевна сказала, что вас беспокоят баяны, - пояснил Смирнов.
- Ах, вот вы о чём! - улыбнулся Самоваров. - Не то чтобы очень беспокоят, но хотелось бы перерывов в музыке, пусть недолгих. Моя работа требует тишины, пустоты, ровного освещения. А сами детишки что, не устают разве?
Андрей Андреевич вздохнул:
- Если б вы знали, как они счастливы, что могут тут репетировать! О какой усталости вы говорите? Квинтет баянистов наконец-то смог отшлифовать новую программу! В Центральной музыкальной школе дефицит помещений, время расписано буквально по минутам. Таково веление времени: пришлось сдать в аренду частным предпринимателям правое крыло. Представьте, такие клетушки остались, что пианино со стулом и аккомпаниатором едва помещается, а виолончелист в коридоре уже сидит. Что говорить о квинтете баянистов! Их и на вечер в расписание ставили, и на шесть тридцать утра, но всё равно от предпринимателей жалобы: шумно и подвесные потолки вибрируют. Вы потерпите чуть-чуть, Николай Алексеевич! Подумайте о том, что эти дети, занимаясь в жутких условиях, стали лауреатами международного конкурса в Эссене!
Андрей Андреевич замолк. Слышно было, как он нервно, с присвистом дышит. Самоваров обернулся и обнаружил, что так и не повернул лицом к стенке портрет Анны Рогатых. Андрей Андреевич смотрел на портрет, не мигая.
- Вот рыжая бестия! - проговорил он. - Мне кажется, что именно эта живопись - очень талантливая, не спорю! - высвободила в Анне отрицательную энергию. Теперь она удержу не знает. Невменяема!
- Неужели эта девушка ещё что-то натворила? - изумился Самоваров. - Я вчера её видел, и она вела себя вполне прилично.
Смирнов даже подпрыгнул на месте:
- Прилично? Она? Значит, вы ещё не слышали… Я делаю всё, чтобы избежать огласки, но слухи уже поползли, и до вас всё может дойти в искажённом виде. Вы близкий мне человек, поэтому вам лучше узнать от меня. То есть правду…
Он опустился на диван, страдальчески сплёл пальцы. Одет он был сегодня снова во что-то белое, пушистое, мужественно-скандинавское. Самоварову пришло в голову, что Андрей Андреевич носит светлое, чтобы казаться моложе.
- Случилось это нынче утром на заседании комиссии по организации Рождественского концерта, - обстоятельно начал Смирнов. - Ольга Иннокентьевна, ваш директор, присутствовала. Помощник губернатора пришёл, представители прессы, в том числе Зымрин с телевидения. Стоял вопрос, как организовать освещение концерта в электронных СМИ - сделать несколько обзорных передач или транслировать концерт целиком. Я, конечно, руками и ногами был за трансляцию: от нарезок не жди полноценного эстетического впечатления. Но Зымрин стал внушать, что трансляция невозможна. В тот же день, как на грех, помимо концерта состоится конкурс красоты "Сударушка" и мини-турнир по футболу на снегу. В эти дела тоже вложены громадные бюджетные деньги. Да и вообще, говорил Зымрин, бабы и бутсы народу ближе роялей и дудок. Представьте, говорил, посреди футбола и тем более баб вдруг врубят классическую музыку. Да народ на выборы не пойдет в феврале! Помощник губернатора с этим согласился. Проголосовали за нарезку. Вот какая логика у зулусов с телевидения и из администрации. Впрочем, не зулусов даже! Зулусы музыкальны и обожествляют тамтам.
- А Анна Рогатых? - напомнил соскучившийся Самоваров.
Андрей Андреевич потемнел лицом:
- В тот момент, когда я, отстаивая свою принципиальную позицию, вынужден был упомянуть, что меня знают в Европе, что мои произведения исполняются по всему миру, и я… В общем, в этот момент Анна ни с того ни с сего плюнула мне в лицо. Попала в глаз! Никто ничего подобного не ожидал, я в том числе - она такая тихая сидела. А здесь при прессе, при администрации! При Зымрине! Не вставая с места и ни слова не говоря, плюнула через стол.
Заседание в музее, в Ольгином кабинете. Самоваров представил раздольную ширь директорского стола и тогда лишь оценил силу презрения и страсти рыжей Анны.
- Ведь я сам просил ввести её в комиссию, - сокрушался Андрей Андреевич. - У неё есть деловая хватка, она в курсе всех дел, а мне приходилось часто отсутствовать на заседаниях. Я хотел поднять её престиж, отблагодарить за годы напряжённого труда в ансамбле. Но она словно взбесилась! После заседания я к ней подошёл, пытался урезонить. Она почему-то сказала, что я мразь. Она хотела бы меня убить, но пока только плюёт мне в лицо. И плюнула ещё раз, теперь с близкого расстояния. Не все члены комиссии тогда разошлись. Я услышал за своей спиной гиений хохот Зымрина с телевидения. Вы его передачи не смотрите? Об искусстве? Называются "Уж невтерпёж"? И это ничтожество меня обхохотало!
Андрей Андреевич, обессиленный, откинулся на спинку дивана. Его моложавое лицо стало почти детским. "Он до сих пор умеет плакать", - догадался Самоваров и спросил:
- А вы не пробовали сводить Анну к Алле Леонидовне?
- Не было необходимости: Анна всегда была вполне адекватна. Да и не хотелось, чтоб она почуяла, что я и Алла… Но вы по-своему правы. У Анны явный психоз на эротической почве, ей помощь нужна. Женщины! Им нельзя поддаваться, им нельзя принадлежать. Не надо и совершенно над ними властвовать. Не надо! Всюду беда! Нет, они должны быть сами по себе, на расстоянии. Они должны появляться, когда нужны, и не мешать в прочее время. И чтоб никакой передозировки! Но у меня этого не получается. Почему, скажите? Почему?
Андрей Андреевич задавал свои вопросы так требовательно, что Самоваров смутился. Его ли дело решать, почему лжекомпозитора Смирнова донимают женщины и почему он не может от них раз и навсегда отбиться?
Говорить хотелось совсем о другом. Например, Самоваров знал, отчего Анна Рогатых плюнула через стол в Андрея Андреевича, но всё-таки спросил:
- Вы не догадываетесь, почему Анна так обозлилась?
- Ума не приложу! - воскликнул Андрей Андреевич с ясным лицом. - Я понимаю, она очень чувственна и, не находя, должно быть, полного удовлетворения… Однако те формы, в которые это выливается…
- А что это за история с "Простыми песнями"? - сухо перебил его Самоваров. - Говорят даже, будто не вы их написали?
Ясность лица Смирнова поколебалась, растерянно распахнулись голубые глаза.
- Откуда вы взяли? Кто сказал? - пролепетал он и тут же почти закричал, краснея и давясь словами:
- Это сплетни! Это завистники, понимаете? Понять даже не могу, откуда вся эта грязь! Я никого не подсиживаю, никому не мешаю. За что? За что? Почему не оставят меня в покое? Я так устал, так всё надоело! Я не могу жить в этой стране.
- Так о "Простых песнях" - неправда? - спокойно переспросил Самоваров.
- Господи, конечно неправда! Как вы могли поверить в эту утку - вы, такой чуткий к правде! Этого я от вас не ожидал.
Самоваров вздохнул:
- Существуют рукописи "Простых песен" десятилетней примерно давности. Не ваши рукописи. Они обнаружены в здании Союза композиторов при переезде.
- Так вот оно что…
Андрей Андреевич отвернулся к стене, долго молчал.
- Вы их видели? Рукописи с датами? С пометками третьих лиц, познакомившихся с ними? С официальными печатями Союза композиторов? - спросил он наконец тихо, скороговоркой.
- Нет.
- Так какого же чёрта! Кто вам их показал?
Самоваров ответил не сразу. Он теперь только понял, в какой серьёзный разговор ввязался. Может, права толстая девчонка с мифологическим - вот которым только? - именем, и надо всегда говорить начистоту? Тогда дело сразу прояснится, узлы развяжутся или их рубить придётся - но зато конец всей лжи.
- Кто мне рукопись показал, я не скажу, - сказал Самоваров. - Не имею права. Но рукописи подлинные. Впрочем, раз вы заговорили про даты и печати, то понимаете, что они подлинные. Вы ведь защищаться собрались. Только стоит ли? Больно некрасивое дело.
Андрей Андреевич провёл рукой по лицу так, будто оно было грязное или мокрое. Но оно было просто несчастное.
- А тот, кто вам рукописи показал, что хочет делать? - тихо спросил он. - В городе ничего не слышно, на меня он не вышел - значит, решиться не может. Или затевает что-то? Денег, может быть, хочет? Тогда передайте, я согласен. Деньги у меня есть и будут. Только надо тихо, чтоб ни звука. Лишь в этом случае я буду платить.
Самоваров вспомнил неугомонных сестёр Пекишевых. У этих не получится тихо. Но они и не подозревают, что могут шантажировать Андрея Андреевича и тем зарабатывать себе на шоколадки!
- Вы меня принимаете за посланца вымогателей, - обиженно сказал Самоваров. - А вот этого я от вас не ожидал. Вряд ли с вас потребуют деньги - хотя если делу дать юридический ход, такая возможность не исключена.
- Господи, Анна? Так это её работа? - осенило вдруг Андрея Андреевича.
- Да какая разница, чья! Главное, тайное всё равно станет явным, и вы окажетесь в неприятной ситуации. Я одного понять не могу: как такое могло с вами случиться?
- О, я знал, что этим кончится! - почти плакал Андрей Андреевич. - Да пропади они пропадом, эти проклятые опусы!.. Помните, Николай Алексеевич, я вам как-то говорил про маленькую ошибку, которая всю жизнь может отравить? Вот она! Это та ошибка и есть!
- Всего-навсего ошибка? - не поверил Самоваров.
- Да! И ничего больше! - покачал головой Андрей Андреевич. - Я ведь человек довольно легкомысленный и бесшабашный. Бросаюсь очертя голову во всякие нелепости - и всегда судьба берегла! А тут… Что же теперь будет?
Он снова и снова то тёр лицо, то ерошил волосы, то одёргивал пушистый свитер, будто мог обобрать, стереть с себя все облепившие его неприятности.
- Вам Ирина Александровна дала ноты? - спросил Самоваров.
Смирнов обрадовался такому прямому вопросу и заговорил быстро, сам себя раззадоривая и разом избавляясь от тягостной тайны.
- Нет, не Ирина! Всякий подумал бы, что Ирина, но это не она. Ирина не дошла бы до такой наглости - и я сам бы не дошёл. Правда, в то время я уже был знаком и… близок с Ириной. Меня попросили помочь семье пострадавшего музыканта, дать благотворительный концерт Модно было тогда говорить о милосердии, о духовности, о чём-то ещё таком… ну, это неважно! Я дал концерт, стал вхож в семью. Даша подавала большие надежды, но… Она жуткий ребёнок. Была ещё Марина Петровна Шелегина, мать Сергея. Вот персона!
- Не хотите же вы сказать, что она… - начал догадываться Самоваров.
- Не перебивайте! тогда всё узнаете. Марина Петровна была невероятная женщина. Превосходная пианистка, педагог, а в молодости, должно быть, и женщина оригинальной красоты. Её физиономия к моменту нашего знакомства, конечно, повидала виды, да и помаду она всегда выбирала тёмно-вишнёвую. Не на приличную бабульку она походила, а на старого паяца, забывшего стереть грим. Или на грубо размалёванного туземного идола. Конечно, злого - все они злые. Зато фигура была бесподобная. В семьдесят лет - вот такая талия!
Андрей Андреевич свёл большие и указательные пальцы и показал Самоварову ненормально крошечную для старческой талии окружность.
- Ирина боялась её как огня, - продолжил он. - Старуха мигом раскусила
наши отношения и приказала ей: "Не прячься. Всё равно к нему бегать будешь, так лучше в дом веди - он парень многообещающий, везучий, поможет семье". Так я, как ни смешно, заделался другом семьи, почти официальным фаворитом. Марина Петровна была личностью яркой, с перцем, к тому же отличной музыкантшей. Мне даже временами казалось, что я к Шелегиным из-за неё хожу, а совсем не ради Ирины. Со старухой было интересно дружить, хотя её яду хватило бы, чтоб перетравить всю Нетскую филармонию и половину мировой музыкальной элиты впридачу.
Андрей Андреевич поморщился и продолжил:
- В один прекрасный день эта обворожительная карга теснит меня в угол за роялем, припирает двумя стульями и говорит: "Андрюша, Сергею совсем плохо. Сегодня был профессор Попов и сказал, что через две недели всё будет кончено". Она никогда не плакала - при мне, во всяком случае, при Ирине, при ребёнке. Случались у неё сердечные приступы (я думал, притворные). Но в тот день я увидел её слёзы. Настоящие, женские, текучие слёзы! Я кинулся её утешать, обещал деньги, обещал похороны Сергею за счёт общественных организаций. Но она только головой трясла и серьгами качала - мол, не то. "Мы с тобой лучше сыграем одну шутку", - наконец сказала она и достала эти проклятые ноты.
- "Простые песни"? - не поверил свои ушам Самоваров.
- И "Простые песни", и "Листки из тетради". Говорит: "Это сочинения Сергея. Не блестяще, но что-то в них есть. Не так уж плохи. Сам он такой вялый, невезучий и никчёмный, что никуда бы их продвинуть не смог, даже если был и здоров, и жив. Пробовал уже один раз, да не вышло! Это судьба: одному удача дана, другому нет. Ничего тут сделать нельзя, как ни бейся. Сергея теперь никто никогда не услышит и не оценит. Возьми ноты себе". Я думал, она хочет, чтоб я эту музыку исполнял, проталкивал, вводил в оборот. "Не выйдет! - сказала она. - Он проклят. Поставь лучше своё имя, и тогда увидишь…Это просто шутка!"
- Вы тоже думали, что это шутка? - спросил Самоваров.
- Да! Тогда - да. Чего на самом деле хотела Марина Петровна, я и представить себе не мог. Никогда её не понимал! Но ситуация была критическая: её сын умирал, сама она плакала - могла ли она тогда шутить? Стало быть, про шутку придумала специально для моего недалёкого, как она считала, ума. И права была - я только потом сообразил, что угодил в ловушку. А тогда я не мог видеть её слёз, пожалел бедную женщину и согласился сделать все так, как она хотела. Зачем согласился? Что за бес попутал? Разве не ясно было, что это именно бесовская затея?
- Но потом-то вы могли прекратить всё это. Шутка осталась бы шуткой, если бы вы сказали правду! - не выдержал Самоваров.
Андрей Андреевич удивлённо поднял на него свои детские глаза:
- Как правду? А вы могли бы правду сказать, когда первое же исполнение "Песен" в Казани прошло на ура? И в Москве сразу заинтересовались? И какой-то чумной поляк бегал и кричал, что это гениально? Поздно, доктор! Думаете, я не мучился? Противно было, страшно! Но я уже ничего сделать не мог. Всё само собой пошло-поехало.
- Но Марина Петровна? - изумился Самоваров. - Ведь её сын не умер! Она не пробовала вернуть ему авторство?
- Марина Петровна мне шептала: "Молчи. Всё правильно. Разве я не говорила, что всё пройдёт отлично? Скушали! Пусть через тебя, но Сергей всё получил сполна. Сам бы ничего не добился! У тебя рука лёгкая, за это тебе слава и честь. Молчи". Она кого угодно уговорить могла!
- И вы молчали!
Андрей Андреевич потупился:
- Сначала просто молчал, а потом привык. Я полюбил каждую ноту этих - своих теперь - вещей. И успех полюбил. Меня превозносили, приглашали на фестивали, конкурсы. Сидел я в жюри, восхищался своим талантом и сам почти верил, что всё правда. Я сам, без этих даже опусов, многое сделал для музыкальной культуры, для пропаганды хорового пения - не так разве? Семье Шелегиных всегда помогал и помогаю. Марина Петровна на моих концертах, когда исполнялись мои (вы понимаете, о чем я говорю!) сочинения, всегда со своего места мне пальцами рожки делала - помни, мол, что к чему. Вроде бы я дьяволу душу продал. Нелепо и нечестно, правда? Ещё она говорила, что всегда хотела иметь сына вроде меня - удачливого, талантливого, лёгкого. Победителя! И имела - меня с талантом Шелегина. Теперь-то я понимаю, что у неё просто сдвиг какой-то в мозгах был.
- Это Алла Леонидовна так думает? - предположил Самоваров.
Андрей Андреевич даже отшатнулся:
- Ну, что вы! Ей я не рассказывал. Не мог! Кем-кем, а самозванцем и фальшивкой она меня не считает, поэтому ничего знать не должна. Глупо? Но я ещё не перебесился. Меня ещё мучают женщины, я ещё хочу их завоёвывать. А они сдаются только героям. Нет, не могу я каяться!
- Дело далеко зашло… - протянул Самоваров.
Он готов был посочувствовать Андрею Андреевичу, но не любил лжи во спасение.
Андрей Андреевич, избавившись от груза своих тайн, повеселел.