А тот лишь укоризненно покачал головой, нехотя обронил:
- Трясешься, как жмот. С мальчонкой сам, что ли, будешь возиться? Умник…
- Ну и ну! - впервые осклабился Иннокентий.- Тебе, батя, в министрах ходить, ей-богу!
XVII
По мере приближения к штабу пограничников Николай терял последние остатки спокойствия. Всякие страхи мерещились. Вот сейчас, как только войдет в эту зеленую калитку, начнется допрос! Само слово "допрос" вызывало в душе такое, что даже бросало в дрожь. Медленно, очень медленно шел он за старшиной, как можно дальше оттягивая предстоящие, нарисованные воображением страсти.
Вот и калитка. За нею часовой в зеленой фуражке, строгий, подтянутый, молчаливый. Под натяжением пружины калитка громко хлопнула, и Николай вздрогнул. Даже коленки задрожали. Николай остановился, умоляюще взглянул на своего провожатого:
- Товарищ старшина…
Кубладзе, как умел, успокаивал растерявшегося юношу:
- Не бойся, понимаешь? Ничего не бойся. Расскажи майору все до копеечки: про золото, про конверты. Я тебя учить не стану. Выкладывай сам.
Только по-честному. На допросе не крути. Самому после станет легче.
Легче… Снова слово "допрос" хлестнуло по взбудораженному сознанию. Вспомнились слова Иннокентия:
- Им только попадись, душу наизнанку вывернут! Это они умеют…
И подумалось: "Сейчас начнут". Как это будет происходить, представлялось туманно. Было ощущение глухого беспокойства, опустошенности. Шаг, еще шаг. Одна ступенька, другая, третья. Николай сбился со счета, плетясь вслед за старшиной наверх. "Ну и пусть,- успокаивал он себя,- пусть допрашивают. Что я такое сделал? Выпивал дважды… Клаву провожал… Вот сейчас с конвертами этими…" Им овладело одно желание: чтобы скорее закончился допрос.
- Обожди здесь минутку,- сказал старшина перед дверью и, постучав, вошел.
Николаю и на ум не пришло удивиться, почему старшина совершенно спокойно оставил его одного. С трудом дождался его возвращения.
- Держи голову выше,- ободряюще шепнул Кубладзе и подмигнул черным глазом.- Иди вперед. Смелее.
В комнате находились майор Дудин, старший лейтенант Шариков и два гражданских парня. Один высокий, широкоплечий, второй низенький, в очках. Парни, видно, заканчивали разговор с офицерами. Старший по-военному четко сказал, прощаясь:
- Есть, все понятно! - И, не глядя на Николая, пошел к выходу. За ним вышел и второй.
Только теперь майор и старший лейтенант, сидевшие рядышком на диване, поднялись. Дудин пересел к письменному столу, Шариков - на стул, стоявший у приставного столика.
- Садись, орел,- майор указал Николаю на стул.
Чтобы не смотреть офицерам в глаза, Николай уставился в угол. "Вот сейчас",- с новой силой обожгла мысль. В нагретой за день комнате было душно, а Николай зябко передернул плечами. Хотелось крикнуть:
"Да начинайте же!"
- Ну, рассказывай,- негромко сказал Дудин.
Николай угрюмо промолчал, все еще не смея поднять глаз. Наступила неловкая пауза. Майор, словно не замечая ее, занялся сигаретой, помял ее в пальцах, раскурил. Старший лейтенант чинил карандаш.
Закурив, Дудин вышел из-за стола, придвинул свой стул к Николаю.
- Сколько тебе лет? - неожиданно спросил он, словно забыв о первом своем вопросе.
- Восемнадцать,- невнятно пролепетал Николай.
- Мы с ним в восемнадцать уже воевали,- проронил майор и кивнул в сторону старшины.- Хорошо, когда тебе восемнадцать,- добавил он с легкой завистью.- Ты, наверно, и десятилетку окончил?
- Да.
- А мне в тридцать пять лет пришлось доучиваться. Вот как, дружок. А он,- снова кивок в сторону старшины,- сейчас в девятый ходит. Ну, это к делу не относится. Давай, рассказывай.
- О чем? - Николай беспомощно оглянулся на старшину, как бы ища у него совета.
Кубладзе в ответ ободряюще подмигнул.
Николай уставился в угол и не очень-то связно заговорил. Офицеры внимательно слушали и - не странно ли! - не пытались ни кричать, ни есть "проникающими насквозь глазами". Перескакивая с одного на другое, парень про себя думал, что это, видимо, только начало и что самое главное впереди. Но теперь почему-то не было страшно. Будь что будет, а он обо всем без утайки расскажет. Даже если душу вывернут наизнанку, как о том предупреждал Иннокентий. Пускай выворачивают!..
Но с ним просто беседовали, даже не вели протокола. Иногда только переспрашивали, уточняя ту или иную подробность.
Скованность постепенно рассеивалась. Исчезло чувство противного страха. Только лицо полыхало да пальцы без конца теребили ворот промокшей рубашки.
- Вот и все,- облегченно сказал Николай.- Что знал, рассказал. Я не лгу. Честное слово, не лгу!
Дудин устало улыбнулся, впервые за время их разговора посмотрел парню прямо в глаза.
- Главное, себе не лги,- просто, с оттенком дружелюбия сказал он.- Это, брат, чрезвычайно сложная штука - самого себя не обманывать, когда тебе восемнадцать! В общем, не успел ты еще свихнуться по-настоящему. Верю, что не кривишь душой. Так? - почти весело спросил он.
- Так! - Николай захлебнулся от радости.- Конечно так! - И все же, еще не до конца веря им, спросил, потупясь: - Вы меня отпустите? Или…
- А ты сам как думаешь? - строго спросил старший лейтенант.
- Не знаю…
Неподдельная растерянность вдруг опять отразилась на лице юноши.
Майор поспешил успокоить:
- Конечно, отпустим. Иди. Только впредь будь осторожнее в выборе друзей.
Николай поднялся, шагнул к выходу, но у дверей его окликнул старший лейтенант.
- Зачем? - удивился Дудин.
- Хочу ему сказать кое-что. Присядь на минуту, Малевич. Я тебя ненадолго задержу.
Николай понуро сел.
Шариков подошел к нему, положил на плечо руку:
- Я вот о чем хотел спросить: ты-то сам как считаешь, есть твоя вина во всей этой истории? Я, например, убежден, что есть. Так ведь?
- Так,- уныло прозвучало в ответ.
- Хорошо,- продолжал Шариков.- Хорошо, что сам понимаешь. А вывод какой? Мне кажется, ты дол-жен помочь нам распутать до конца этот узел, и не только рассказом, но и своим участием. Как ты на это смотришь?
Николай просиял:
- Я готов! Хоть сейчас. Иннокентия мы найдем, обязательно найдем!
Очень гордо и горячо прозвучало страстное "мы". Куда весомее, чем все, сказанное до сих пор. Других доказательств душевной чистоты молодого человека, попавшего по неопытности в грязные руки контрабандиста, пограничникам и не требовалось. И как бы подытоживая разговор, Шариков протянул руку:
- Будь дома,- сказал он.- Вечером встречусь с тобой. Кстати, и матери своей передай, что хочу побеседовать с нею. Пусть тоже присутствует при нашем разговоре. Да ты не смущайся,- добавил он.- От родных скрывать нечего…
Когда парень вышел, Дудин с удивлением посмотрел на своего помощника:
- Что вам вдруг вздумалось включить парнишку в предстоящую операцию? Я не убежден, что это правильный шаг.
Шариков задумчиво повел бровью:
- Можно отменить, если вы, конечно, настаиваете.
Но мне кажется, что для его же пользы не мешало бы взглянуть на своих бывших дружков в другой обстановке. Пусть своими глазами убедится, из какой грязи ему помогли выбраться. Это лучше всяких словесных доказательств.
- Быть по-вашему,- согласился Дудин.- И коль так,- поднялся он на ноги, разминая затекшую спину,- познакомьте его сегодня же с Димой Колчиным и Бирюлей. Жаль, что не подсказали вы эту мысль, пока оба они и Малевич здесь были.
- Ничего, это я сделаю вечерком,- несколько торопливей обычного заверил Шариков.- Теперь и я ученый.- И хоть сказано это было почти веселым тоном, в словах прозвучало смущение. Он надел фуражку, готовясь уйти, но, подумав, сказал: - Я Малевича сейчас и повезу к ним. Да, правильно. Мы с вами хорошо знаем Иннокентия. Он трусоват, но может решиться на крайний шаг. Не один Гена свидетель. Малевич не менее важный обвинитель! Что, если…
Майор не дослушал:
- Правильно, Валентин Иванович. Мысль верная. Не мешкайте. Поезжайте сначала в лагерь, лично удостоверьтесь, что Геннадий хорошо обеспечен. Остальное я подготовлю к вашему возвращению.
XVIII
До полудня в усадьбе Каленников царила дремотная тишина. Никто из ее обитателей во дворе не показывался. Дом стоял на отшибе, поблескивая на солнце цинковой крышей. Высокий дощатый забор надежно охранял хозяев от любопытных глаз посторонних. С давних пор Каленники жили замкнуто, обособленно. Соседи все переселились со своих хуторов в ближайшее село, и лишь одна эта мрачная в своем одиночестве и безмолвии усадьба напоминала о давно позабытой "столыпинщине". Хмурым и неприветливым выглядел дом, окруженный с трех сторон стеной леса.
С самой ночи Николай Малевич и Дима Колчин удобно пристроились на раскидистом дубе. От Шарикова они знали и как вести себя, и что делать, и как с ними будут поддерживаться контакты, если изменится обстановка. С высоты хорошо просматривался дом и прилегающий к нему обширный двор, сплошь застроенный какими-то сараюшками, хлевами, будками. У колодца в луже барахтались утки. Лупоглазый теленок лениво нюхал воду в корытце…
Беззвучно, как тени, подошли старшина и Антон Бирюля. Они о чем-то пошептались с Димой и, маскируясь в густом ельнике, скрылись за углом высокого забора.
Часам к двум усадьба ожила. Через двор проковыляла старуха, скрылась в сарае и снова появилась с лопатой в руках, направилась в сад.
Потом просеменил старик. Николай даже зубами скрипнул: на старике тот же чесучовый пиджачишко, в руках тяжелая палка. Опираясь на нее, он обошел вокруг дома, подошел к крыльцу.
- Хватит дрыхнуть! - крикнул он в открытую дверь. И постучал палкой о крыльцо.- На том свете отоспишься.
Заспанный, с опухшим лицом, в дверях появился Иннокентий. Одутловатое, измятое лицо, заношенная одежда. Настоящая образина! От неожиданно нахлынувшей злости у Николая сжались кулаки. Сонливости как не бывало.
- Вон твой дружок выполз,- тихонько шепнул Дима.
Николай промолчал. Все внимание его было приковано к ненавистному человеку. В голову пришла до нелепости дикая мысль - броситься на Иннокентия, заломить руки за спину и бить, бить, пока не рухнет он на землю. В порыве нахлынувшей ярости не хотелось думать, что пресвитер одним ударом может умерить юношеский пыл. Удержал приказ майора: не обнаруживать себя, наблюдать молча, фиксировать в памяти все происходящее в доме Каленников.
Отец с сыном перебросились несколькими словами, и старик подался со двора, что-то мурлыча себе в усы. Пресвитер выждал, пока отец скрылся в лесу, подошел к колодцу, нагнулся над срубом.
Из сада вышла старуха со свертком в руке, передала его Иннокентию.
- Гляди, прячет,- скороговоркой зашептал Дима, заглядывая через плечо Николая.- Что это?
- Будто не знаешь,- выдохнул Николай, провожая глазами сверток, который пресвитер опустил в колодец на длинной веревке.
Дима сгорал от любопытства:
- А что? Что?
- Золото, вот что! И не говори больше, услышат.
Колчин притих.
Со двора донеслись громкие голоса,- Иннокентий что-то зло крикнул старухе, махнул здоровенной ручищей и, по-бычьи пригнув голову, направился к дому. Женщина противилась, то цеплялась за его руку, то забегала вперед и визгливо кричала:
- Не дам, изверг! Не дам!
- Не твоего ума дело! - заорал Иннокентий.- Варежку заткни! - оттолкнул старуху, прыгнул к крыльцу, одним усилием оторвал доску, что-то сунул за пазуху.
Дима снова не сдержался:
- Видишь?
- Конечно, вижу!
Приладив доску на место, Иннокентий вытер рукавом потное лицо, вошел в дом и, возвратившись обратно, сел на крыльце с ломтем хлеба в одной руке и куском колбасы в другой. Мать что-то ему выговаривала, размахивала перед самым лицом костлявыми руками…
- Чудненькая семейка! - чуть слышно рассмеялся Дима.
…А в это время Дудин нервничал у себя в кабинете. Ночь прошла в хлопотах. Вдвоем с Шариковым они выставили посты вокруг усадьбы Каленников. Немалых трудов стоило бесшумно пробраться к ней. Инструктаж дружинников, задержание Виктора Рябченко, ряд других мелких, но крайне необходимых мер - на все это ушла ночь. Тело, налитое свинцом, просило отдыха. Но не о нем сейчас думал майор…
Перед ним сидел прыщеватый юнец, то замкнутый, то не в меру словоохотливый.
До задержания Виктор долго ходил по городу. Наведался в один дом, в другой. Для чего-то прокатился на вокзал, походил по перрону, заглянул в буфет. Изрядно выпил и оттуда уехал домой на такси. Дома его и взяли.
Майор нервничал. Допрос длился третий час. При других обстоятельствах можно было не торопиться, дать парню поразмыслить над своим положением. Сейчас некогда было. Дорога была каждая минута.
Слушая разглагольствования парня, Дудин то и дело мысленно возвращался к хутору Каленника: "Справятся ли ребята с задачей?" В том, что пресвитеру не избежать ареста, майор убежден был. Куда важнее - найти и изъять контрабандное золото, а также "дары" иностранного миссионера. Несколько успокаивало присутствие в лесу Кубладзе. "Старшина маху по даст. Его не обведешь вокруг пальца".
На письменном столе лежала пачка долларов, поре вязанная крест-накрест зеленой ленточкой. Виктор то и дело порывался взять ее в руки:
- Нашел я нх, случайно нашел,- уже который раз твердил он.- Иду, смотрю - лежат. Кто бы но поднял? Вот и я нагнулся…
- И, конечно, хотел отвезти в милицию.
- Куда же еще?
- Где нашел?
- На вокзале. Вы же знаете, я был там. Сами говорили.
Все эти уловки были не новы, но Дудин терпеливо вел допрос.
- Значит, нашел и хотел в милицию сдать? - как бы подытоживая, спросил майор.
Виктор руками всплеснул:
- Ну вот же… Нашел и хотел сдать… Пятый раз повторяю одно и то же. На кой они мне нужны? Кто их возьмет? Не понимаю я вас, товарищ майор.- Виктор с готовностью улыбнулся.- Если бы советские,- сказал он с деланной серьезностью,- тогда бы, может, колебался. Нет,- высокий с залысинами лоб в раздумье наморщился.- И то бы не присвоил! - И, стараясь говорить как можно убедительнее, бросил с обидой : - Думаете, раз отец мой в тюрьме, то и я такой… Но дети за родителей не отвечают. Верно?
- Совершенно точно,- согласился майор и добавил: - Нужно, чтобы родители за детей были в ответе… Слушай-ка, Рябченко, в котором часу ты нашел доллары?
К ответу Виктор не был готов:
- Утром.
- Так и запишем: нашел утром, в… лесу!
Рябченко в испуге дернулся:
- Что вы там пишете! В каком лесу?
Делая вид, что не расслышал, Дудин поднял голову:
- Так, значит, старик уронил, а ты подобрал? Богатый дед, ничего не скажешь. По пятьсот долларов теряет…
Откровенная ирония звучала в голосе пограничника. Усталые, покрасневшие от бессонницы глаза его смотрели насмешливо.
И Виктор, наконец, понял, что дальше играть бессмысленно: пограничникам все известно. Из покорного, чуть настороженного он вдруг превратился в ожесточенного зверька. Он так взвизгнул, что заставил Ду-дина невольно поморщиться.
- Продам! Всех продам!.. Лорд думает за так отделаться? Не выйдет! Дудки! - На губах Виктора пузырилась пена, глаза горели злым блеском.- Всем достанется. И старику, и Лорду. Я им всю малину засыплю. Кончено! Пишите, товарищ майор. Не думайте, что я пропащий. Я вам пригожусь, увидите…
Не перебивая, Дудин позволил Виктору излить душу. И странно,- успешный допрос не вызвал удовлетворения. Рябченко "выкладывал" все. Рассказал, что за короткий срок он по указаниям Иннокентия обменял на доллары и передал ему около пуда золота, нелегально ввезенного из-за границы, назвал его связи в городе и за пределами. Виктор всячески старался обелить себя и все грехи взвалить на других.
Нет, майор не ощущал радости, наоборот, чувство гадливости вызывал трусливый и беспринципный юнец…
Допрос был окончен.
Виктор смиренно опустил руки, которыми жестикулировал без конца, и заискивающе спросил:
- Нужный я человек, как вы думаете?
Дудин молчал, с трудом сдерживая себя.
И Виктор Рябченко правильно понял его молчание:
- Понятно, значит, сын за отца…
- Нет, сам за себя!..
XIX
Парни изнемогали от жажды и голода. Теперь оба жалели, что не послушали доброго совета старшины,- по молодости и неопытности отказались от предложенных бутербродов и фляги с водой. Дима храбрился, украдкой облизывая пересохшие губы, также украдкой пытался жевать горьковатые дубовые листья. Во рту жгло, лицо перекосилось в гримасе.
Николай завистливо обернулся, попросил тихо:
- Дай и мне.
Дима выплюнул зеленую кашицу, протянул парню пучок листьев.
Вдруг издали послышались шаги. Силясь разглядеть, кто идет, Дима смешно завертел головой. Близорукость делала его совершенно беспомощным.
- Да вот он! - прошептал Николай, пригнувшись к товарищу.- Не туда смотришь. Левее.
Из леса вприпрыжку выбежал мальчик в черных коротких штанишках и безрукавке. Беловолосая голова мальчугана с коротким чубиком мелькала среди зеленых кустов. Мальчик подбежал к запертой калитке, нетерпеливо постучался в нее кулачком.
Наблюдатели забыли о жажде и голоде: о возможном появлении мальчишки их не предупредили.
Из сада вышла старуха, приковыляла к калитке:
- Кто там еще?
- Я, Гена.
Выглянул Иннокентий. В ответ на безмолвный вопрос матери утвердительно кивнул головой, и та открыла калитку.
Гена вошел, боязливо осмотрелся. Старуха тоже недоверчиво оглядела его подслеповатыми глазами. В грязной одежде со множеством разномастных заплат, костлявая, иссохшая, она показалась Геннадию настоящей бабой-ягой. Еще бы клюку ей в руки. Он окончательно оробел и пролепетал робко:
- К дяденьке я. К артисту, что из Москвы.
- Чего? Чего? К какому такому артисту?
Тут-то и выступил наперед Иннокентий:
- Ты как сюда попал, жмурик?
Гена обрадовался, доверчиво прильнул к нему:
- Меня дедушка к вам прислал. Он тоже сюда идет.
"Спятил с ума, старый черт! - в испуге подумал Лорд.- Неужто в своей усадьбе решил?.. Меня, значит, под монастырь, а себе золотишко?"
А Гена воспрянул духом. Даже старуха и та уже не пугала его: вот он, артист, рядом, значит, все в порядке, все будет хорошо!
- Вы к новой роли готовитесь? - спросил он.
- Почему к новой? - не понял Иннокентий.
- Будто не вижу. Вон как оделись! И не узнать…
Иннокентий криво усмехнулся, потрепал чубик Гены грязной пятерней:
- В ящик с тобою сыграю, хочешь? Или лучше молока дать?
Пить очень хотелось, и Геннадий с готовностью согласился:
- Молока? Давайте!
- Пошли в погреб, налью.
Из своего укрытия Дима и Николай хорошо видели, что происходит в усадьбе. Вот Иннокентий и мальчик идут к погребу. И вдруг остановились…
- Смотри! - Николай взволнованно сжал плечо Колчина.- Никак старик пришел?
И верно, Каленник не по годам стремительно проскользнул в калитку, окликнул сына. И не успели наблюдатели глазом моргнуть, как рядом с калиткой приник к забору старший лейтенант Шариков.
Каленник бросился к Иннокентию:
- Связываешься с сопливыми… Взяли твоего варнака нонче: добра-то сколько коту под хвост!