Потом было еще много подобного рода "мутных" поручений. Всего и не упомнить. Однажды надо было три вечера подряд сидеть на лавке с одним и тем же журналом в руках, в другой раз посетить выставку и прочесть, к примеру, запись на второй странице книги отзывов, прочитанное запомнить слово в слово и доложить… Но это были еще более или менее понятные поручения. А один раз задание заключалось в том, что надо провести короткую полосу мелом на пятом по счету столбе по авеню Линкольна. Или в том, что надо выдрать страницы, с пятой по восьмую, в телефонном справочнике из автомата неподалеку от здания Конгресса. В этих случаях я смирялся с мыслью, что никогда не догадаюсь о цели своих действий.
В таких, с позволения сказать, трудах прошло несколько месяцев. Мы с Аней уже практически не скрывали наших отношений. Все свободное время мы проводили вместе. Я тянул лямку, раздумывая над тем, как вырваться из рутины бессмысленных поручений. Однажды днем я зашел в библиотеку и увидел, что там устанавливают какой-то агрегат. Аня руководила процессом.
– Это что такое? – спросил я, усаживаясь на привычное место возле окна.
– Шредер, – ответила Аня. – Наконец-то догадались купить. Ужасно удобная вещь. Весь цивилизованный мир уже давно ими пользуется.
Я поморщился. Меня коробила эта ее манера поминать цивилизованный мир. В старые времена ей бы за такие высказывания… Это получается, что наш мир не цивилизованный, что ли? И главное, она говорила это при посторонних.
– И что он делает, этот шредер?
– Бумагу разрезает на полоски. Вот смотри, – Аня взяла машинописный лист и вставила его в машину. Та заурчала и выпустила с другой стороны бумажную лапшу.
– И все? Огромное достижение!
– Однако же наши до такого не додумались. Все на заднем дворе документы жгут. А тут и не разберешь ничего, и вторичное сырье для промышленности.
– Ну разобрать, положим, можно…
– Да?! – она скомкала полоски бумаги. – Попробуй восстанови.
Я попробовал. Через полчаса при помощи клея я восстановил текст, а заодно и придумал, как получить самостоятельную работу.
– Вот, – я положил перед надувшей губы Анечкой восстановленный текст.
– Ну и что? А если бы их было несколько? Как бы ты отличил один от другого?
Это был серьезный аргумент. Но идея уже завладела мной.
– А что, во всех учреждениях этой страны стоят такие аппараты?
– Наверное, – Аня пожала плечами.
Я поцеловал ее в щеку и направился на прием к полковнику Баранову. Он внимательно выслушал меня, потом попросил секретаря принести чаю.
– Ну что ж, идея неплохая. Попробовать можно.
Принесли чай в стаканах с массивными мельхиоровыми подстаканниками. Больше никому в посольстве не разливали чай так – пользовались обычными американскими чашками с яркими рисунками. И только полковник сохранял эту ностальгическую привычку.
– Это долго, – сказал я, отхлебывая ароматный горячий напиток. – Разрешите начать подготовительную работу немедленно.
– Что, рутина одолела? – улыбнулся Баранов.
– Честно говоря, да.
– Ну хорошо. Занимайся. Только, сам понимаешь, людей я тебе пока не дам.
Я, естественно, согласился. Началась долгая кропотливая работа. Но мне была известна ее цель, и потому она не была в тягость. Я начал с того, что отследил все мусорные машины, вывозившие отходы из правительственных учреждений. По счастью, их обслуживали одни и те же машины, с одними и теми же людьми. Предстоял самый тяжелый этап. Нужно было каким-то образом уговорить этих людей выполнить странную, и потому подозрительную, просьбу продавать мне бумажные отходы. Не было смысла вступать в эти рискованные переговоры раньше времени, кто знал, может быть, действительно не удастся собрать тексты из полосок шириной в несколько миллиметров. Поэтому первую партию я решил просто-напросто украсть. Проделали эту нехитрую операцию какие-то бродяги.
Я рассказал им историю о неверной жене и ее письмах к любовнику и не слишком щедро заплатил, дабы не вызывать подозрений. Все эти операции заняли несколько недель, и за все время я видел Аню только пару раз. Она разговаривала со мной резко, почти грубо, но я был слишком занят, чтобы обращать на это внимание. Я сидел в своей комнате, заваленной обрезками бумаги. Уже третий день я практически не выходил наружу, восстанавливая документы. Получалось не слишком хорошо, но все же получалось. Несколько раз заходил Баранов, в шутку называл меня мусорщиком, желал удачи и говорил, что о моей инициативе уже знают. Поэтому, когда раздался стук в дверь, я подумал, что полковник решил навестить меня в очередной раз. Я повернул ключ, и в комнату ворвалась Аня.
– Привет, шпион! – закричала она и повисла у меня на шее.
Я почувствовал запах алкоголя и попытался закрыть за ней дверь.
– Ну что ты, что ты! – Аня вцепилась в ручку. – Я не буду тебе мешать! Ты выполняешь важное… – смех буквально распирал ее -…задание! Роешься в помойке! Разведчик! Суперагент!
– Перестань кричать, – я пытался ее успокоить. Но Аня продолжала хохотать. Через минуту появились две женщины, сотрудницы посольства, они почти насильно увели уже истерически рыдающаю Аню в ее комнату.
Я понимал, что ее участь практически решена. Подобных вещей тогда не прощали. Тем не менее я просил за Аню всех, кого только мог. Но, несмотря на все просьбы, ее выслали из Штатов буквально через несколько дней. Единственное, чего мне удалось добиться, это более мягкой формулировки в приказе, благодаря чему, возможно, у нее не так была испорчена жизнь. Должен сказать, что операцию "Шредер" мы все-таки провели. Результаты оказались не блестящими, но вполне пристойными. Игра стоила свеч. Меня повысили в звании и, должен сказать, что, к своему стыду, я за работой редко вспоминал о своей "прекрасной даме".
Через несколько лет ушел на повышение полковник Баранов, и я занял его место. Мне нравилась моя работа. Но потом в Союзе началась перестройка. Американцы стали лучшими друзьями. В запале дружбы мы только что агентуру им не сдавали. И я думаю, что этого не произошло лишь потому, что на местах сидели честные люди, которые выполняли не все идиотские приказы прекраснодушного реформаторского начальства. Работать стало очень тяжело. Идеология разрушалась. Люди теряли ориентацию. Кто друг, кто враг? Непонятно. Потом последовал еще один удар – распался Союз. Тут уже путаница возникла необыкновенная. Чехарда с кадрами из разных теперь государств. Появление всяческих темных личностей в посольстве и торгпредстве. Словом, Вавилонское столпотворение вместе с Содомом и Гоморрой. Поэтому я не слишком удивился, когда узнал, что на работу в торговом представительстве прибыл мой бывший сослуживец – Мелентьев. Больше всего меня поразило то, что вместе с ним приехала…
– У нас осталось очень мало времени, – посмотрел на часы Гордеев.
– Да-да… – рассеянно подтвердил Коробков, – я буду краток. Итак, Мелентьев приехал в торгпредство. И вместе с ним приехала Аня… Да-да, та самая Аня, моя знакомая из посольства.
На следующий день был какой-то банкет. В связи с выставкой или еще с чем-то… Не помню. Я пытался заговорить с Аней. Но она почему-то избегала меня. Зато я видел, что Мелентьев постоянно сопровождает Максима Разумовского. Но, как вы понимаете, Аня меня интересовала тогда больше, чем все Мелентьевы и Разумовские вместе взятые…
На следующий день мы случайно встретились с Аней в супермаркете. Вначале она не хотела со мной говорить, но потом мало-помалу призналась, что Мелентьев домогался ее, получил отпор, и теперь она его боится.
– А почему она его боялась?
– Дело в том, что Мелентьев знал о том инциденте в посольстве, который послужил причиной для высылки Ани. Откуда? Я могу только догадываться. Возможно, он продолжал собирать компромат на меня, будучи уверен, что встретится со мной в Штатах. Возможно для того, чтобы в нужный момент оказать на меня давление. Но это только мои предположения… Однако, тем не менее, Аню-то он устроил на работу и даже добился ее возвращения в Штаты. А это было, поверьте мне, очень нелегко.
Потому что после того, как она прибыла в Москву, ей пришлось не сладко. На работу в МИД, где она работала раньше, ее брать не хотели. А в обычные городские библиотеки она тоже устроиться не могла – как только начальники отделов кадров видели записи о прежних местах ее работы, а потом о взыскании – ей все-таки влепили "строгача с занесением", – то шарахались от нее, как от чумной.
За те несколько лет, что я его не видел, Мелентьев тоже перешел на работу в СВР. Соответственно, его влияние возросло. Кроме того, как я узнал, он сблизился с Разумовским…
– С премьер-министром?
– Он тогда еще не возглавлял правительство. Но имел немалое влияние. Кроме того, Мелентьев познакомился с сыном Разумовского, Максимом… Который, кстати, приехал в торгпредство вместе с Мелентьевым.
– Значит, Мелентьев взял Аню на работу, а взамен стал ее домогаться?
– Да. Она мне призналась, что до сих пор ей удавалось под разными предлогами избегать его. Но долго это, сами понимаете, продолжаться не могло. И она боялась, что Мелентьев разозлится и сделает так, что ее опять вышлют в Москву. И тогда ее уже ничто не спасет. Выслушав это, я, конечно, решил ей помочь. Я не стал предпринимать никаких действий сразу… Решил выждать. Ожидание, как видите, затянулось.
– Это тот самый случай, когда лучше никогда, чем поздно, – заметил Гордеев.
Коробков кивнул:
– Вы правы. В торгпредстве мне пришлось стать свидетелем многих очень некрасивых сцен, связанных с Разумовским. Ну, например, я видел, как младший Разумовский, совершенно пьяный, в компании каких-то подозрительных личностей пытался провести девиц в жилой корпус торгпредства, при этом устроил драку с охраной. Один раз Максим в двух кварталах от торгпредства сбил на своей машине пешехода. Ну и так далее… Каждый из этих случаев мог стать если не международным скандалом, то хотя бы поводом для высылки Разумовского. А с него все как с гуся вода.
В конце концов наши отношения с Аней возобновились. Она как-то раз мне сообщила, что имела трудный разговор с Мелентьевым. Он заявил, что, если Аня не прекратит отношений со мной, он отошлет ее в Москву. Мне ничего не оставалось делать, как добиться, чтобы ее перевели в мой отдел.
– А с Мелентьевым лично вы не пытались решить эти вопросы? – спросил Гордеев.
– Нет… Это было бы не слишком мудро с моей стороны. Мы поддерживали с Мелентьевым внешне ровные отношения. Я действовал по-другому. Однажды в мои руки попали данные наружного наблюдения, которые свидетельствовали о том, что Мелентьев и Разумовский-младший имели контакты с неким мистером Смитом – представителем крупного американского банка. Речь шла о продаже нескольких крупных нефтедобывающих предприятий в Сибири. Причем Смит, конечно, добивался минимальной цены. Мелентьев и Разумовский обещали все устроить. Конечно, не бесплатно.
Короче говоря, данные разведки полностью компрометировали Мелентьева и Разумовского. Я думал, как мне их использовать… В таком деле нельзя было допустить ошибку.
И вот на следующий день ко мне в кабинет пришел Мелентьев. Он сказал, что знает о том, что у меня имеются записи их переговоров со Смитом. И стал предлагать мне любые деньги за то, чтобы уничтожить их. Конечно, я послал его куда подальше…
А еще через два дня пропала Аня. Начальство мне сообщило, что Аня срочно отправлена в командировку в Москву. Из которой, она, кстати, так и не вернулась. А позже я обнаружил, что из моего сейфа, доступ к которому она имела, пропали записи переговоров Мелентьева и Разумовского со Смитом.
Коробков тяжело вздохнул, как будто ему не хватало воздуха.
– Короче говоря, оказалось, что Аня предала меня. Она выкрала документы, а потом я узнал, что она уволилась и уехала в Москву. Конечно, тут не обошлось без Мелентьева.
– Как я понимаю, – заметил Гордеев, – сам по себе Мелентьев не имел никакой силы. Основное влияние оказывал Разумовский.
– Да, это так. Я подозреваю, что Мелентьев и Разумовский проворачивали вместе немало весьма выгодных дел, может быть, пользуясь своими личными связями с начальством. Я знал, что руководитель торгпредства – приятель старшего Разумовского.
Но в тот момент они меня занимали мало. После того как выяснилось, что Аня выкрала бумаги из сейфа, мне уже не хотелось ничего – ни работы, ни выяснений отношений с Мелентьевым… Конечно, саму Аню мне тоже не хотелось видеть. После недолгих раздумий я подал рапорт об увольнении. Он, к моему удивлению, был удовлетворен очень быстро. Полагаю, здесь не обошлось без вмешательства Разумовского. Потом я уехал в Москву.
Примерно через полгода мне позвонил Мелентьев. Он заявил, что хочет со мной встретиться. Я согласился.
Он приехал быстро. Держался очень нагло. Буквально с порога начал меня оскорблять. Ну, я не выдержал и… Дальше вы знаете.
– А все-таки, зачем к вам приехал Мелентьев? – поинтересовался Гордеев.
– Как зачем? Он требовал отдать ему документы.
– Какие? Их же выкрала Аня?
Коробков улыбнулся:
– Конечно же я сделал копии, которые и хранил в сейфе. Именно они попали в руки Мелентьеву. А оригиналы остались у меня. Разумеется, Мелентьев сразу понял, что в руках у него копии.
– Почему же он ждал полгода?
– Все эти полгода я ждал его звонка… Знал, что рано или поздно он позвонит. Я через свои старые каналы потихоньку интересовался, как идут переговоры о продаже этих сибирских предприятий. Если бы переговоры заглохли, то Мелентьеву незачем было бы требовать оригиналы документов. Он знал, что я их не покажу никому – без конкретных результатов эти переговоры превращались просто в слова. И совсем другое, когда продажа предприятий должна была со дня на день состояться. В этом случае ценность моих документов несоизмеримо повышалась. Понимаете? Предательство Ани было для меня большим ударом… А Мелентьев, когда приехал ко мне, хвастался, что ему удалось отбить ее у меня. В общем-то, это и было последней каплей. Тон его разговора был настолько наглым и издевательским, что я не выдержал… И схватив первое, что попалось под руку, ударил его по голове. Силы у меня всегда хватало… Вот так получилось.
– Значит, по сути, вы совершили убийство в состоянии аффекта?
– Да, – грустно подтвердил Коробков, – но кто это может подтвердить?
Гордеев посмотрел на часы. Время свидания подходило к концу. Адвокат нажал кнопку звонка, и в комнату вошел контролер.
– И Шахерезада прекратила дозволенные речи, – пошутил, поднимаясь со стула, Владимир Дмитриевич, – хотя, собственно говоря, мне вам больше нечего рассказать, Юрий Петрович.
– А где сейчас эти бумаги? – спросил Гордеев.
– В надежном месте. Там, где до них не доберется никто.
– Я могу на них взглянуть?
Коробков молча разглядывал собственные ногти.
– Если продажа предприятий состоялась, то эти документы могут стать важной уликой для обвинений Разумовского. Обвинения в адрес Максима обязательно бросят тень на его отца. А он этого не потерпит. Поэтому, если и обнародовать документы, то абсолютно открыто и внезапно… Чтобы они не успели ничего сделать.
Коробков молчал.
– Вы не хотите об этом говорить? – спросил Гордеев.
Он покачал головой:
– Мне пока дорога моя жизнь. Здесь, в тюрьме, со мной может случиться все что угодно. Понимаете? Да и на воле тоже. Поэтому, пусть они знают, что бумаги у меня. Пока они у меня, я чувствую себя в относительной безопасности.
– Но ведь это важные документы, которые могут сыграть решающую роль в вашем деле! – воскликнул Гордеев.
– Вряд ли… Сейчас времена не те. И потом, сами посудите, могу ли я замахиваться на…?
Коробков сделал выразительный жест подбородком куда-то вверх.
Гордеев упрямо покачал головой.
– Поймите. О вашей безопасности не может быть и речи. Ведь о существовании документов знаете только вы… И, если что-то случится, местонахождение их так и останется неизвестным.
Коробков чуть улыбнулся.
– Ну неужели вы думаете, что я так глуп? Конечно же в случае моей смерти документы будут обнародованы. Я об этом позаботился.
Гордеев помолчал, подыскивая аргументы, и продолжил:
– Я ваш адвокат… Моя задача – найти факты, которые оправдают вас в суде. Эти документы просто необходимо предъявить в суде… Кроме того, разве вас не смущает то, что сын премьер-министра занимается махинациями…? Ворует! Мелентьев свое получил. А Разумовский?
Коробков снова покачал головой.
– Нет. Эти документы останутся у меня. Они будут обнародованы только в случае моей смерти.
– Кем?
Коробков улыбнулся и встал.
Контролер у двери переминался с ноги на ногу и старательно делал вид, что его абсолютно не интересует разговор адвоката с подследственным. К сожалению, Юрий Петрович не придал этому значения…
Коробков кивнул, молча пожал руку Гордееву и вслед за контролером вышел в коридор.
ГЛАВА 12
Дверь, что вела в квартиру ювелира, можно было выбить разве что бронетранспортером.
Толщиной и тяжеловесностью она напоминала крышку древнеегипетского саркофага. На звонок Турецкого внутри саркофага послышался голос:
– Кто там?
– Я от Семена Семеновича Резника. Он вам только что звонил! – громко сказал Турецкий.
– Вы один?
– Да.
– Отойдите на шаг от двери, – последовал приказ.
"Важняк" подчинился ему, зная, что в этот момент его фигуру с ног до макушки изучают через глазок.
Затем послышался шум запоров и засовов. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы впустить не очень толстого человека. Как только Турецкий прошмыгнул в темную прихожую, дверь за ним захлопнулась, и с металлическим звуком лязгнули замки.
Это не очень приятное ощущение – когда за тобой запирают дверь незнакомой квартиры. Чувствуешь себя словно бы пойманным…
– Покажите вашу книжечку, – сказала старуха с ярко-рыжими буклями.
Она взяла удостоверение и внимательно прочла.
– Проходите, товарищ Турецкий, – пригласила она.
"Важняк" удивился. Давно никто не обращался к нему "товарищ".
Старуха провела его по коридору и остановилась перед дверью кабинета. Постучала в нее. Громко крикнула:
– Илья, к тебе пришли.
И впустила Турецкого в кабинет.
Ювелир сидел в инвалидном кресле. Ноги его покрывало мохнатое одеяло. Турецкому показалось, что старик спал и только что был разбужен окриком жены.
Кабинет освещался старинной настольной лампой под колпаком из разноцветного стекла. То ли колпак давно не протирали от пыли, то ли лампочка была слабая, но в комнате царил желтоватый сумрак.
– Этот товарищ от Семы, – громко объявила старуха.
Ювелир посмотрел на Турецкого отсутствующим взглядом. У "важняка" даже мелькнуло подозрение, что дед под одеялом давно находится в глубочайшем маразме.
– Он принес показать тебе камни, Илья, – как маленькому, растолковала старуха.
Ювелир неожиданно приободрился. Взглянул на Турецкого с интересом.
– Я принесу вам чай, – отчеканила старуха и скрылась.